Что произошло в Нью-Йорке? Почему Репин решил, что этого достаточно, чтобы Конрад оторвал от стула свою царственную задницу и помчался в Штаты? Что имел в виду Хайндрик, когда сказал, что Горан уладил дело в своей излюбленной манере? Он же знает о финансах еще меньше моего.

Зазвонил мой телефон. Я выудил его из кармана и, не посмотрев на экран, рявкнул:

— Конрад, если ты думаешь, что мне было ужасно весело бегать от русских за самолетами, тогда… — я проглотил множество просившихся на язык испанских, немецких и английских слов, — тогда ты очень ошибаешься!

— Похоже, не я один недоволен Линторффом сегодня вечером. Рад, что ты благополучно добрался в Уругвай, ангел.

Я побледнел, душа ушла в пятки.

— Мистер Репин, вы угрожали убийством моего телохранителя.

— Зови меня Константином. Не могу отрицать, что Линторфф до сих пор не растерял хватки, но я считал его способным на большее, чем дурачить меня, как ребенка. Я надеялся, что мы сможем разрешить проблему мирно, но он объявил мне войну. Не мог бы ты передать ему, что я беру свое предложение обратно, мой ангел? — мягко сказал он, но от его тона у меня тряслись поджилки.

— Мистер Репин… Константин, пожалуйста. Вам нет необходимости конфликтовать друг с другом. Думаю, мы могли бы просто поговорить обо всем этом.

— Я не сержусь на тебя, ангел, и принимаю твое предложение поговорить, но в следующий раз, когда мы увидимся, я уже не буду так снисходителен к тебе. Мне нужно разогнать туман, который напустил Линторфф у тебя перед глазами. Кстати, мне прислать твой блокнот в Цюрих? — мягко спросил он.

— Нет. Оставьте у себя, — ответил я, надеясь, что предложение мира его успокоило.

— Это очень щедро. Спасибо тебе. Когда ты работаешь угольным карандашом, выходит легко и изящно. Чем-то напоминает Бронзино.

— Бронзино был одной из причин, по которым я приехал в Европу. В то время во Флоренции проходила его выставка. Я учился рисовать, копируя его картины с репродукций в книге из школьной библиотеки. Гораздо позже я начал копировать других, всегда при этом используя уголь или мелки — их легче достать. К карандашам я перешел позже, когда мне было одиннадцать-двенадцать лет. В четырнадцать появилась акварель и темпера. Но хранить яйца (5) в частной школе довольно затруднительно — другие студенты используют их для коктейлей. В итоге я отказался от использования оригинальной техники приготовления темперы и стал брать готовые краски, которые больше похожи на гуашь, — взахлеб тараторил я.

Гунтрам, ты не только идиот, но и сумасшедший. Он же маньяк, а ты ему рассказываешь историю своего «артистического становления». Дерьмо. Мой язык действует совершенно отдельно от мозгов.

— Каких художников тебе нравилось копировать?

— Первым был Бронзино, а потом Перуджино, Альбертинелли и кое-что Рафаэля, но не много. Мне хотелось достичь их изобразительной точности, больше ничего. Позже я открыл для себя готику с Джотто, Дадди, Каваллини, Чимабуэ, Джентиле да Фабриано и Фра Анджелико. Меня привлекала мягкая красота лиц и сбалансированность. Как использовать свет, я начал понимать, когда мне было пятнадцать или шестнадцать, не раньше, с фламандскими художниками. Я мог его имитировать, но я не знал, как воспроизвести его самому. У Вазари и Микеланджело я полюбил их геометрическое совершенство. В финале был Леонардо да Винчи. Но им можно только восхищаться, а не копировать. Он слишком велик для меня.

— Ты никогда не брал уроков рисования?

— Только те, что были в школьной программе. Я скопировал сотни картин, прежде чем начать рисовать с натуры. Может, поэтому-то у меня и нет стиля, и рисую я то, что мне нравится. Очень непрофессионально. Когда я приехал в Европу, самым большим впечатлением для меня стало увидеть подлинники этих картин. Они дышат жизнью, и ни одна фотография не может этого передать.

— Я не ошибся, когда сказал, что у тебя классическая техника. Ты учился у классиков, а потом стал рисовать сам.

