Он прилег на кровать и попытался разобраться, почему ему так нехорошо от того, что пришлось напустить в роман лишней воды? От того, что некоторые главы писались не продуманными как следует? От того, что не решился описать старого чекиста таким, каким знал? А если бы убрать пособника империализма, то роман получился бы лучше во сто крат. Только кто теперь будет убирать? Не «нарядила» же. Куда он, интересно, направился? Наверное, к почтарю. Отправляет роман Сталину. Интересно, он его в ящик упакует или пошлет бандеролью? Не разъяснив этого вопроса, Мишарин провалился в сон.

Он спал глубоким сном, без сновидений, и проснулся от того, что кто-то тряс его за грудки.

Перед ним стоял «нарядила».

– Вставай! – коротко бросил он и добавил: – Двигай к столу.

Ленька с подозрением покосился на стол. Возле его рукописи стояла бутылка с какой-то жидкостью. Окно чердака было открыто, и в него физически ощутимой волной вливалась такая вселенская тишина, что Леньке подумалось: а вдруг он вскрикнет, когда его будут убивать? Ведь от самого его тихого вскрика наверняка содрогнется Земля.

– Хочу разменяться… – сказал «нарядила», усаживаясь за стол и разливая жидкость по кружкам. Говорил он медленно, с большими паузами, и Ленька успел вспомнить, что «разменяться» означает – «открыть тайну, секрет». – Я ведь хотел тебя «заземлить» (тайно убить, это Мишарин вспомнил гораздо быстрее).

Опять долгая пауза, во время которой Ленька только пожал плечами, что должно было означать: «Воля ваша…»

«Нарядила» пододвинул ему кружку, резко пахнущую спиртом, и кастрюльку с водой.

Сам он махнул спирт, не запивая и даже не поморщившись.

– Но сначала решил я сходить в соседний лагерь. Мне-то, неучу, может, все в этом детективе и нравится, но должно понравиться там, этим… А в соседнем лагере сидит один очень умный человек. Профессор по книжкам…

– Филолог, – пробормотал Ленька, у которого от непривычки к спирту все поплыло перед глазами.

– Ты его знаешь? – с подозрением спросил «нарядила».

– Нет, – улыбнулся Ленька. Ему стало легко и весело. Смерть оказалась не такой страшной, как он себе представлял. – Просто у всех профессоров по книжкам, – пояснил он, – такая кликуха – «филолог».

– Вот-вот, – поддакнул начальник. – Я этого «филолога» испытал на твоем романе.

– И что он сказал?! – воскликнул вдрызг уже пьяный Ленька.

В последние минуты жизни для него вдруг самым важным на свете оказалась оценка его творчества неизвестным профессором.

– Ему понравилось, – не стал томить «нарядила», и Мишарин от радости хватанул чистого спирта.

– Только я ведь хочу этот детектив Сталину послать…

Почему-то «нарядила» не назвал вождя «Гуталином», как это было принято на фене.

– Да хоть самому Берии! – Ленька уже совершенно ничего не соображал. Ему нравился этот серый зимний рассвет за окном, эта вязкая тишина вокруг. Он совершенно не желал восхода солнца, лагерного шума, крика, брани. Ему хотелось допить обязательно весь спирт, поговорить с этим хорошим человеком и скорее умереть, обязательно до восхода солнца…

– Ну да, ну да, – пробормотал «нарядила», отодвигая от Мишарина спирт. – «Крылатый»[8] тебе все рассказал. – Нарядила имел в виду своего конкурента. – Да не все он «распикал»[9]. Не всюду поспел… Но уже сделанное ему зачтется… Ладно. Так вот. Этот фиг… филог… словом, этот умный человек, когда я ему полностью разменялся, сказал, что обязательно должно быть посвящение. А мы-то с тобой не додумались…

– Сделм… сдела… ем… – легко пообещал Мишарин и достал бумагу и ручку.

Но начальник пропустил его энтузиазм мимо ушей.

– Стал профессор мне диктовать, – продолжил он, вырывая у пьяного «борзописца» ручку и бумагу. – А у меня образования – только школьный коридор. Он это враз приметил и говорит:

– Так это не вы писали?! Это же сразу обнаружат. Вас же будут допрашивать разные чины. Заставят писать автобиографию и кучу всяких объяснительных: когда писали роман? Почему писали? Почему решили посвятить товарищу Сталину? И т. д.

