— Прости.

Неловко, будто раздружился с телом, Соби кладёт ладони Рицке на виски, наклоняется и целует между Ушек. Потом, не поднимая головы, медленно обходит его и меня — и идёт прочь к выходу.

— Соби, я ведь сказал тебе не ходить!

Рицка на грани истерики. С таким непониманием смотрит на удаляющуюся спину Агацумы, словно он главный герой фильма, которому внезапно объявили, что кино подходит к концу и пора бы уже финальные титры пускать, а он всё не может поверить. Наверное, мне должно быть его жалко, но поделать с собой ничего не могу: в моей душе лишь покой и безмятежность, а где-то на периферии ещё и облегчение от выигранного, пусть маленького, но поединка.

— Соби всегда принадлежал мне, — спокойно говорю я, но Рицка не отрывает глаз от Агацумы. — Со дня нашей встречи до этого самого момента. И никогда не становился твоим.

Рицка, очевидно вообще меня не услышав, отчаянно кричит:

— Соби! Не уходи!!!

Соби замирает, но лишь на секунду. Голова его опускается ещё ниже, и он продолжает свой путь. Идёт так медленно и тяжело, словно к каждой ноге привесили по гире в пять кан, а на спину водрузили огромный крест.

— Вот то, что выбрал Соби, — говорю я Рицке, который, как и прежде, на меня не реагирует. — Забудь о нём. Возвращайся домой. Я позвоню тебе позже, и мы обо всём поговорим.

Понадеявшись, что Рицка не станет предпринимать резких шагов и продлевать и без того неприятный для него эпизод, разворачиваюсь и нагоняю Соби. Уже отойдя на солидное расстояние, всё же оглядываюсь в последний раз на Рицку, но он стоит ссутулившись и прижав Ушки к голове и уже не смотрит нам вслед.

Дорога, выползающая из ворот кладбища, ведёт прямо на станцию. Первую минуту мы молчим, но, шагая рядом с Соби, я всё отчётливее чувствую, как натягивается тишина между нами, и наконец он первым не выдерживает.

— Тебя это повеселило?

Ой, какие мы стали сердитые! А несколько минут назад готовы были удавиться.

— Ты как-то не рад возможности встретиться после долгой разлуки, — улыбаюсь я.

— Я спрашиваю, тебя повеселило то, что ты заставил Рицку страдать?! — его лоб покрывается болезненными складками, но в голосе — гнев.

— Что ты такое говоришь? Это же ты сделал.

Вопреки ожиданиям, Соби не сверлит меня яростным взглядом, а застывает на месте и сгибается сильнее, как будто я ему ещё и якорь на шею прицепил. А, вот оно что… Приказ служить Рицке отдал я, значит, и все мои недовольства по поводу качества служения сейчас для него будут как по оголённым нервам. Интересно.

— Рицка страдает, потому что ты выбрал меня. Ты совсем глупый? Давай объясню так, чтобы тебе стало понятнее. Ты выбросил Рицку, выбрав меня…

Нет, стоп! Я совсем не хочу ничего объяснять, я не хочу бить по нему именно этими словами. Лучше наглядно покажу, что к чему.

— И правда, как же скучно тебя дрессировать… — вздыхаю я и мимолётно, как бы невзначай, пробегаюсь пальцами по Имени, скрытому бинтами.

О! Вот это того стоило… Соби вмиг выпрямляется, зажмурившись и, похоже, даже не дышит. Как человек, замерший на краю обрыва — любое движение или даже вздох столкнёт его в небытие. Только тут ситуация обратная: в эту пропасть Соби хочет прыгнуть, более того, ему туда жизненно необходимо. Просто я пока не сильно тяну. Забавно будет, если он сам прибежит…

— Если тебе жаль Рицку, то оставь меня, — говорю я невинно.

Соби медленно выдыхает и устало качает головой. Потом его глаза открываются и останавливаются на мне. Несколько секунд ничего не происходит, но тут он поднимает руку и тянется к моему лицу, словно чтобы проверить, что это правда я, а не туманное видение.

Вовремя перехватив его запястье, спрашиваю почти участливо:

— Ты никак не можешь этого сделать? Потому что это сила Имени.

— Ты сам мог бы меня оставить, — шепчет Соби, но высвободиться не торопится.

— Нет уж, — говорю уже серьёзно. — Я оставлю тебя только после твоей смерти.

Он вновь опускает голову, и его лицо костенеет привычной мёртвой маской.

