— Сними платок, — говорю, прочистив горло.

Агацума развязывает узел, стаскивает платок с шеи, и под ним обнаруживается марлевая повязка. Я киваю, чтобы он продолжал, и передо мной обнажаются свежие разрезы, из которых всё ещё сочится кровь. Он опускает руку с зажатой в ней окровавленной тканью, но я вовремя пресекаю этот манёвр.

— Эй, не смей! — он замирает, глядя на меня растерянно. — Не клади это на пол — ты мне ковёр испачкаешь.

— Тогда скажи, где у тебя мусорное ведро.

— Ещё не хватало — оставлять у меня твои ошмётки! Забирай с собой, выбросишь где-нибудь в другом месте.

После коротких колебаний Соби убирает повязку и платок в карман брюк. Надеюсь, эти тряпки уже подсохли, а то если и брюки пропитает, у меня и правда на ковре пятно останется.

— Вытрись, — кидаю пачку салфеток, он ловит её на лету, достаёт одну и аккуратно промокает горло, потом убирает скомканную грязную салфетку в тот же карман. Достаёт вторую. Я молча наблюдаю.

У него длинные пальцы, но руки при этом не кажутся женственными. Такие пальцы, наверное, могли бы принадлежать пианисту. Интересно, может, он правда на чём-то играет, кроме моего терпения? Подмывает спросить, но вдруг снова появляется невнятное ощущение, что мне пока лучше дозировать информацию об Агацуме. Подарок уже у меня в руках, он мой, я развязал ленты, снял обёртку и пока изучаю рисунок на коробке. Хочу сначала сам погадать, что внутри. Открывать крышку пока рано. Мы знакомы всего второй день.

Соби останавливает кровь лишь четвёртой салфеткой, которая, как и все прочие, отправляется в его карман. Потом осторожно нащупывает буквы на горле кончиками пальцев, как будто хочет удостовериться, что они действительно там. Но Имя-то теперь точно никуда не денется — такие шрамы никогда не заживут.

Я сползаю с кресла на пол и усаживаюсь на корточки напротив него. Увидев, куда я смотрю, он неохотно отводит руку и отворачивается, обнажая исполосованное горло моему взгляду. Наверное, думает, я собираюсь его лечить. Но будь я проклят, если когда-нибудь коснусь этого кровавого уродства! Теперь, рассматривая собственное Имя вблизи, подмечаю, и где лезвие в пальцах дрогнуло — буква вышла кривоватой, и как надпись чуть съезжает к концу вниз — рука уже устала. Потом отклоняюсь назад, изучаю его спокойное отстранённое лицо, тонкую оправу очков, длинные ресницы, аккуратные губы, рассыпавшиеся по плечам волосы… И эти шрамы на нём — резкие, грубые, настолько ему неподходящие — создают такой неприятный контраст, что в голове по-прежнему крутится лишь одно слово. Уродство.

Ставлю на пол флакон с антисептиком и возвращаюсь в кресло.

— Протри этим. Потом нужно будет перебинтовать.

Он послушно свинчивает крышку и достаёт очередную салфетку.

— Сэймей, что-то не так?

Хороший вопрос. Именно тот, который я задаю себе ещё с первого разговора с Минами. Только у меня он получается немного в другой формулировке: действительно ли что-то не так, или мне кажется? Потому что при здравом размышлении всё именно так, как нужно: я взял Бойца, установил Связь, дал ему Имя, в Систему с ним входить легко, сражаться — приятно, он послушен и не очень-то многословен. Что тут может быть не так? Что мне ещё нужно?

— Не задавай глупых вопросов. И пошевеливайся, я не собираюсь торчать тут с тобой до вечера.

— Я сказал что-то не то? — салфеткой, правда, он принимается орудовать проворнее.

— Тебе вообще положено молчать. Так что постарайся не забыть об этом.

Как правило, я со всеми изначально отвратительно мил и вежлив. Начинаю грубить, только когда грубят мне, пытаются унизить или использовать. Но чем хорош Боец — ему даже не обязательно грубить, можно просто заткнуть.

Соби коротко смотрит на меня из-под чёлки и в полном молчании заканчивает обрабатывать шрамы. На горле уже ни капли крови, только кожа вокруг букв вся покраснела. Задумчиво смотрю на Имя, потирая подбородок.

— Марля — это ерунда, нужны эластичные бинты. Они плотнее.

— У меня были только такие.

