Неизвестно, сколько Торио проспал, но проснулся он от того, что кто-то снял машину с ручника и толкает ее куда-то. Быстро приподнявшись, Торио увидел, как Борис, упершись крепким плечом в раму двери, толкает машину вглубь посадки. Дотолкав до густого кустарника, он опять поставил ее на ручник. Перехватив недоуменный взгляд, он шкодливо улыбнулся.
- Не хочу рессорами скрипеть возле братьев, – поймав непонимающий взгляд, он уточнил, - ну, ты так уверенно говорил, что мы находимся в процессе воспроизводства, что мне захотелось в этом самом процессе на самом деле поучаствовать. А отогнал подальше, чтобы ты, стесняшка моя, не краснел с утра, как маков цвет, перед моими.
Забравшись внутрь, он начал быстро раздеваться.
- Ты, что, не хочешь? – удивленно спросил Барсик у застывшего альфы.
- Хочу, - отмер художник.
И Торио начал раздеваться наперегонки с омегой. Вначале призывно запахло персиком, вскоре присоединился запах мохито. И, наконец, как вишенка в коктейле из запахов, добавился терпкий мускусный аромат желания. Как барс и ласка, они играли друг с другом, покусывая, вылизывая и тонко поскуливая от нарастающего желания. Торио и сам не понял, как ему удалось подмять под себя бархатное тело.
- Ну, ладно, - согласился Борис, пытаясь отдышаться, - только не торопись, - альфе в руки сунули тюбик с лубрикантом, - я давно не был снизу, будь со мной понежнее.
***
Утром Торио проснулся от того, что в машину ворвался холодный воздух. Приподнявшись, он смотрел, как Барсик натянул на свои обалденные ноги джинсы и носки, после этого наклонился вниз, завязывая кроссовки, тем самым явил взору Торио свою округлую задницу. Торио только сглотнул, вспоминая, какая она на ощупь. Картины прошлой ночи запрыгали у него перед глазами… Борис не стал надевать рубашку и пошел к своим в одних брюках. Там уже вовсю шла подготовка к отъезду. Борис пожал братьям руки, его похлопали по спине, и братья отбыли, а следом уехали и родители. Барсик помахал им вслед и пошел обратно. Торио сделал вид, что все еще спит.
- Соня-засоня, вылезай уже из-под одеяла! Мои уже уехали. Все передавали тебе привет и пожелания заполучить тебя в гости. Папа оставил нам термос с чаем и бутерброды. Вставай, позавтракаем и поедем домой.
Борис забрался в машину и уткнулся носом в теплое гнездо, в котором обосновался Торио.
- Ты, что, хочешь остаться? – теплые губы Барсика промурлыкали прямо в ухо, – ну, поехали домой! Если хочешь продолжения, то давай дома на кроватке, а то здесь тесновато.
Торио высунулся из-под одеяла и сразу наткнулся на ласковый взгляд.
- Тебе понравилось? - спросил он напряженно.
- Очень! Только я теперь требую реванша! - Барсик, как всегда, развеселился от вида вспыхнувшего от смущения партнера.
Торио окончательно проснулся от такого заявления. Оглядев еще раз Бориса, он заметил засосы на его груди. Увиденное вначале его порадовало, а потом потрясло:
- Ты в таком виде ходил перед братьями и родителями?
- Ага, - улыбнулся омега, - надо же было похвастаться. И это они еще половины не видели, я все-таки брюки надел, чтобы не смущать тебя. Кстати, укус на заднице можно считать полноценной меткой?
========== Часть 4 ==========
Когда они подъехали к городу, у Бориса опять зазвонил телефон. Выслушав своего собеседника, омега сначала нахмурился, а потом, виновато посмотрев на Торио, извинился, и, высадив альфу у его домика, уехал. Как ни хотелось Торио продолжения их ночных безумств, но он был благодарен судьбе за эту передышку. Ему необходимо было разобраться в своих неоднозначных чувствах к Барсику.
Думалось Торио лучше всего с карандашом или кистью в руках и поэтому, только переступив порог дома, он бросился в свою мастерскую к краскам и холстам.
