Она посмотрела на меня чуть удивленно, а потом сказала со смехом:

– Не оскорбляет. Даже наоборот. Но в последнее время все больше моих знакомых не платят за девушек. Наверное, это связано с каким-то таинственным обнищанием мужского населения. – И опять стала серьезной. – А ты славный. Твоим девушкам, наверно, сильно везет.

– Зато ему с ними – нет, – сказал Петя, выставив меня несчастным романтическим героем в глазах Ясны, за что я обязан ему по гроб жизни.

Дома я был ровно в восемь.

– Там что, так метет? – прямо с порога спросила моя старшая сестра Соня и принялась стряхивать снег с моей куртки и волос. – Все ходишь без шапки?

– Конечно, он же у нас взрослый! – съязвила вездесущая Маринка. – Вдруг девки на него не будут заглядываться, если он шапку наденет? Хотя в шапке он действительно похож на умственно отсталого.

Я хотел толкнуть ее, чтобы ускорить ее путь до кухни, но в кармане завибрировал телефон, и Маринка прошла мимо меня. Я взял трубку, перед этим не взглянув на экран.

– Привет, я доехала, – сказал мне резковатый голос.

Я сразу же оценил масштаб этого удивительного события: ОНА мне позвонила! Она позвонила МНЕ!

– Ясна… – только и смог выговорить я. – То есть яснО.

В ответ смешок.

– Я тоже доехал. Только что зашел домой. – На меня из-за угла смотрела любопытная Маринка, поэтому я кое-как стянул ботинки, побежал в ванную и от волнения снова стал немногословным. – Значит, нам с тобой одинаково…

– Игорь. – Она меня перебила, я тут же замолчал и несколько секунд слушал тишину на том конце. – Знаешь… Я хочу вас попросить, тебя и Петю… Ну мало ли, вдруг вам опять взбредет это в голову… не дарите мне, пожалуйста, по два букета за раз. Очень тяжело объяснить моей маме, откуда у меня взялось столько цветов. Она у меня консервативная.

Она засмеялась, я тоже:

– Хорошо, я понял. Мы с Воронцовым как-нибудь разберемся между собой в следующий раз.

Попрощались мы быстро, но на веселой ноте. Мне хотелось сразу уснуть, но не получалось. Я лежал в туманном полусне, пока Маринка смотрела фильм за моим компьютером.

– Иди к себе. – Я попытался прогнать ее из комнаты.

Сестра высунула одно ухо из-под наушника:

– Мой ноут умер. Ну пожалуйста, разреши мне досмотреть здесь.

Я отвернулся к стенке. На самом деле мне вовсе не хотелось, чтобы она уходила. Было даже что-то приятное и успокаивающее в ее присутствии, в легком поскрипывании стула, когда она меняла позу, в ее увлеченности беззвучной движущейся картинкой. Я лежал под одеялом и все думал о Ясне, о ее голосе, о том, как по-другому она сегодня выглядела, о ее узком черном платье и о совершенно неожиданных гранжевых ботинках, в которых, наверное, было уже холодно ходить. А как у нее блестели глаза, когда она говорила о предназначении журналиста, – ей бы родиться первопроходцем, космонавтом, революционером! В ее веселом смехе не было ни капли кокетства, как и в ее улыбках, адресованных нам с Петей, и в ее звонке. От этого, правда, было немного обидно.

Утром я со страшной гордостью сообщил Воронцову, что она мне звонила, и с несвойственным мне злорадством заметил, что он погрустнел.

А затем прошло около трех недель, может, даже и больше – невыносимый срок, – в течение которого я не видел Ясну. Она была все время занята, начала готовиться к сессии, но однажды она нам позвонила. Попросила домашний номер Петиной бабушки и сказала, что перезвонит туда, когда мы будем там вдвоем. Так и случилось. Мы разговаривали по громкой связи часа четыре, пока я не спохватился и не понял, что закрылось метро и что мне теперь придется брать такси.

К началу зимы в универе начался ад. Пришлось засесть за курсовой проект. Иногда мне хотелось бросить все это к чертовой матери! Особенно меня убивала профессорша по итальянскому языку, которая мало того, что просто свирепствовала, так еще и постоянно называла меня Толстым вместо Чехова, считая эту шутку крайне остроумной. Я вообще стал раздражительным и злым. То же самое творилось и с Воронцовым. В ту сессию он дико поругался с одним преподом – откровенно нахамил ему, словно развязный школьник. Проблемы могли быть нехилыми – это был брат нашего декана.

