В поединке между двумя ошибающимися победил Сталин, мои дорогие. И, осмелев после победы над фашизмом, он продолжит совершать новые ошибки…

Мысль Игоря Лозинского была ясна. Волна ошибок вызовет бурю, если докатится до Озера. Отцу было абсолютно ясно, что имеет в виду Игорь Лозинский.

Лозинский, помолчав, вернулся к теме разговора, ради обсуждения которой они собрались:

— Но вернемся к миграциям русских угрей — и они стали жертвами сталинской ошибки. А та же ошибка угрожает и нашим озерным угрям…

Но какая и когда? Это хотели услышать от Лозинского Отец и Цветан Горский в ту решающую ночь:

— Но сначала — про путь русских угрей, — продолжил Игорь Лозинский, — в то время, когда идеология поделила страну на «красных» и «белых». Погибло много людей. Прервалось много снов. А угри все равно продвигались вперед по рекам, ставшими красными от пролитой крови. Но это еще не было самым страшным!

Игорь Лозинский вдруг замолчал. Буря утихла. На небе поблескивали старые звезды. Языки света освещали Озеро. Лозинский, завороженный источником небесного света, льющегося на Озеро, посмотрел на самую яркую звезду. Наверное, она приближала ему горизонт родной страны. Страны, куда ему не суждено было вернуться…

Еще много бинтов должен был снять Игорь Лозинский со своей израненной души, чтобы обнажить ее до конца, чтобы душа могла освободиться от тяжести и парить между жизнью и смертью. Игорь Лозинский обещал открыть самое страшное! В своей жизни или в жизни своей страны? Он быстро разрешил дилемму:

— В то проклятое время кто-то прознал про мои, многим непонятные, поиски пути угрей. Да, мрачное было время. Каждый шпионил за каждым. Никому не позволялось иметь свою тайну, даже самую маленькую. Меня с моими угрями взяли на заметку. Они даже фигурировали в моем полицейском досье. Я спасался, как мог. Ездил в экспедиции по обнаружению микроорганизмов, которые вызывали эпидемии. Ходил по тайге, по пустыне, по ледяным просторам. Чтобы выжить.

И вот однажды ночью — телеграмма. Она застала меня в далекой Сибири:

«Товарищ Лозинский, вы должны срочно прибыть в Москву для выполнения особого задания».

Я был вызван в ЦК партии на заседание специальной комиссии, которая работала в Кремле. Меня ценят, сказал я сам себе. Только неизвестно, хорошо это или плохо. Не медля, я отправился в Москву.

«Товарищ Лозинский, вы располагаете обширной информацией относительно русских угрей и их миграций. Так написано в вашем досье». С такими словами обратился ко мне председатель кремлевской комиссии.

«Да, товарищ председатель, я достаточно хорошо знаю русских угрей, изучаю их почти тридцать лет, но есть еще много вопросов, на которые мне трудно дать ответы, особенно когда речь идет об их миграциях. Я в вашем распоряжении», — сказал я взволнованно.

«Партия отправляет Вас на строительство Беломорско-Балтийского канала», — сказал мне председатель в приказном тоне.

Холодные мурашки пробежали по моему телу. Я вмиг почувствовал себя и обвиняемым, и осужденным. Редко кто возвращался живым с этой стройки. В каком бы качестве туда человек ни отправлялся, назад ему пути не было. Но я все-таки собрался с духом. Тот факт, что моя миссия была связана с угрями, давал мне лучик надежды. Наблюдая за миграциями угрей, я, возможно, получу шанс спастись. Между тем я все еще не мог понять до конца, что мне предстояло делать…

Ни Отец, ни Цветан Горский не ожидали такого поворота в рассказе Игоря Лозинского. Он же, налив себе из самовара еще чаю, продолжил:

— Так вот, мои дорогие балканцы, в тот момент, находясь в Кремле, я не смог понять, как дело дошло до моей высылки в ГУЛАГ. Может, кто-то меня подставил из-за мелкой мести, или я оказался в списке неугодных «белых», и пришел мой черед понести наказание, я так и не сумел это установить. Я отдался в руки судьбы, которая была мне уготована. И уехал…

17

В то время, как Отец слушал Игоря Лозинского, в его сознании перелистывались новые страницы его Истории Балкан сквозь призму падений империй. Неужели и угри сыграют теперь какую-то роль в установлении Империи сталинизма на Балканах? Прокомментировав вслух высказывание Игоря Лозинского об апофеозе сталинизма, больше для себя, но все-таки так, что было слышно другим, Отец сказал:

— Если прервется путь озерных угрей, это будет означать, что и здесь воцарилась Империя сталинизма.

