На часах давно за полночь.
Он поднимает тяжелого мужчину в сидячее положение и хлопает его по щекам, пытаясь привести в себя. Тот уже не реагирует.
— Ну вот. Я расстроился.
Резко выпрямившись, он с усмешкой пускает ему пулю между глаз, а затем прячет пистолет за пояс. Послав воздушный поцелуй, удаляется.
Так как основной вход забаррикадирован, ему остается только выход со двора. Миновав поворот в лавку и колыхающуюся ткань ширмы, он идет дальше. Несколько десятков метров и небольшой пятачок с несколькими дверьми.
Над одной яркая зеленая табличка «выход». Как только он толкает дверь, выходит за порог, очередная маска спадает. Локи скидывает рюкзак, гремя оружием, что внутри, и откидывается спиной на стену. Глубоко дышит, позволяя по-ночному холодному воздуху проникать в его легкие и остужать все его тело.
Благодаря этому его действию, — основанному на злости/разочаровании/страхе/ярости, — ставки в этой игре поднимаются. Намного выше, чем мальчишка может себе позволить.
Все, что остается, только надеяться, что к Фьюри никто не придет. Хотя, судя по тому как он устраивает все сделки, звоня лишь в день встречи и буквально за пару часов до нее, вряд ли кому-то действительно будет до него дело. Дозвониться до него также никто не сможет, просто потому, что телефона у него больше нет.
Локи вздыхает, вдыхает еще глубже, чуть ли не разрывая себе легкие. А затем медленно съезжает по крашенной ровной стене. Глаза вот-вот наполнятся слезами, но он лишь запрокидывает голову и продолжает дышать.
Ему нельзя раскисать и жалеть себя. Все самое страшное, мальчишка знает это, еще впереди. До конца еще также далеко, как пешком до Евразии или может солнца.
Кое-как успокоившись, сосчитав от десяти до нуля, он поднимается и утирает глаза. Бинты на руках чуть кровоточат от слишком частых движений и действий, а ребра и грудина болят.
— Пора вернуться на «перевалочный пункт»… — он вяло смеется, подхватывает рюкзак и кое-как надевает на плечи. Его тут же тянет вниз, и, возможно, стоило бы взять меньше оружия, но после того как все закончится, после того как его пинком под зад выкинут из «дома» и после того как все отвернутся от него… Ему определенно потребуются деньги. Хоть какие-то средства, чтобы затаиться на время.
Замерев на миг, Локи прижимает ладони к лицу и вздрагивает. Дрожит, но продолжает дышать. Единственное, что может поддержать его — всего лишь собственный голос.
Больше у него никого нет.
— Тебе просто нужно держать себя в руках… Все будет хорошо, ты сильный, умный и ловкий… У… У т-тебя… — всхлип рвется наружу, но он проходится руками по лицу, по волосам. Договаривает. — У тебя все получится… У тебя все получится… Все получится…
Локи кивает, поломано улыбается и смотрит на безоблачное небо. Звезды сверкают, переливаются и позволяют ему сосредоточиться.
Он находит созвездие малой медведицы. Совсем рядом с созвездием дракона. Пальцы опускаются к талии и сквозь одежду касаются татуировки.
У него все получится. Он не верит в богов, загробную жизнь, но Локи уверен, что его мать все же оберегает его.
И поэтому у него все получится.
Кое-как найдя калитку, он выходит на улицу и неспешно возвращается в дом Одинсонов. На улицах пусто, все уже давным-давно спят в своих постелях. Большие и маленькие, одинокие и влюбленные.
Он идет по освещенным лишь фонарями улицам и закуривает. Никотин привносит спокойствия, ему становится легче дышать и…
Нет. Не становится. Он пытается убедить себя, что легче, но после второй затяжки на языке отдает горечью и его начинает тошнить. Боль по всему телу будто усиливается, и мальчишка останавливается, привалившись боком к одному из фонарных столбов.
До нужного места остается два или три квартала, когда магнит на устройстве слежения начинает гневно пиликать. Он зажмуривается, опускает глаза и неудивленно, но все же разочаровано стонет.
Десять минут, и магнит разрядится. Конечно.
