Веселицкому следовало тонко сыграть на давней ненависти ногайцев к угнетавшим их крымцам, чтоб депутаты повлияли на решение Сагиб-Гирея об уступке крепостей. Но сыграть надо было действительно тонко, умело, не пробуждая прежнее их желание избрать для себя собственного хана, что сделало бы орды неподвластными Сагиб-Гирею.

   — Движимая по её человеколюбию заботой о сохранении всех здешних земель от притязаний Порты, — маслено глядя на депутатов, говорил Веселицкий, — моя государыня не может понять рассуждений хана и его правительства. Видится мне, что диван озабочен только одной мыслью — поскорее убрать наше войско из пределов полуострова. В конце концов, её величество могла бы согласиться на это условие. Но как она может бросить без защищения ваши орды, ныне временно на кубанских землях обитающие?! Ведь эта сторона не только настежь открыта с моря, чем непременно воспользуется коварная Порта, но и сильных крепостей для отпора неприятельскому десанту не имеет... (Лицо Веселицкого выражало благородный гнев и участливую заботу. Ногайские депутаты слушали его тревожно — они доверяли русскому резиденту). Я желал бы уважаемым депутатам обсудить на досуге мои опасения и высказать хану своё мнение о невозможности подвергать знаменитые орды угрожению с турецкой стороны. Только передача в наши руки Керчи и Еникале даст уверенность, что любые происки неприятелей будут немедленно и беспощадно отбиты и разгромлены...

Одарённые дорогими подарками, большими деньгами, напуганные красноречивыми предостережениями Веселицкого, ногайские депутаты встретились с ханом и диваном и в резкой форме потребовали уступить крепости русским.

Сагиб-Гирей попытался было прикрикнуть на них, поставить на прежнее, послушное ханской воле место, но едисанский Темиршах-мурза жёстко обрезал его:

   — Хан забыл, что его выбрали без участия депутатов от орд, нарушив тем самым древние обычаи!.. Хан должен помнить, что только благодаря настойчивым просьбам русской королевы мы не стали протестовать против попрания обряда и согласились с содеянным!

Сагиб с горечью осознал, что ногайцы стали другими. Раньше он приказал бы повесить этих строптивцев — теперь вынужден был многословно уговаривать.

А ногайцы держались неуступчиво. После очередного разговора, когда хан, под давлением духовенства и беев, опять отказался принять требования русских, депутаты открыто пригрозили, что орды изберут себе отдельного хана, если Сагиб и диван будут поползновении к Порте. И объявят крымцев своими недругами.

Хан колебался, метался по дворцовым покоям, безжалостно бил слуг, срывая на них злость и неуверенность. А известия, поступавшие в Бахчисарай, не давали успокоения, ещё больше раздражали, доводили до отчаяния.

Султан Мустафа, воспользовавшись разрывом Фокшанского конгресса, потребовал от Сагиб-Гирея доказать прежнюю верность Порте нападением на русские гарнизоны и грозил, что назначит новым ханом Девлет-Гирея, истребит всех приверженных к России.

Из Карасувбазара весть ещё хуже: князь Прозоровский вышел со своим корпусом из Кафы и направляется к Акмесджиту, от которого до Бахчисарая рукой подать — четыре часа пути.

Сагиб-Гирей в смятении вызвал Абдувелли-агу, крикнул бессильно:

   — Иди к резиденту! Пусть остановит Прозор-пашу!..

А Веселицкий, сидя на скамеечке во дворике, нежась на увядающем сентябрьском солнышке, беспечно, с ленцой, объяснил are:

   — Генерал траву ищет для своих лошадей... Под Кафой трава плохая... От Ак-Мечети свернёт к Козлову.

Абдувелли передал его слова дивану — им никто не поверил.

   — Паша не траву ищет, а наши головы! — вскричал Багадыр-ага. — Не отдадим крепости сами — русские силой заставят!

Сагиб заскользил беспомощным взглядом по лицам чиновников, ждал ответа, поддержки.

Чиновники опустили глаза, покорно склонили головы, и никто не решался сказать слово.

В тишине многозначительно и угрожающе прозвучал голос Джелал-бея:

   — Если хан испортит воздух, то все начнут испражняться.

Аргинский Исмаил-бей подбодрил:

   — Пошли нурраддина с войском!

   — Это же война! — запротестовал Багадыр-ага.

Диван встревоженно зашумел. В глазах хана прежняя озабоченность и неуверенность.