— Ну так купи нормальные! Чья это проблема: твоя или моя?

Он прячет лицо за волосами, но я замечаю, как отчего-то порозовели его щёки. Ну ничего, скоро он к своему новому уродству привыкнет и перестанет смущаться.

— Ладно, так и быть, — делая громадное одолжение, достаю из тумбочки совершенно новую упаковку эластичных бинтов и кидаю ему, но Агацума даже не пытается поймать, и мягкий цилиндр, покатившись по полу, упирается в его согнутое колено. — В чём дело? — хмурюсь я, потому что он застыл в одной позе, глядя в пол, и даже не шевелится.

— Почему… почему?.. — Соби с явным трудом выталкивает из себя слова, как будто это причиняет физическую боль. Потом неуверенно касается горла. — Почему… здесь?

Не сдержавшись, я тихо посмеиваюсь. Сутки уже прошли, а он только сейчас очнулся? А парень-то всё-таки тормоз.

— Я же говорил: будет красиво, как ожерелье.

— Красиво? — он наконец поднимает на меня удивлённый, полный неверия взгляд. Пальцы крепче прижимаются к горлу. — Тебе нравится?

Он смотрит на меня с такой омерзительной надеждой, что я не выдерживаю:

— Нет, это же отвратительно! Как такое вообще может нравиться? — топчу эту жалкую надежду ботинком, вдавливаю в пол и не могу остановиться. — Я, по-твоему, извращенец, чтобы любоваться на это уродство?

Его ресницы вздрагивают.

— Но ты же сам его вырезал.

— Вырезал — да. А что ещё я должен был делать, если ты не в состоянии принять моё Имя естественным путём? Это не моя вина, а твоя. Ты ведь у нас чистый — это почти что безымянный. Любая нормальная Жертва хочет видеть на своём Бойце настоящее Имя, а не эту… пародию. Так что ты вообще должен быть благодарен, что я на это согласился. А что, Соби, — растягиваю губы в ласковой улыбке, — хочешь предъявить мне претензии?

— Нет, — бормочет он, вновь опуская голову, — ты мой хозяин и имеешь право делать со мной всё, что захочешь.

Это звучит так фальшиво и механически, что я понимаю: сказано это было не для меня. Всего лишь повторение чужих вдолбленных слов. И совершенно очевидно, чьих именно.

— А Ритсу тебя всё-таки неплохо вышколил, не так ли? — он не отвечает, и я продолжаю: — Почему тебя так волнует, где вырезано Имя? Это как-то связано с твоим сенсеем?

— Возможно.

Агацума наконец оживает, берёт в руки упаковку бинтов и разрывает целлофан.

— А конкретнее? — кидаю на пол ножницы и подталкиваю к нему ногой.

Соби не спеша отматывает кусок нужной длины, отрезает и неумело пристраивает на горле. Ну ничего, опыт в этом деле, чувствую, быстро придёт. Крючки ему удаётся закрепить лишь со второго раза, после чего он опять кладёт ладонь на место Имени в неосознанном защитном жесте.

— Сенсей говорил, что ему нравится моё лицо и что никакая другая рука, кроме руки хозяина, не имеет права причинять мне увечья.

Что-то в его словах меня настораживает, никак не пойму, что именно. И снова появляется это странное предчувствие, что дальше пока лучше не копать. Но как долго будет тянуться это «пока»? Ритсу знает что-то, чего не знаю я. Соби знает что-то, чего не знаю я. А должно быть наоборот.

— Он что, так помешан на внешности? — говорю я, чтобы закрыть образовавшуюся паузу.

По губам Агацумы проскальзывает горькая улыбка, но ответа я не получаю.

— Короче, слушай, Соби, — я наклоняюсь ближе, упираясь локтями в колени. — Не знаю, о чём ты там себе думаешь, но ты должен выкинуть этого Минами из головы. Он уже не имеет к тебе никакого отношения — не больше, чем любой другой учитель. Теперь я — твой хозяин, и тебя должно волновать только моё мнение. Это понятно?

— Да, Сэймей.

— Вот и прекрасно. Тогда хватит постоянно говорить о нём!

Соби сощуривается.

— Но ты первым о нём заговорил.

Вот чёрт. А ведь точно. И кто из нас после этого постоянно думает о Минами? Ненавижу выглядеть дураком, особенно когда им меня выставляет какой-то Боец.

— Не забывайся. Ты разговариваешь со своим хозяином.