– Я спрашиваю: «Что же мне делать?»

– А где автор романа? – это он у меня.

– Ждет, – говорю.

– Понятно… Ладно, так и быть. За две пайки я напишу посвящение. А вам лучше всего взять этого… который ждет, в соавторы. У вас богатый опыт. Огромное количество сюжетов, а у него литературное образование и хороший стиль.

– Еще он нас с тобой с кем-то сравнил, – добавил «нарядила». – Только я этих фамилий не помню. Какие-то не наши. Ну да черт с ними. Скажи, подписываешься ко мне в соавторы?

Ленька неожиданно расстроился. Из всего сказанного он понял, что, во-первых, у него отбирают, пусть только наполовину, роман, и испытал авторскую ревность. А во-вторых, и это самое главное, такая желанная смерть (где он еще найдет такую!) откладывается на неопределенное время. Ему захотелось взорвать эту вселенскую тишину криком: «Никогда-а-а! Ни за что-о-о-о!», но привыкший отвечать именно тем словом, которым спрашивают, он как можно тверже сказал:

– Подписываюсь…

– Марьяж! – воскликнул «нарядила» и блеснул приятнейшей клыкастой улыбкой.

Дальнейшие события в лагере разворачивались таким образом. На следующий день на сходке «первой пятерки», как на заседании в Минюсте, было решено, что все манипуляции «нарядилы» с Ленькой подпадают под определение «выпаса фраера». Дело это считалось святым, и никто не имел права в него вмешиваться. Таким образом, визит начальника пайка к Мишарину и его откровения были признаны нарушением основы основ. За это «Крылатый» был лишен всех должностей и званий, отправлен на общие работы, где вскоре стараниями «нарядилы» погиб «в героической борьбе за план».

За это время сам «нарядила» отправил роман по инстанции и с волнением ожидал ответа.

Ждать пришлось недолго. Грянула «Ворошиловская амнистия».

– Э-э-э… Это была страшная амнистия, Миша, – прервал рассказ Виксаныч. – Сотни тысяч уголовников были выпущены на свободу. Большинство из них в скором времени вернулись в родные места, но перед этим они натворили столько бед по всей стране! Представь себе, в Одессе среди бела дня в центре города был повешен начальник городской милиции. Но вернемся к Мишарину. Он просидел еще четыре года. Политических не амнистировали. Только уголовников. Однако благодаря устранению «Крылатого» и тому, что вновь возвращающихся уголовников он встречал как старожил лагеря, его авторитет оставался непоколебимым, и эти годы Ленька провел относительно спокойно. Наконец и его реабилитировали. А дальше начались события, тайну которых Мишарин не знает до сих пор.

В канцелярии лагеря, где ему выправляли документы, Леньку спросили, куда он хочет ехать. Он задумался. Незадолго до этого Мишарин узнал о смерти своих родителей. Встречаться с друзьями-журналистами, которые его когда-то предали, он не хотел. А больше в Москве у него никого не было. И он назвал Ташкент. Там жила его дальняя родственница по отцу. Там он решил начать жизнь заново.

Однако в Ташкенте Мишарина ждало еще одно разочарование. Дверь по знакомому адресу открыл незнакомый мужчина и сообщил Леньке, что его родственница умерла пять лет назад. Такси еще не успело отъехать от дома, и Ленька вернулся на вокзал.

Там он долго разглядывал расписание поездов, гадая, в какой город ему махнуть. Трижды использовав приемчик с закрытыми глазами, он тыкал в расписание и трижды попадал на Москву. Тогда, решившись, он взял билет и сел в московский поезд.

На Казанский вокзал поезд прибыл с опозданием на 24 часа! Пассажиры охали и ахали, беспокоились: встретят ли их? Только Мишарин был абсолютно спокоен. Его встречать было некому.

– Ба! Ну наконец-то! Сколько можно тебя ждать! – Мощные объятия едва не задушили Леньку. Его крутили, вертели, мяли, хлопали по спине так, что он совершенно был сбит с толку.

– Вы не ошиблись? – успел спросить он, на долю секунды задержавшись на земле.