В один из тех дней в перерыве между двумя парами итальянского ко мне вдруг подошла Лера. Наше с ней общение с недавних пор изменилось: мы почти не разговаривали, но, встречаясь случайно взглядами, улыбались бегло и хитро, будто связанные какой-то нехорошей тайной. И вот она подошла ко мне и совершенно неожиданно спросила:

– Какие планы на сегодня?

– За этим вопросом к Воронцову! – ответил я ей, даже не подумав о какой-нибудь вежливости: я был взбешен идиотизмом нашей никудышной итальянки, которой давно пора было на пенсию, и совершенно не мог сосредоточиться на таких мелочах, как мои сегодняшние планы.

Лера постояла рядом пару секунд, а потом развернулась и пошла к своему месту. Только в начале следующей пары я сообразил, что, должно быть, ее обидел. Мне было видно ее лицо, задумчивое, недовольное, – или всего лишь показалось? Она не поворачивалась в мою сторону и не моргая смотрела в раскрытый словарь. В сущности, Лера была очень хорошей девушкой, не то что Дроздова, у которой прямо на лбу будто была прописана вся натура.

И почему Лера попала к нам в список? Вполне нормальная, приличная… Немного навязчивая и уж очень откровенно выражающая Пете свою симпатию, она все-таки совсем незаслуженно оказалась в наших лапах. Возможно, Петя имел на это другие взгляды, но я не хотел его об этом спрашивать. Что было, то было.

Я вырвал из блока лист и быстро нацарапал Лере послание.

«Сегодня идем в театр с Воронцовым и моими сестрами. Пойдешь с нами? Я приглашаю».

Передал ей, она прочла, смерила меня непонятным взглядом и ответила только во время следующего перерыва.

– На эту пьесу советовала сходить Антипова? – спросила она меня.

– Да.

– Тогда, пожалуй, пойду. – Из ее тона исчезло дружелюбие, однако на приглашение она согласилась. – Но только без глупостей, – вдруг предупредила она меня.

– Обещаю! – Я улыбнулся: мне показалось, что на самом деле ее расстроило именно то, что глупостей этих очевидно не предвиделось, – мы же шли в театр, а не к Пете на квартиру.

Мои сестры если и удивились появившейся с нами однокурснице, то виду не подали; нет, вру, Маринка, само собой, попыталась что-то разнюхать, но Соня быстро ее осадила. Моя старшая сестра, манерами и лицом похожая на маму, тут же стала интересоваться, не прогуливаю ли я лекции и так ли хорошо учусь, как рассказываю дома. Петя, как мне казалось, сначала сильно напрягался и молчал с задумчивой и холодной печалью в глазах, но потом его разболтала Лера, и уже к театру мы подходили довольно расслабленные.

– Так, Игорь, билеты у тебя? – спохватилась Соня.

– Да-да. – Я стянул через голову сумку и стал в ней рыться. – Вот. – Поднял голову и раздал бледно-розовые бумажки, на которых синей ручкой были подписаны ряд и наши места. День к этому времени уже сменился темнотой, пошел колкий снег. Люди, похожие на бесформенные черные кучки, присыпанные мокрой мукой, не спеша тянулись к театру, но большинство из них проплывали мимо входа и исчезали вдали.

И вдруг посреди этого темного зимнего вечера, прямо над занесенными золотым снегом ступеньками я увидел… ее! Сначала даже не саму ее, а красные, похолодевшие от мороза губы, за ними и ее пальто, и темные волосы из-под смешной шапки… Все это было настолько неожиданно, что у меня перехватило дыхание. Огромная Москва, где если и встретишь случайно какого-нибудь приятеля, так и того не заметишь и пройдешь мимо!

Сестры, ни о чем не догадавшись, пошли вперед, прямо к ней навстречу, а мы с Петей застыли на секунду внизу. Она малиново-красно улыбалась. Она нас увидела.

– Ярославна! Ты что здесь делаешь? – воскликнул Петя, и я подумал, что он, должно быть, ощутил что-то неприятное: Лера держала его под руку, когда мы подходили.

– Ой! Вы знакомы? – Соня остановилась возле маленькой Ясны с приветливой вежливостью.