И я не сразу фиксирую, что именно он сказал…

— Я так не думаю, — выходит резче, чем хотел, но Рицка не замечает.

— Значит, он просто очень хорошо рисует.

М-да… Если уж выбирать между признанием за Агацумой некоторых художественных талантов и его мифическими знаниями обо мне, то я определённо выберу первое.

— Да, неплохо, — соглашаюсь я почти через силу. — Ну так… чем займёмся? Тебе сегодня что-нибудь задали?

— Нет, сегодня — ничего, — Рицка заметно веселеет. — Пойдём гулять?

— Хорошая мысль. Одевайся.

Когда Рицка выбегает из комнаты, засовываю последние джинсы в шкаф, подхожу к столу и быстро сгребаю рисунки. Почти доношу их до мусорной корзины, которая стоит под окном, но в самый последний момент рука будто сама слегка меняет траекторию, и они отправляются в нижний ящик стола.

Возвращаемся мы уже под вечер. Рицка вконец уходил меня, заставив обойти почти весь район, спуститься к реке и на обратном пути даже завернуть в парк. Не помню, когда я в последний раз столько ходил ногами. Обычно наши длительные прогулки прерываются на получасовые приземления в ближайшие кафе, но сегодня его что-то прорвало. Наверное, обед сил придал. И когда он уже отпирает входную дверь, выглядит так бодро, словно готов незамедлительно повторить маршрут. Я же, напротив, только и мечтаю о чашке горячего чая и не менее горячей ванне, желательно с морской солью или ещё какой-нибудь пахучей цветастой дрянью, которой мама заставила всю зеркальную полку.

С кухни тянет жареной рыбой, а за дверью слышен высокий мамин голос, лишь изредка разбиваемый папиными односложными ответами. Пока я лениво расшнуровываюсь, Рицка выскакивает из кроссовок прямо так и несётся на кухню, чтобы сообщить родителям радостную новость:

— Мама, папа, Сэймей вернулся!

Ну да. Как будто, придя с работы и не застав Рицку дома, они не догадались подняться наверх и обнаружить мою сумку, которую я так и оставил валяться посреди комнаты.

— Да, мы знаем.

Когда я вхожу на кухню следом, мама гладит Рицку по голове, улыбаясь, а папа привычно устроился за столом с газетой в руках. У меня такое чувство иногда, что он с ней и не расстаётся. Не помню, когда я видел его за едой с пустыми руками.

На моё появление родители реагируют стандартно: мама подходит и коротко целует в щёку, а отец только кивает, даже не поднявшись с места. Рицка уже устроился на стуле напротив него и теперь взахлёб рассказывает, где мы были и что видели, хотя, по правде, ничего нового или интересного нам по пути не встретилось.

Не успеваю и я усесться за стол, передо мной появляется тарелка с едой и стакан сока. Отец наконец откладывает газету, и несколько минут проходят в тишине простого семейного ужина. Ем я кое-как — аппетит, в отличие от Рицки, так и не нагулял, — больше на сок налегаю. Родители подозрительно молчат: то ли до нашего прихода вели разговор, который при нас не продолжишь, то ли опять поругались, то ли и то, и другое. У Рицки запас новостей иссяк, кроме того, он увлечённо уплетает рыбу, начисто игнорируя рис. Сам я тоже не спешу первым заводить беседу — пока не придумал, с чего начать. Ведь родители до сих пор не знают, что я тут не проездом, как обычно. Пожалуй, стоит их сначала как-то подготовить к этому известию.

Пока я придумываю, с чего начать, мама, ловко расквитавшись со своей порцией, относит тарелку в раковину, возвращается за стол и принимается с улыбкой меня рассматривать, будто год не виделись. Под её взглядом есть становится совсем неуютно, и в конце концов я с извиняющимся видом отодвигаю от себя лишь на треть опустевшую тарелку.

— Как дела в школе? — спрашивает она, кажется ничуть не обидевшись.

— Спасибо, всё хорошо, — произношу я ритуальную фразу и соображаю, как лучше подвести разговор к нужной теме, но тут голос подаёт отец:

— Сегодня же понедельник. Ты никогда не приезжал посреди недели. Ты надолго?

Рицка моментально поднимает Ушки, поворачивает голову ко мне и ободряюще улыбается.

Ладно, к чему дёргаться? Я же не о помолвке сообщать собираюсь.

