Разбив свои муки на составляющие части, он принялся с присущей ему скрупулёзностью и дотошностью прорисовывать детали, находя облегчение в привычной для него работе. Он привык работать одновременно сразу же над несколькими полотнами. Ему нравилось возможность переключаться с одной мысли на другую. Время бежало незаметно, мысли бурлили, а эмоции зашкаливали. День сменился ночью, и когда желудок ночью взбунтовался и потребовал дополнение к утренним бутербродам, художник просто доел оставшийся хлеб, запив его перемытой в очередной раз заваркой. Эмоциональный голод могла удовлетворить только работа.

Незаметно пролетела ночь. Утро Торио встретил на стуле, на котором незаметно для себя уснул, свернувшись в клубочек и чудом не свалившись с него. Вместо завтрака он судорожно отмывал грязные кисти, в очередной раз обещая себе лечь спать как положено, а не как обычно. Подойдя к картинам, он опять погрузился в работу, как в омут, периодически всплывая на поверхность, чтобы попить воды или, спотыкаясь, добежать до туалета. Кажется, звонил телефон. Когда за окном стемнело, основная работа над картинами была закончена, оставалась только мелкая прорисовка, но для этого картины должны были просохнуть.

Торио сладко потянулся и зевнул. Он собрал кисти и проверил, все ли тюбики закрыты, как положено. Прихватив палитру и стеки, альфа отправился на кухню отмывать рабочий инструмент. На кухне пахло едой, в микроволновке нашлась половина пиццы. Разогрев находку, он с удовольствием ее съел. Пока мыл все принесенные предметы, напряженно размышлял, как кусок пиццы мог оказаться в микроволновке, когда то, что привез Барсик в прошлый раз, было съедено еще до отправки на охоту? И почему он его не нашел утром?

Источник появления свежей пиццы спал на диване в гостиной. Он был полностью одет, а вместо подушки у него под головой лежала свернутая узлом кобура. Торио опять засмотрелся на Барсика. Из медитации его вывел сонный взгляд внезапно распахнувшихся голубых глаз.

- Ты не был сегодня на занятиях в Академии, и трубку ты не брал, – заявил проснувшийся Барсик, - и к двери ты не подходил. Знаешь, я уже начал волноваться…

- А как ты сюда попал? – удивился Торио.

- Нашел специалиста и, кстати, дубликат ключей тоже сделал. Я сегодня к тебе дважды приходил, а ты ни разу не услышал, - обиделся Борис.

- Прости, я работал, – покаянно пробормотал альфа.

- Я видел, - Барсик сел и потянулся, – собака, кстати, на меня похожа, – Барсик по-собачьи вывалил язык и шумно задышал, а потом просто лизнул Торио в нос.

- Идем лучше спать, охотничек, – засмеялся Торио.

Они быстро разделись и уснули, обнявшись, как два наигравшихся ребенка. Утром Барсик растолкал Торио и, напоив кофе, отвез в институт.

- Я думаю, что теперь моя очередь приглашать тебя на свидание, - Торио любовался Барсиком, - в какое время я могу забрать тебя с работы?

- Ну, не знаю, - Борис насмешливо изогнул бровь,- а во сколько ты хочешь, чтобы я освободился? Ты меня отпустишь переодеться? А, может, лучше все же я за тобой заеду?

- Сегодня вечером у моих друзей открывается выставка. Ну, как у друзей, - замялся Торио, - они из нашей группы, просто отказаться неудобно, а тебе, я думаю, будет интересно. Давай тогда встретимся в шесть часов у картинной галереи «Верроккьо». Только пистолеты свои оставь на работе, все-таки в приличное место идем.

***

Они встретились у картинной галереи, где щедрые хозяева позволяли выставлять свои работы новичкам, еще никому не известным художникам. Торио вспомнил свою первую выставку. Он тогда ужасно волновался, ему казалось, что у него мало достойных работ, и сам формат картин, миниатюры, радикально отличается от привычных размеров картин. Но устроители экспозиции, которые обычно предоставляли зал для работ сразу трех молодых художников, с восторгом набрали столько работ, что их хватило на персональную выставку.

