Паша вернулся, и все снова уставились в окно.

Куда-то поехал на своей машине Сергей. От горизонта наползали громоздкие лиловые тучи. Полосатый, серо-коричневый кот шёл серединой дороги.

-Перемотай там что-нибудь. - попросил Дима.

Паша включил перемотку. Магнитофон завизжал.

"Накрасят девочки глаза, и грянет первая гроза, и захмелеешь без вина. Весна." - прохрипел голос из динамиков.

-У нас тут щас по ходу тоже грянет. - сказал Дима, наливая и показывая на приближающиеся тучи.

Все выпили и снова уставились в окно.

Приехал обратно Сергей.

Паша жевал хлеб. Жевал очень медленно и вязко. Потом сказал:

-Поехали на кладбище.

-А за рулём кто? Я уже выпил, не сяду. - Дима.

-Серёгу попросим, он свозит. - сказал Паша. - Ты едешь? - он обратился к Марине. Та отрицательно замахала головой. - А ты? - спросил он у Тани. - Та замахала утвердительно. - Тогда сходи домой, возьми накинуть на себя чего-нибудь и зонт, а то ливануть может.

Таня ушла домой, Марина вышла в комнату. Паша и Дима продолжили выпивать.

-Может к Серёге сходим, хоть предупредим его, а то уедет куда-нибудь. - сказал Дима.

Паша махнул рукой.

-Да никуда он не поедет. Налей лучше.

Выпили. Молча посидели.

-Слушай, я тебе не говорил. - начал Паша. - К нам через три дня Танька в гости приезжает, не хочешь...

-Нет. - прервал его Дима. - Нет. Не хочу.

Паша взял кусок хлеба, повертел в руках и положил на место.

-А то бы... Она спрашивала про тебя.

-Нет, я ж говорю. - решительно сказал Дима. - Что было, то было. Я с одной тут разобраться не могу, а ты мне вторую ещё на шею повесить хочешь. Нет. Ты это, глянь там лучше, нам же выпить надо взять с собою.

Паша не смог ответить, потому что у него был набитый рот. Он кивнул головой, встал из-за стола и прошёл в кладовую.

-Литр бери сразу. - громко сказал ему вслед Дима.

В кухню вошла Таня.

-Не много будет? - спросила, присаживаясь на своё место.

-В самый раз. - ответил Дима. - Ты себе тоже винца вот прихвати.

-Я из дому взяла. - сказала Таня и вынула из пакета литровую пластиковую бутылку с красной жидкостью. -Там ещё поесть чуть-чуть, так, мелочёвки всякой. Ну что, пошли?

-Погоди ещё. - сказал вернувшийся из кладовой Паша. - Успеем. Давай посидим, это добьём и поедем. Весь день впереди. Маринк! - громко крикнул он, развернувшись вполоборота к комнате. - Таньку заберёшь сама?

-Хорошо!

На кладбище они приехали ближе к полудню. Развиднело и светило солнце, но земля была мокрая и липкая, цеплялась к ботинкам и сапогам. Паша шёл впереди, держа в руке открытую бутылку водки, и то и дело к ней прикладываясь. Передавал её время от времени идущему следом Диме, тот проделывал то же самое. Они были навеселе. Позади всех шла Таня с пакетом. Она внимательно смотрела себе под ноги, боясь поскользнуться и упасть.

-Сначала к Петьке зайдём. - сказал Паша.

Петька встретил их красивым черным мраморным памятником, аккуратной опалубкой, серой мелкой галькой, цветами и блюдцем со стопкой. В стопку Паша плеснул водки, в блюдце положил две конфеты и сигарету. Сам Петька глядел на них с фотографии хоть и улыбаясь, но немного грустно.

Дима закурил.

-Дай сигарету. - сказал ему Паша.

Они стояли, курили и смотрели на памятник.

-Помянем. - сказал Дима. - Дай рюмку, Тань.

Таня достала из пакета рюмку.

-А чё не из горла? - спросила.

Никто не ответил.

Протянула Диме два бутерброда с салом.

-Прикусите хоть.

Дима выпил, взял бутерброды, один отдал выпившему следом за ним Паше, другой стал есть сам.

-Молодой ещё. - сказал Паша, глядя на памятник. В голосе его чувствовалось сожаление.