Можно было бы порадоваться, что система работает исправно, что предупреждение, как и должно было, срабатывает вовремя… Только вот если он не успеет вернуться на территорию дома до того момента, пока магнит не отключится, то сигнал о нарушении домашнего ареста попадет в участок.
И тогда ставки поднимутся еще выше. До невозможного, жизненно важного уровня.
— Твою ж мать!
Он делает глубокий вдох и срывается прямо с места на бег. От боли подгибаются ноги, а в голове мутнеет.Из-за тяжести рюкзака его изредка заносит то вправо, то влево.
Сигнал становится все громче и замедляется по мере того, как время истекает. Он уже видит дом, остается буквально несколько десятков метров, когда истеричный отзвук замедляется и визжит на одной неприятной ноте.
Локи припускает сильнее, рычит, задыхаясь от нехватки воздуха. Когда звук резко обрывается, он уже почти у двери. Все, что ему остается это просто упасть на землю и, крутанувшись, развернуться ногами ко входу.
От падения на твердый рюкзак ребра и все тело взвывает агонией, его выгибает, а в глазах на несколько долгих секунд темнеет. Он почти теряет себя от болевого шока, но…
Устройство слежения не издает ни звука.
Он успел.
Мысль вызывает легкую улыбку, а затем он теряет сознание.
+++
Приходить в себя больно, невыносимо мучительно. Локи трет лоб, пытаясь унять сумасшедшую пульсацию и агонию, и медленно садится.
Спина отзывается тут же. Падение на жесткий рюкзак точно не прошло даром и аукаться будет еще неделю. По позвонкам будет россыпь синяков определенно.
Кое-как поднявшись, мальчишка чуть не падает, буквально сделав шаг и наклонившись к коврику, чтобы достать ключ. Руки напряженно упираются в бетонную ступеньку, и ему приходится согнуть колени, чтобы не впечататься в нее лицом. Он видит кровь на бинтах.
Даже не так. Он не видит бинтов, насколько они красны.
Пробираясь в дом, будто вор, Локи старается не шуметь, и ему это действительно почти удается. Первый этаж встречает его темнотой. Кухня встречает тем же.
Перенося туда рюкзак, он опускает его в дальнем затемненном углу и опускается на стул. Еле сдерживает стон, рассматривая привычные белые пятна перед глазами.
Огрызок уха неприятно пульсирует, усиливая боль в голове, но подняться и достать таблетку нет сил. В уголках глаз от собственной ничтожности собираются слезы.
Мальчишка позволяется себя досчитать до одного вновь, в который раз за ночь, и не позволяет слезам скатиться. Брезгливо стряхнув их, он поднимается, включает свет на вентиляционной панели над плитой, а затем достает аптечку.
Уже отточенными движениями наливает воду, запивает пару таблеток от головы, еще пару антидепрессантов и с полдесятка каких-то витаминов. Возможно, их нельзя смешивать, но сейчас это то, что волнует его меньше всего.
Намного больше волнуют его кровавые отпечатки, остающиеся на баночке с седативным. Очистив ее, Локи разматывает бинты и моет руки. Вода проходит долгий путь от багровой до еле красноватой, он закрывает кран.
Собственные руки выглядят отвратительно. Как ни называй, но это теперь только лишь кровавое месиво. На ближайшие пару недель, пока хоть нормальной корочкой и первой кожицей не покроются.
Потом может быть станет легче, только вот… Он хочет коснуться кончика своего уха, но там пустота. Это, в отличие от рук, теперь навечно.
Вновь намотав чистые бинты, закрепив их, Локи решает переждать и разобраться с ухом чуть позже. Передвигаясь тихо-тихо, почти бесшумно, он разогревает себе немного еды и кое-как съедает ее. Желудок пытается взбунтоваться, не желая принимать пищу из-за болей/вредности/психосоматики. Но до тошноты не доходит.
Если говорить честно, он оттягивает момент просто потому что ему до ужаса страшно. Страшно коснуться части своего тела и не ощутить ее.
Это ведь не минус одна почка. Это не шрамы на спине или на бедрах.
Это ухо. Стоит ему поднять волосы, и все будут видеть.
Конечно, потом будет легче. Оно заживет, обрастет новой кожицей, станет выглядеть не так тошнотворно. Только вот оно навсегда так и останется напоминанием о детстве, о боли, о моральном распаде на части/кусочки/осколки.