— Теперь уже насовсем.

Родители быстро переглядываются, причём с совершенно разными выражениями на лицах: у мамы — почти что восторг, а вот отец хмурится.

— Я перевёлся на экстернат. Сдал экзамены досрочно. Теперь буду возвращаться в Гоуру только во время сессии.

Вываливаю всю информацию разом, чтобы не вытягивать из них никому не нужные наводящие вопросы.

— О, как здорово! — всплеснув руками, мама весело смеётся. — Значит, теперь ты снова будешь жить с нами?

— Ну да.

Становится немного неловко: не ожидал я от неё такой бурной реакции. Кошусь на отца, но тот спокойно дожёвывает кусок рыбы, поддевает горстку риса и ровно интересуется:

— Зачем?

А действительно, зачем? Это я ещё не придумал. Пока подбираю объяснение поубедительнее, мама, разумеется, решает за меня заступиться:

— Хочешь сказать, ты не рад? Это же замечательная новость, Юки!

— Я не спорю. Просто хотелось бы выяснить, что послужило её причиной.

— Естественно, то, что Сэймей захотел вернуться домой. Верно? — и смотрит на меня, ожидая подтверждения.

— В том числе. Просто я понял, что смогу доучиться послед…

— И что ты намерен делать теперь? Сидеть до конца учебного года дома?

— Юки, хватит! Конечно же, он не будет сидеть дома. Правда?

— А что тогда? Пойдёт работать? Он ещё даже не окончил среднюю школу.

— Вообще-то, я подумал, что я бы мог…

— Не находишь, что это невероятно глупо: срываться ещё до конца первого семестра, чтобы поскорей вернуться домой?

— Я не говорил, что я хотел…

— Мы не были против, когда тебе предложили учиться в школе для одарённых. Но раз уж ты принял решение ехать в такую даль, я наделся, ты будешь учиться как следует и доведёшь дело до конца. Все дела нужно доводить до конца — я говорил тебе об этом сотни раз.

Пока какой-то странный разговор у нас выходит. Из-за этого отцовского монолога, который с каждой фразой становится всё экспрессивнее, я чувствую себя всё младше и младше…

— Пожалуйста, дай мне сказать!

— Говори, — пожимает он плечами, вновь возвращаясь к еде. — Только будь добр не повышать голос.

Глубоко вздыхаю, стараясь не закипать. В конце концов, это всего лишь родители — а они явно не те люди, за чьё мнение о себе я должен переживать.

— Как я уже пытался сказать, — начинаю я спокойно, но с выразительной расстановкой, — я вернулся, так как понял, что смогу самостоятельно освоить программу последнего года. Но сидеть дома до следующего апреля я не намерен. Я буду ходить в обычную школу и параллельно сдавать экзамены в Гоуре.

— И какой в этом смысл, если в Гоуре у вас такая же программа, как и в обычной школе, только углублённая? Я не могу понять, с какой стати ты решил добровольно лишить себя дополнительных знаний?

— Поверь мне, я ничего не потеряю. Я буду усердно заниматься.

Отец ставит подбородок на сплетённые пальцы и какое-то время молчит, глядя в стол. Потом качает головой.

— Не знаю… По-моему, это просто детская дурость.

Дурость?! Нет, отец, это не дурость. А знаешь, что дурость? Торчать ещё год под боком у Минами, терпеть его длинный нос, вечно сующийся не в своё дело, и слушать идиотские наставления!

Ладно, не хочешь по-простому, будем по-взрослому.

— Отец, у меня был ряд причин, чтобы оставить Гоуру. Решение уже принято, и менять его я не собираюсь. Я буду жить и учиться здесь.

— Кем оно принято? Тобой? Мне не кажется, что ты имел право что-то решать, не посоветовавшись с нами. Тебе всего четырнадцать, Сэймей. Мы по-прежнему за тебя отвечаем и тебя обеспечиваем. А этого вполне достаточно, чтобы в подобных ситуациях мы с матерью имели решающий голос. Не знаю, чем был продиктован твой поступок — эгоизмом или неспособностью разобраться со своими школьными проблемами, — но я такой выходки от тебя не ожидал.

Скрестив руки на груди, откидываюсь на спинку стула и хмыкаю. Спорить с ним больше не буду. Пусть говорит всё, что хочет. Хотя его слова с непривычки сильно задевают.