Отбором работ занимался супруг хозяина галереи, и каждая новая работа, найденная в мастерской Торио, вызывала у него щенячье повизгивание и громкие восторженные эпитеты. Торио в тот момент искренне сомневался в его адекватности, но тем не менее, когда выставка была скомпонована и представлена на обозрение весьма взыскательной публике, его восторг разделили многие. Критики дали чрезвычайно лестные отзывы и провозгласили рождение нового гениального художника-анималиста. После этого его картины взял для выставки краеведческий музей, что в свою очередь подняло его авторитет в художественных кругах.

На следующую выставку были отобраны картины, где, наряду с птицами и пейзажами, были изображены жанровые сцены, посвященные раскопкам, на которых Торио приходилось бывать, когда он во время каникул навещал родителей. Как ни странно, именно эти картины вызвали шквал восторженных откликов, и к удивлению Торио некоторые из них даже были куплены.

После подобного художественная галерея с бОльшим энтузиазмом предоставляла свои залы молодым дарованиям, ведь она имела свой процент с продажи выставленных работ.

Когда Торио вместе с Борисом появился в картинной галерее, то его спутник вызвал ажиотаж среди присутствующих. Пока Борис разглядывал картины, общество пристально разглядывало Бориса, и градус восхищения среди зрителей повышался с каждой минутой. Торио ругал себя последними словами, что появился здесь с ним. С одной стороны ему было лестно, что рядом с ним такой красавец, а с другой стороны он был всего лишь студентом и начинающим художником, а здесь было много прожжённых сердцеедов.

Борис был просто безупречен, а его внешний вид вызывал жеманные вздохи у всех, кто приближался к нему на расстояние вытянутой руки. Им нельзя было не восхищаться, ведь кроме неоднозначно яркой внешности у того была кошачья пластика движений, вальяжный вид уверенного в себе человека и ласково-ироничный прищур голубых глаз. Под магию его обаяния попадал каждый, кто пытался с ним познакомиться. А уж когда он ответил на чистейшем французском на пошловатый комплимент, который отпустил в его адрес некий игривый омега, считавший себя интеллектуалом, то все единогласно сошлись во мнении, что Борис просто изумителен. Они потом долго обсуждали, возможно ли считать валлонский язык диалектной формой французского языка, или все же областным говором в совокупности с кельтским и германским диалектами на основе французского. Вокруг них собралась небольшая группа восторженных слушателей, по большей части простых воздыхателей Барсика.

Торио стоило больших усилий пробиться сквозь них и по-хозяйски обнять его за талию. В ответ он получил солнечную улыбку и поцелуй в висок. Борис положил руку ему на плечо и они, полуобнявшись, продолжили рассматривать выставку. Когда Торио спросил его мнение об этих картинах, то получил весьма едкие комментарии к каждой из них.

- Вот это рисовали с похмелья! Смотри, как руки тряслись, а мозги напрочь не работали. А это явно кого-то стошнило, а потом он все рукой размазал и сказал, что это картина. А ЭТО… - Борис завис, разглядывая, время от времени склоняя голову то к одному плечу, то к другому, - даже не представляю, чем надо было так обкуриться, чтобы намалевать подобное! А у этой картины неправильное название, ее надо было назвать «Грезы амфитаминщика», а эту «Опохмелка». Смотри, какое все тусклое и зеленое!

Они прошли дальше, и улыбка как-то тихо сошла с лица Бориса.

- А ты знаешь того, кто это рисовал? – Борис уже не улыбался. Торио присмотрелся к подписи внизу.

- Да, здесь все свои, это Николай рисовал, он подписывается Николь, - Торио ревниво напрягся, - а что, понравилось?

- Глупый! – Барсик мягко поцеловал его в ухо, - этому Николаю, похоже, необходима психиатрическая помощь, человек с нормальной психикой такое нарисовать бы не смог. Это я тебе, как следователь убойного отдела, говорю. Это не картины, а клинический диагноз. Как бы на него посмотреть?

Торио покрутил головой и кивнул в сторону Николая, который стоял в окружении критиков и журналистов, благосклонно слушая их дифирамбы.