   — У русских пушки! — страшась, предупреждал Багадыр-ага. — У нас ни одной. За два часа они оставят от Бахчисарая обгоревшие руины...

И всё же хан послал нуррадцин-султана Батыр-Гирея навстречу Прозоровскому. Несколько отчаянных наскоков не остановили батальоны и эскадроны. Оставив на пологих склонах убитых и раненых, конница отступила, рассеявшись по холмистой степи.

В Бахчисарае воцарились уныние и страх — все обречённо ждали приближения Прозоровского. Верные туркам мурзы подумывали о бегстве к морю, чтобы, наняв лодки и корабли, покинуть эту проклятую Аллахом землю.

Но Прозоровский, изрядно напугав хана и диван, на Бахчисарай не пошёл. На марше его нагнал нарочный из Кафы с приказом остановиться. Ищущий сражений князь долго вертел в руках измятый лист за подписью генерал-поручика Щербатова, пытаясь в коротких строках найти причину такого приказа...

А причина была в письме Никиты Ивановича Панина, доставленном в Кафу, куда перебрался из окрестностей Бахчисарая Щербинин. В том самом письме, что предписывало Евдокиму Алексеевичу особо не усердствовать в требовании крепостей, но добиться от хана акта о независимости Крыма.

Резоны, изложенные Паниным, были убедительны, но тень обиды всё же легла на сердце Щербинина: получалось, что и его труды, как и прежние усилия Веселицкого, подвергались сомнению.

...А Веселицкий, почувствовав силу ногайцев, решил проигнорировать указание Панина и ещё настойчивее стал обхаживать ордынских депутатов.

В конце октября, поощряемые резидентом, депутаты обратились непосредственно к Щербинину с формальным ходатайством об оставлении за Россией крымских крепостей.

Такое же письмо было направлено Сагиб-Гирею.

Для соблюдения целостности и независимости ногайских орд, говорилось в письмах, «крепости Яниколь и Керчь с тем околичным углом, который почти натурою от сего полуострова отделён, яко способных с их гаваньми мест на содержание в Чёрном море достаточного флота и гарнизона в вечное отдать владение России».

Ногайцы сами, без согласия крымцев, отдавали крепости России!

Положение в Крыму обострилось до предела — ханство стояло в одном шаге от раскола и, вероятно, внутренней войны.

Сагиб-Гирей в очередной раз собрал диван, который, против обыкновения, заседал недолго, тихо, без криков, с какой-то обречённостью.

Багадыр-ага снова убеждал всех в необходимости уступок:

— Как нам уже известно, в Фокшанах турки проявили податливость домогательствам русских послов и при определённых условиях были согласны отдать наши места. Тогда нам помогла неразумность русского паши. В Бухаресте его не будет! А прежний русский посол нового разрыва не допустит... Чести хана будет нанесён ущерб, ежели кто-то за него станет распоряжаться крымской землёй!.. Следует хотя бы внешне сохранить перед всеми государями самовластие хана!

Теперь агу поддержали многие. Даже Мегмет-мурза, который ненавидел русских, понял, что другого выхода нет, и призвал уступить крепости. (Никто из присутствующих, правда, не знал, что в тайной беседе Веселицкий посулил мурзе крупный пансион за содействие).

Диван решил не отдавать судьбу Крыма в турецкие, а тем более ногайские руки и согласился на все пункты предложенного Щербининым договора. В Кафу поехал мурза с предложением возобновить негоциацию в Карасувбазаре.

Но Евдоким Алексеевич, который уже знал от Веселицкого о решении дивана, церемониться не стал — жёстко потребовал немедленно — без всяких переговоров! — подписать договор и акт.

1 ноября 1772 года долгожданные документы были подписаны.

Главный пункт преткновений и борьбы — седьмой артикул — излагался такими словами:

«Содержаны да будут навсегда Российской империей крепости Яниколь и Керчь, на берегу пролива из Азовского в Чёрное море лежащие, с гаваньми и околичной землёй, то есть начав от Чёрного моря по старой керченской границе до урочища Бугак, а от Бугака прямой линией на север в Азовское море, оставляя в границах Керчи и Яниколя все источники, довольствующие сии крепости водой, чтоб в тех крепостях запасное войско и суда находиться могли, для стражи и отвращения всяких противных на Крымский полуостров покушений; но только для коммуникации с живущими на кубанской стороне народами иметь крымцам при Яниколе на собственных своих рудах перевоз у особой пристани; равно в Яникольском и Керченском проливе ловить рыбу российским и крымским людям беспрепятственно, исключая те места, кои будут заняты российской флотилией».