Закрепил престиж: приказал говорить и писать о себе любимом только хорошее.

Иные мнения расцениваются как оппозиционные. А потому пресекаются всеми доступными методами.

Недоступными, впрочем, тоже.

Погоди в вожди!

Не ходи!

Замечали: ни разницы в возрасте нет, ни особого интеллектуального превосходства между иными людьми не наблюдается, а в общении – большое отличие. К начальству заведомое обращение на «ВЫ», а оно привычно «ТЫкает».

Должностная субординация? Или хроническая невоспитанность кое-кого к кое-кому?

Гримасы жизни. Горький пьяница: «Попей с моё!»

Гордый певец: «Попой с моё!»

Старший прапорщик Миронов в хорошем настроении называл войскового медработника, прапорщика Федорищева, фельдшером, а в плохом – ветеринаром.

Всё зависело исключительно от пропорции – от дозы принятия «лекарства». От степени градуса!

Незавидное постоянство: пост и – пьянство!

Это те, кто легко покидает родимые места.

Не из-за того, что было там плохо, нет! Тяга к перемене мест сподвигнула; приманили блага и перспективы. Многим это свойственно: в поисках чужого лучшего бежать и лететь от своего отчего, обрубать корни…

Но вырваться в свет не означает увидеть свет!

Рано или поздно оставленная родина напомнит о себе. И не жалобным писком брошенного котёнка, а голосом разорённого жилья, нераспаханных полей, укоризной разросшегося разора, цветом колючего чертополоха и клейкого репейника.

Навсегда уехав из Отчины, бросив её, становимся уездными людьми.

И память наша отныне в тесном узилище, в крепкой узде воспоминаний.

Никогда не думал, что лягушки могут так чудесно квакать. Причем всё с них как раз и начинается.

Раннее студёное утро.

Прогляд солнца сквозь верхушки деревьев. И сразу же откуда-то с низин, от болот и родничков, из холодной глубины разлившейся Чёрной речки вздымается, тянется вверх спев-трепыхание.

А подхватом ему льётся уже с небес и из зарослей ближнего березняка просторная соловьиная трель.

Как будто вся планета подаёт радостный сигнал жизни.

Голос любви.

Потому что весна.

Большая разница между художником слова и художником словно.

Вот только не всегда и не сразу это понимается. И не всеми.

Серебристые (в заснеженности) ели стоят ракетами, нацеленными в ослепительно-голубое небо. Сколько ж в них запредельной тишины и покорного миролюбия!

Его намерения можно измерять по шакальной шкале.

Раздельное питание. Раз – дельное, а в остальные разы – так себе.

Поваленные, помятые памятники.

Покорёженная память.

А прокурор-то прокуренный!

Сказочка: «Муха – цокот в ухо».

Зацокотило, однако.

Как бы не оглохнуть!

Тащил свой воз по мере возможностей.

Боялся надорваться.

А НАОБОРОТ?

Вывеска на городском питейно-развлекательном учреждении «Бар-ресторан» читается наоборот – «нароТсер-раб».

На слух звучит: «нароД».

Вообще-то вполне соответствует содержанию частно-собственнической «стекляшки».

Приложишься хорошенечко к рюмашечке – и запросто станешь таким вот – серым рабом «зелёного змия».

На баннере-растяжке – метровые буквы: «Город с праздником!»

Так и написано – без запятой.

На этом ярком фоне чествуют учителей.

Говорят об учителях.

Награждают учительство.

И никто из педагогов – странно – не замечает ошибки, вероятно, своих же учеников. Даже вида не подал, даже совестливо не покраснел.

Из вежливости или на всякий пожарный?

Масса народа.

И цвет разных начальников на большой сцене.

День рождения города всё-таки!

День торжества.

Чего?

Чего-чего?!

Надо бы ввести должность «побегун».

Не мальчика, а солидного зрелого мужа, готового по первому зову, не раздумывая, броситься исполнять приказания – что-то поднести, чем-то ублажить, на кого-то «донести», кому-то пожаловаться…

Заезжие архангельские манекенщицы похожи на цирковых дрессированных собачонок.

Только наведёшь на них объектив фотоаппарата, как они мгновенно принимают нужную стойку-позу.

И так, и этак – дёрг-движения худыми, костлявыми бёдрами.

А на практике – плод усиленной муштры бритоголового пузана-руководителя.

На углу улицы – пешеход выжидает, пока проедут машины.

Однако водители, наученные жизнью, притормозили – ждут, когда дядька пересечёт перекрёсток.

Один смотрит на них, они смотрят на одного.

Наконец водила первой легковушки не выдерживает, высовывается из оконца:

– Мужчина, идите, пожалуйста!

Но пешеход – без эмоций.

– Переходите же!

Снова не реагирует.

Теперь уже все водители взвыли в один голос:

– Да пошёл ты!..

Уничтоженная тайга – это будущий лес убитого недугом человечества.

Измена – выход из доброго имени, из своего «Я»; большее, что можно сделать, совершить, – его безвозвратная потеря.

Всегда в загуле.

«Гули, гули, гули…».

Жить не по правилам: править не так, во вред себе и людям. Не по правде жить, нечестно, без чести.

Застеклённая рама хоть и не прячет свет, но гасит любое, даже малозаметное, дуновение ветра, препятствует ему.

Но разбитое стекло тоже плохо… Колкий острый ветер пробирается в помещение, как хищник, готовый безжалостно вцепиться в глотку.

Стволы тополей обрубили до броской, резкой, ранящей, уродливой неузнаваемости.

Не роскошные ветви стали – культяпыши.

Или как испуганно поднятые вверх руки у сдающегося в плен воинства.

Трудно устоять на обрыве, подмытом половодьем. Этот кусочек суши кажется шатким и непрочным. Река пробует на нём свои силы, и уже не исподтишка, а открыто вгрызается в ослабевший грунт. Снизу – волны, а сверху ветер раскачивает мощное вековое дерево. А оно упирается, а оно неистово, обречённо цепляется за берег…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.