— Моими первыми покупателями были дети из трущоб — я делал им карточки. Я должен поблагодарить вас за деньги, которые вы заплатили за мои картины маслом с выставки. Они были отправлены в Аргентину. Если честно, они столько не стоят. Вы дали слишком много, даже для благотворительности.

— Я получаю огромное удовольствие, глядя на них. Они сейчас в Москве. Почему ты сейчас пишешь маслом, хотя темпера больше соответствует твоему стилю?

— Не знаю. Просто пробую. Остерманн велел мне писать маслом, чтобы я научился сначала думать, прежде чем что-нибудь делать; и, работая маслом, проще скорректировать ошибки, чем когда пишешь темперой или акварелью. Полагаю, он хочет, чтобы я рисовал то, что чувствую, и в процессе не задумывался бы о технике, зная, что все можно исправить. Он сказал, что я слишком много думаю и сдерживаю себя, — объяснял я ему.

Когда наш разговор превратился в приятельский?

— Гунтрам, с кем ты там болтаешь? — крикнул Хайндрик.

— С одним знакомым с приема Блакье.

Почти правда. Не хочется долго объяснять ему, почему я беседую с Репиным уже десять минут.

— Закругляйся, потому что герцог уже здесь, — приказал он мне и побежал к хозяину вилять хвостом.

— Так что, Гунтрам, со мной не так уж сложно разговаривать, да? — спросил Репин, когда я снова вернулся к телефону.

— Да, но больше я не смогу. До свиданья.

— Если мое присутствие тебя беспокоит, я мог бы тебе звонить.

— Это плохая идея. Я должен идти. Простите.

— Только чтобы поговорить. Возможно, нам с Линторффом не обязательно ссориться из-за тебя. Я не обещаю, что мы мирно разбежимся по своим углам, но я мог бы попробовать, — искушал меня Репин. Могут ли эти двое перестать воевать? Стоило хотя бы попытаться.

— Хорошо, но не зовите меня ангелом. Звучит жутковато. Как-то чересчур. Пока, — я отключился, услышав, что идет Конрад.

Неужели я только что согласился на новый разговор с мафиозным боссом, который совсем недавно угрожал начать войну с моим любимым человеком? Это уже не просто идиотизм. Это полное сумасшествие. Вот я дебил! Конрад убьет меня, если узнает. Я вдруг осознал, что в первый раз сам так много рассказывал о себе. Обычно я только слушаю, как другие оценивают меня. Непривычно.

— Здравствуй, Maus, — поприветствовал меня Конрад, быстро и ласково целуя в губы. Я смущенно вернул поцелуй.

— Привет, ты вернулся, — я улыбнулся, чувствуя легкий укол вины, хотя для этого не было никаких причин. Это был просто дружеский разговор! «Ага, он всего лишь хочет поболтать с тобой, — усмехнулся мой внутренний голос. — В следующий раз вы обсудите палитру Джотто. Очнись, он — враг Конрада! Братец, ты попал!»

— Мы скоро взлетаем, — сказал Конрад.

— Я рад вернуться домой. Мне хватило приключений на целый год.

— Мы летим на неделю в Лондон. Надеюсь, в этот раз мы сможем вместе погулять по городу.

— Но там живет Репин! Я не хочу с ним встречаться!

— Твой большой план состоит в том, чтобы любой ценой избегать Лондон? В самом деле, Гунтрам, тебе надо научиться контролировать свои страхи и не позволять им управлять своей жизнью! — раздраженно проговорил Конрад.

— Кстати, Репин передал тебе сообщение: ты должен еще раз обдумать его предложение. Можешь объяснить, что он имел в виду?

— Это его слова?

— Более-менее. Точно помню, он сказал слово «предложение» и «обдумать его». Ты мне не ответил.

— Один незначительный вопрос между мной и ним.

— Вопрос, из-за которого я оказался втянут в вашу личную вражду.

— Котенок, это касается только меня и его. Он хочет кое-что, что мне дорого, предлагая в обмен то, что может принести выгоду моим партнерам. В любом случае, договариваться с ним о чем-либо нелогично. Он — преступник. Как я могу верить его слову? Как только он получит тебя, он снова нападет на меня, но уже по какой-нибудь другой причине. Мы должны решить этот вопрос сами.

— Может быть, мне стоит поговорить с ним в нейтральной обстановке? Возможно, мы достигнем взаимопонимания, — предложил я.