Рисовать он начал еще в раннем детстве, когда родители таскали его вместе с собой по музеям и раскопкам. Все, что требовалось от Торио, это быть тихим и послушным. Ребенку давали бумагу, карандаши и оставляли в тишине и одиночестве. Каляки–маляки постепенно переросли в незамысловатые детские рисунки, которые папа с удовольствием показывал всем знакомым, и чтобы порадовать папу, ребенок старался рисовать все лучше и лучше. Как-то сидя на раскопках в окружении лопат, кисточек и черепков, ребенок увидел красивую юркую птичку, которая трясла красивым хвостиком и рассматривала замершего ребенка глазками–бусинками.
В ответ на все расспросы любопытного ребенка, умные взрослые просто подарили малышу книгу о птицах с картинками и углубились в собственные дела, но они не учли того, что качество картинок в книжке совсем не удовлетворило взыскательный вкус смышлёного ребенка. Он решил все исправить самостоятельно и подошел к рисункам с неожиданными для родителей методичностью и кропотливостью. Первый рисунок, изображающий птицу с тщательно прорисованными перьями и заинтересованным поворотом маленькой головки, был вставлен папой в рамку и торжественно повешен на стену. Именно с этого рисунка и началась жизнь Торио-художника.
Ему без конца покупали разнообразные краски, карандаши, мелки и уголь. На раскопках всегда находились люди, мало-мальски умеющие рисовать, они-то и стали первыми учителями Торио. Раньше, чем выучил буквы, он постиг науку смешивания красок для получения нужного цвета. Маленький мальчик тонко чувствовал цвета, у него оказалось потрясающее ощущение перспективы и композиции.
У юного художника, предоставленного самому себе, появилась привычка все свои мысли и переживания выражать в цвете и размере полотна. Чем сильней переживание, тем больше полотно он выбирал. Чем тяжелей эмоция, тем тяжелее были краски. Вместо стихов он рисовал акварели, изображающие букеты цветов в стеклянных вазах, птичек, замерших в цветущих ветвях, лавандовые поля, волнующиеся под легким ветерком. Для этюдов, изображающих размеренные будни, он выбирал быстро сохнущий акрил, а для отражения на холсте сердечных переживаний всегда предпочитал масляные краски.
И сейчас дрожащими руками он выбрал два полотна одинакового размера. Его душу раздирали сомнения и тревоги, и чтобы избавится от них, ему надо было выплеснуть все на холст и оценить со стороны, как постороннему наблюдателю. У него всегда были в достаточном количестве готовые к работе загрунтованные холсты, натянутые на подрамники, которые он покупал в художественном салоне. Сделав на полотнах наброски карандашом, он, подумав, добавил еще одно полотно. Оглядев предстоящий фронт работ, Торио со счастливым вздохом взялся за кисти и краски.
На первой картине была изображена пара лебедей, летящих над камышами и кувшинками, лежащими на серебре воды. Славянская красота Бориса была сродни красоте лебедя. Гордость, сила и благородство в чертах лица и характера завораживали и тянули, как магнитом. Торио прекрасно отдавал себе отчет, что со своей внешностью он, возможно, и выглядел бы этаким среднестатистическим воробушком в Японии, а здесь благодаря той же внешности выглядел экзотической сойкой.
На второй картине он изобразил тушки птиц, трагично и безысходно лежащих на краю стола так, как он их увидел вчера, и собаку, буднично и устало зевающую под столом. Трагедия и обыденность… Совсем как происшествие в луна-парке, которое до сих пор мучило его на задворках сознания. Работа Бориса наложила на него определенную манеру общения и мировоззрения. Она избавила его от излишней впечатлительности и научила подозрительности и внимательности. То, что воспринималось Торио как непоправимая драма, была для Бориса обыденной жизнью.
На третьей картине был изображен рыжий сеттер с радостным возбуждением принесший свою добычу. Вчера он услышал такую точную характеристику Барсика, данную ему его папой. Искренняя радость и возбуждение от охоты и найденной добычи, и хотя Торио не считал себя жертвой, но искренняя радость и азарт, с которыми Борис принимал их отношения, были своеобразным проявлением охотничьего инстинкта. И это порой просто обезоруживало. Торио привык сам быть охотником, и открытость, с которой Барсик откровенно домогался его, просто сбивала все настройки и шаблоны.