— Не открывай рот, пока я не разрешу. Не хочу слышать твой голос, — добавляю я, отпускаю его руку и иду дальше. — Ты, как обычно, просто ужасен, Соби. Сейчас Рицка плачет по твоей вине.

Всё то время, пока мы идём до станции, пока проходим через турникет и ждём на платформе поезда, я изредка поглядываю на Соби, но с тем же успехом мог вглядываться и в пластиковые головы витринных манекенов, силясь отыскать хоть одну эмоцию. Во мне понемногу закипает раздражение, но оно какое-то… настолько привычное и родное, что даже настроение поднимается. Всё как прежде, Соби, правда? Ты искусно изображаешь эффект отсутствия, а я делаю вид, что ничего другого мне и не нужно, так?

В кармане жужжит телефон, и я зачем-то получаю от Нисея фотографию Рицки и известие о том, что он до сих пор не сдвинулся с места. Скашиваю глаза на Соби, но он безучастно пялится на рельсы, как будто уже примеривается, как поудачнее спрыгнуть. Решив немного позлить его, я хмыкаю:

— Сообщение от Нисея. Кстати говоря, ты ведь сломал ему палец, да? Он обрадуется, если я приведу тебя с собой.

Соби — ноль эмоций.

— Посмотришь прикреплённое фото? Нисей прислал фотографию Рицки.

Как бы Соби ни давил из себя бесстрастие, ему всё же приходится мазнуть взглядом по сунутому под нос телефону. Он хмурится ещё сильнее и отворачивается.

— Ах, да, ты же всё ещё не можешь говорить. Потому что я тебе запретил.

Когда мы заходим в вагон, я уже кожей чувствую, что Соби всё же начинает злиться. Очень хорошо. Всё лучше, чем таскаться за мной вялым трупом.

Колёса поезда ритмично постукивают; в этот час в вагоне, кроме нас, всего три человека. Соби сжался в самом углу бокового сидения, устроив локоть на бортике и подперев опущенную голову. Я какое-то время стою возле дверей, прислонившись к поручню, но через три остановки, за которые он даже позы не поменял, присаживаюсь рядом.

— Только не говори, что для тебя это новость и сейчас ты в состоянии аффекта. Ты знал, чем всё закончится, ещё когда увидел меня в библиотеке. Нет, гораздо раньше: когда Луны сказали Рицке, что я, возможно, жив. Он ведь был у тебя в тот день.

Мне достаётся хмурый, но немного панический взгляд исподлобья.

— Да хватит изображать из себя страдальца! Скажи что-нибудь. Ты отлично знаешь, что я не приказывал тебе молчать, просто высказал свои пожелания. Что, нет? Ни упрёков, ни обвинений?

Но Соби продолжает молчать, точно ему рот зашили, и мне это надоедает.

— Ну и ладно. В конце концов, слушать твой мерзкий голос было бы ещё противнее. Дома поговорим.

Вот теперь осторожная складка на лбу выдаёт немой вопрос.

— Не у тебя и не у меня, — поясняю я. — Жить ты теперь будешь в другом месте, подальше от Токио.

Он выпрямляется, слепо глядя перед собой, и еле слышно вздыхает.

— Да, тебе придётся как-то договориться с твоими преподавателями, чтобы тебя никто не хватился. Ни к чему мне ещё и эта проблема.

Соби сосредоточенно скашивает глаза в сторону, что-то продумывая.

А знаешь, Соби, из тебя отличный собеседник иногда получается. Это я могу разжёвывать и объяснять без устали, а тебе достаточно одного взмаха ресниц или движения плеча, чтобы я понял, что именно ты хочешь сказать. Думаю, запрети я тебе говорить насовсем, ничего бы не потерял.

На станции Токио мы пересаживаемся на экспресс до Яманаси: не хочу приказывать Соби перемещать нас, потому что он может быть слишком ослаблен, и тогда это опасно. Весь остаток пути проходит всё в том же молчании, и под конец я даже как-то забываю, что еду не один. Только напрягаюсь слегка, когда Соби вдруг встаёт и выходит в тамбур, но уже через несколько минут он возвращается, сопровождаемый слабым шлейфом табачного дыма. На выходе из поезда он подаёт мне руку, чего никогда не делал прежде, но при этом опять пялится в никуда, и я понимаю, что жест этот механический и адресован вовсе не мне. Схожу, проигнорировав протянутую ладонь, но Соби, похоже, не замечает и этого.