— Ей всего восемнадцать! Она ничего не знает о том, как работать и жить самостоятельно.

— Если я правильно помню, ты начал работать и самостоятельно жить в таком же возрасте и относительно неплохо справлялся.

— Это — совершенно другое. Я мужчина! — огрызнулся я.

— Вот и пусть докажет, что женщины равны нам, как они все утверждают. Последние сто лет они только и делают, что жалуются на нас, — заявил он, так и не смягчившись.

— Если с ней что-то случится, я никогда себе этого не прощу. Подумай о ее семье, о Фердинанде. Ни на секунду не поверю, что он согласен с тобой. Он просто боится, что ты придумаешь что-нибудь похуже. Фердинанд такого не заслужил. Ты наказываешь его и Гертруду, — жалобно сказал я, меняя тактику, потому что крики никуда меня не привели.

— Это его вина — надо было лучше контролировать свою дочь, — невозмутимо сказал он.

— Конрад, прошу, пересмотри свое решение.

— Нет. Сядь.

— По крайней мере, позволь ей поддерживать связь с семьей, чтобы они могли помочь ей. Отправь ее в наркологическую клинику. Мы оба знаем, что иначе она умрет на улице от передозировки, если не хуже. Ты готов взять такой грех на душу? — я упал в кресло, лихорадочно дыша. — Клянусь, я никогда не подпущу ее к себе! Думаешь, мне нравится болеть?! Снова быть отлученным от тебя неизвестно насколько?!

Он поднялся со своего места, опустился на колени рядом со мной и взял мои руки в свои большие ладони.

— Не думай, что мне это легко далось. Мы с Фердинандом вместе прошли через многое. Он мне как брат, но я не могу позволить, чтобы такая змея гнездилась в моем ближнем круге, — очень мягко сказал он.

— Тогда исключи ее из этого круга, запрети ей приближаться к тебе, но не заставляй страдать хорошего человека. Пожалуйста, Конрад, сделай это ради нас, — упрашивал я его, чувствуя, что сейчас заплачу.

— Ни в чем не могу тебе отказать. Поклянись могилой матери, что ты никогда больше не увидишь ее. Она опасна, что бы ты о ней ни думал.

— Клянусь, что не буду с ней поддерживать никаких контактов.

Он встал и крикнул:

— Фридрих!

Дворецкий вбежал в комнату чуть ли не вприпрыжку.

— Позвони фон Кляйсту, пусть придет сюда. Сейчас.

— Сию минуту, Ваша светлость.

Мы с Конрадом сели в библиотеке, он крепко обнял меня, даря ощущение безопасности. Осторожный стук в дверь заставил нас разорвать объятья. Фридрих объявил о приходе Фердинанда. Мое горло внезапно пересохло. Конрад пересел за стол.

Фердинанда трудно было узнать. Его решительная военная осанка исчезла, он горбился, как старик. Словно защищался. Под опухшими глазами залегли темные тени. Он выглядел помятым, несмотря на то, что его одежда была, как всегда, в порядке. Не было той гордости, которую я привык у него видеть. Я испугался за него. На него было тяжело смотреть.

Без каких либо предисловий, даже не предложив ему сесть, Конрад начал говорить в своей надменной манере:

— Гунтрам просил за твою дочь, фон Кляйст. Я смягчу ее наказание по его настоянию и ради нашей прежней дружбы. Но имей в виду, что в следующий раз, когда она пойдет против меня, я поступлю с ней так, как поступаю со своими врагами, не делая никаких различий. — Он сделал паузу, словно до сих пор не пришел к окончательному решению. Я затаил дыхание. — Изоляция отменяется. Я разрешаю вам с ней контактировать и даже помогать в пределах разумного. Но она должна пройти лечение от наркомании. Остальное остается без изменений. Свободен.

— Благодарю вас, мой герцог. Могу я поговорить с Гунтрамом, сир? — спросил он, облегченно расслабляясь.

— Не надо его расстраивать, — рявкнул Конрад, все еще донельзя рассерженный.

— Пожалуйста, Конрад, я тоже хотел бы поговорить с Фердинандом, — мягко вмешался я, опасаясь разрушить с таким трудом достигнутый мир.

— Хорошо, — рявкнул он, но при этом не сдвинулся с места. Ладно, придется в его присутствии.

Фердинанд подошел ко мне и опустился на колени, взяв мою правую руку и поцеловав ее в знак подчинения. Я потерял дар речи и посмотрел на Конрада, неподвижно сидящего в своем кресле.