— Именно так, друг мой, именно так. Трудно даже себе представить, что произойдет тогда в этих краях. Если провести параллели, можно предположить, какие страшные события вскоре случатся…

То, что из-за отцовского вмешательства разговор немного отклонился от нити рассказа Игоря Лозинского, в сущности, только усилило желание Отца и Горского как можно глубже постичь опыт их русского товарища, чтобы на его основании найти выход, спасение для людей и земель, которые мог завоевать сталинизм.

И Отец, и Цветан Горский имели обрывочное представление о неуемном желании Сталина, пусть ценою больших жертв, построить канал и соединить Белое и Балтийское моря для того, чтобы догнать Запад, который, по его подсчетам, ушел вперед на семьдесят лет.

И тут, как и в своей Истории Балкан сквозь призму падений империй, Отец сталкивался с болезненным вопросом эволюции и скачков в истории. Империи становились великими после того, как устанавливался и существовал продолжительное время новый порядок, который поддерживался новой армией. В подтверждение этой мысли Отец приводил пример прочности порядка за счет янычарства — чем немощней был режим, чем менее способен к тому, чтобы развиваться действительно эволюционно, двигаться к апофеозу соединения разорванных нитей, тем крепче у новых победителей становилось желание навязать обществу эту ненастоящую прочность, эту фикцию истинной, органичной гармонии.

Так вот, Сталин хотел преодолеть этот разрыв, перескочить эту бездну огромным прыжком, пусть ценою жертв, ради великого и светлого будущего. Фараон хотел построить свою водную пирамиду! Подобные идеи возникали от времен фараонов до сталинских и маоистских времен. И, по мнению Отца, не случайным было то, что главою нового строительства становился новый диктатор — новый янычар, каким был Сталин.

Слушая, что Игорь Лозинский говорил про Сталина и его ошибки, в голове Отца возникала типология балканских диктаторов — янычар, которые предопределили падение собственных империй. Отцу на основе его познаний было ясно, что привитый к еще не до конца высохшему древу Оттоманской империи запоздалый сталинизм, принесет на Балканы ужасные плоды.

Игорь Лозинский прервал ход отцовских мыслей:

— Не было предела безумию замыслов Сталина, страна была превращена в лабиринт. Не пощадили и путь угрей!

Но — по порядку, что произошло перед тем, как дело дошло до Беломорского канала, который должен был связать Белое и Балтийское моря, до самой большой ошибки Сталина, равной безумию.

Наступали тяжкие тридцатые годы — апофеоз сталинизма в России. Поскольку у Сталина не было того критического подхода, который все-таки был у Ленина и его сторонников, то Сталин решил пойти до конца — все или ничего, добиться триумфа коммунизма любой ценой, пусть и пожертвовав жизнями миллионов людей. Сначала свою цену заплатили кулаки. Потом последовала индустриализация — цена была еще большей. Плановое хозяйство показало свои недостатки. Поражение было неизбежным. Сталин начал искать «беса» в душах людей. Разоблачали «саботажников», велась настоящая война против строителей. Продолжалась агония жертвоприношения…

Слушая Игоря Лозинского, отец размышлял о генезисе и циклах приношения в жертву людей, на которых держались империи, получая новые доказательства своего тезиса о том, что все империи схожи в своих крайних мерах, огромных ошибках, когда ценою поражения являются невинные жизни тех, кем пожертвовали ради идеи. Так было во всех империях на Балканах. Отец мог привести много примеров, подтверждающих мысль Лозинского, но воздержался.