-Да. - вздохнул Дима.

-И чего ему не жилось?...

-Да.

-Сейчас бы с нами...

-Да.

-И Таньку в школу и всё бы...

-Да.

На соседний памятник сел большой чёрный ворон. Ворон смотрел на них с интересом. Паша кинул ему к памятнику кусочек хлеба. Ворон слетел, взял хлеб в клюв и залетел обратно на памятник. Съел хлеб и продолжил разглядывать людей. Лёгкий ветерок ерошил его перья. Ворон был весь иссиня-чёрный и сверкал, словно глянец.

-Красивый. - сказал Дима.

Паша согласительно покивал головой.

-Пошли дальше. - сказал он.

-Куда сейчас? - спросила Таня.

Паша задумался.

-Давай к тёте Яде и дяде Коле. - сказал Дима. - Тут недалеко. А там потом решим.

-Ага, точно. - согласился Паша. - Давай. - отхлебнул из бутылки и протянул Диме. - Ты помянула? - спросил Таню. Таня кивнула головой. - Что-то я не видел. Ты чё там сзади стоишь как-то? Ты давай рядом с нами поминай.

Они пошли дальше.

По правую руку были старые могилы, порушенные временем. Их изъела ржавчина, изгрызла труха, изнурили взгляды людей. На них были старые потускневшие изображения, обрамлённые в потрескавшийся мрамор, победнее - в грязный гранит, ещё беднее - в порыжевшее железо, ещё беднее - в раскоряченные кресты. Оттуда особым потусторонним взглядом смотрели дремучие люди, которые и в загробной жизни, видимо, слились с материалом, из которого были изготовлены их памятники. Так казалось если задержаться глазом дольше, чем нужно. На иных могилах вместо земляной насыпи красовались большие муравейники. Между этими старыми кучами затерялся особый, поросший быльём участок, с крохотными квадратиками земли, огороженными слишком громоздкими цепями по периметру. В каждом квадратике стоял игрушечный памятник и, если хорошенько присмотреться, можно было увидеть даты жизни погребенных там людей. Все они были очень старыми, времен первой мировой, 20-ых, 30-ых годов прошлого века и одновременно очень молодыми - никто из них не прожил больше года.

Там обильно росло кустовьё, высокие деревья, трава и всё, что только может вырасти, если оставить землю без должного присмотра.

Слева было песчаное царство. Сверкали лакированные светло-коричневые кресты, стоял свежий, блестящий мрамор, лежал идеально серый гравий, все камушки в котором были идельно-одинаковые и идеально-круглые, как зернистая красная икра в элитном ресторане. Многообразие форм, рисунков, буйство замысла и фантазии. И неимоверная свинячья грязища на стежках между могил, как будто там целыми днями гоняли туда-обратно роту солдат. Люди на фотографиях здесь были все свежие и молодые, независимо от возраста; совсем недавние, ещё не успевшие раствориться в прошлом, ещё одной ногой цепляющиеся за этот свет. Как будто бы можно даже поговорить. И говорили, и причитали, и плакали, и терзали руками гравий, и месили ногами песок. Ни одного кустика, ни одного деревца, ни одной травинки. Песок и гравий, песок и гравий, песок и гравий. Только что умер? Песок. Прошло время? Гравий. Кучи песка лежали возле начала и конца каждого ряда, на перекрёстках и просто так, где придётся. При кучах - вёдра. Опалубка. Опалубка с гравием. Опалубка в досках. Опалубку заливают. Опалубка без гравия, сплошь залитая цементом с выемкой под памятник. Памятники чёрные и тёмно-серые, с изображениями во весь рост и только головами, с рисунками дорог, деревьев, машин - даже с номерами - и нехитрой, простецкой поэзией, выскребанной на громоздких камнях не слишком грамотными мастерами погребального искусства. Кто-то улыбается, кто-то хмурится и глядит исподлобья, кто-то стоит в деловом костюме, запустив правую руку в карман, а левой оперевшись о капот Мерседеса. Всюду несметь воронья. Здесь у них пир, здесь они за милую душу дербанят печенье и конфеты, а на Радуницу кувыркаются, довольно крича, в куче сваленных под могилами яиц, салатов, мяса, сала и кутьи.