— Я всегда буду в долгу перед тобой и никогда не забуду твое великодушие по отношению к моей семье, сын мой. Обещаю тебе свою преданность и надеюсь возместить ущерб, который мы тебе причинили, — торжественно сказал он.

— Фердинанд, вы мне ничего не должны. Вы всегда были очень добры ко мне. Пожалуйста, передайте Мари Амели: я считаю, что это был печальный инцидент, — я был удивлен и до крайности смущен тем, что такой гордый человек унижается передо мной.

— Не утомляй Гунтрама, Фердинанд. Увидимся завтра в банке, — сказал Конрад уже гораздо спокойнее, но все еще хмурясь.

Фердинанд молча удалился.

— Что это было?!

— Он наконец признал тебя частью моего окружения. Ты заслужил его преданность, и отныне твою жизнь он ценит выше своей. Ему давно следовало это сделать.

— Мне ничего такого не надо. Я не могу так жить. Что за безумие: человек вынужден клясться в преданности чуть ли не под принуждением! Ты только что унизил своего лучшего друга, обращаясь с ним хуже, чем с собакой.

— Мы так живем, и наша система идеально работала почти четыре столетия и работает до сих пор. Каждый из нас отвечает за свой дом. Фердинанд не уследил за своим. Он более чем счастлив, что легко отделался: его дом еще цел, и его двое сыновей все еще входят в наш круг.

— Ты считаешь, что он легко отделался? — пораженно переспросил я.

— Разумеется.

— Я тебя не понимаю. Даже римские императоры иногда вспоминали о великодушии. Ты же расстроен тем, что пришлось немного смягчиться. Знал бы ты, как он защищал тебя в Буэнос-Айресе, как превозносил твою способность прощать! А ты взял и без сожалений разрушил его жизнь.

— Играть со мной, как делал это ты, — серьезное оскорбление, но оно несравнимо с попыткой убийства члена моей семьи. Я доверяю выводам Горана; он полностью обосновал свои обвинения. Мне пришлось удерживать его — он хотел сам осуществить правосудие. Горан абсолютно предан тебе, и подозреваю, что он стал бы защищать тебя даже от меня самого.

Если Мари Амели устроила такое в восемнадцать лет, то когда ей будет двадцать, она может взяться уже за меня. Наказывая ее, я защищаю себя и нас всех. Все остальные разделяют мою позицию, и хорошо бы тебе тоже попытаться меня понять и больше доверять моим решениям, — обиженно добавил он.

Я пришелся по душе Горану? Вот это новость. Так или иначе, у Конрада нет права разрушать жизнь Мари Амели.

— Ты сам это сказал: ей всего восемнадцать! Почти ребенок. Ты действительно думаешь, что в таком возрасте она способна беспрекословно исполнять твои команды? Ты ее не любишь и использовал случившееся, чтобы выставить ее чудовищем и избавиться, по возможности с согласия ее семьи.

— Можешь защищать ее, сколько хочешь. Я принял решение и больше менять его не буду, — он пожал плечами, демонстрируя, что не намерен дальше со мной разговаривать. Ну, знаешь, Конрад, ты переходишь границы!

— В этом происшествии пострадавшая сторона — это я. И я простил предполагаемую виновницу. Ты же раздул из мухи слона и даже усмотрел во всем этом заговор против себя. Тебе, Конрад, действительно нужна помощь специалиста.

— Я отказываюсь продолжать этот спор, потому что ты нездоров. Ты не знаешь ни ее, ни ее обстоятельств так, как их знаю я. Это не моя вина, что ты вырос совершенно неприспособленным для реального мира. Спокойной ночи, — царственно сказал он и ушел, не дав мне возможности возразить.

Через десять минут Фридрих буквально пинками погнал меня в постель «по прямому распоряжению герцога». Конрад ночевал в одной из гостевых спален.

========== "33" ==========

26 мая

В последнее время жизнь моя довольно скучна. Не сказать, что я сейчас на многое способен, но это вынужденное бездействие угнетает, сводит с ума. Даже проклятые уроки немецкого запрещены. Гунтрам, будь умницей, отдыхай и побольше спи (я взрослый, а не ребенок, нуждающийся в двенадцатичасовом сне). Гунтрам, ешь зелень, поменьше двигайся, не читай ничего сложнее романов, изредка можешь порисовать или поиграть с собакой, но не вздумай ее поднимать — еще бы, в ней целых семь килограмм! Почему вы тогда не завели для меня чихуахуа?