— Не могу сказать. Я не знаю. Герцог помог Репину увеличить его легальное состояние. Они сотрудничали много лет. Но, с другой стороны, Репин улаживал некоторые дела герцога, поэтому не чувствует себя обязанным ему. У Линторффа есть много чего, что он может использовать против Репина, а у Репина нет. Ему было бы логичней не рыпаться. Но к несчастью, у нас, у русских, кровь горячей, чем у немцев.

— Согласится он пойти на компромисс? Например, он получает все, что я рисую, и оставляет меня в покое.

— Вряд ли. Но в этой ситуации есть один плюс — Репин хочет, чтобы ты сам пришел к нему. Добровольно. Хотя не знаю, сколько времени он будет ждать твоего решения.

— Я не могу провести всю жизнь, прячась за спиной Конрада, — тихо сказал я.

— Да, не можешь. Возвращайся к привычной жизни. Рисуй и учись, как раньше. Возможно, произойдет что-то, что изменит ситуацию, но сейчас мы все в тупике. Могу попробовать поговорить с ним, попытаться образумить, но не уверен, что это поможет. Давай, доедай. Ты похудел и выглядишь измученным.

— Это из-за ночных упражнений, — устало сказал я. — Не знаю, смогу ли я забыть о нем. Я все время вспоминаю об этом, и мне делается страшно.

— Это то, чего он добивается — чтобы ты все время о нем думал, хорошо или плохо. О нем, а не о герцоге. Не позволяй страхам управлять твоей жизнью. Попытайся стать прежним. Рисуй, ходи в университет, усложняй Хайндрику жизнь, а то он совсем разленился, — предложил мне Алексей, и я не удержался и улыбнулся в ответ.

— Если ты говоришь, что бесполезно договариваться с ним или ждать, когда ему надоест, тогда мне лучше вернуться к нормальной жизни.

— Вот теперь другое дело! Молодец! Я даже куплю тебе десерт и отведу в Собор. Еще тебе нужны солнечные очки, а то ты, как слепая моль на солнышке.

— Как ты думаешь, будет очень плохо, если я украду несколько бумажных салфеток? У меня с собой только карандаш с очень мягким грифелем.

— Лучше не надо. Официантка выглядит очень сурово.

Мы расплатились, и я оставил салфетки в покое. Из собственного опыта знаю, как раздражает, когда приходится поправлять их в держателе.

Мы пошли в Собор Святого Петра, и я сразу в него влюбился. Он удивительный. Снаружи он представляется вам чудовищно огромным, но когда вы оказываетесь внутри, он кажется маленьким и каким-то уютным что ли… И только когда вы долго идете по нему, вы понимаете, какой он большой. Особенно если в центре зала задрать голову и смотреть вверх, на бесконечно высокий свод.

…Когда я увидел Пьету, я лишился дара речи. Встал как вкопанный, онемев от благоговения. Неужели это сделано из камня? Она выглядела нематериальной, легкой и живой. Можно было почувствовать, как ток крови в её теле, ее напряженная скорбь контрастируют с безжизненностью тела Христа. Я видел перед собой подлинную красоту.

— Впечатляюще. Микеланджело было всего двадцать четыре года, когда он ее закончил. Человеку либо дано такое, либо нет, — сказал Алексей, останавливаясь рядом со мной.

— Надо было украсть те салфетки, — пробормотал я, проклиная себя за то, что, как идиот, забыл взять с собой бумагу. На полу тут не порисуешь.

— Гунтрам, мы в Храме! — он изобразил шок. Я недобро взглянул на него. — У меня с собой блокнот. Я знал, что ты не устоишь, парень, — рассмеялся Алексей, вынимая из кармана пиджака небольшой блокнот с твердой обложкой — в таких удобно рисовать стоя.

— Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Большое спасибо.

— У меня много опыта в принудительном прекращении голодовки, — хихикнул он и отошел, чтобы сесть на одну из деревянных скамей.

Оказалось, я слегка сдал в скорости и легкости, но после третьего или четвертого неудачного наброска былой темп вернулся. Не знаю, как долго я там простоял, но я сделал не меньше восьми скетчей скульптуры с разных ракурсов. Когда я сосредоточился на лице Девы, кто-то слегка толкнул меня в спину.

— Извините, — сказал невысокий человек, одетый, как священник, с эмблемой Ордена Иезуитов на правом лацкане. — Простите за неловкость, но я не мог не попытаться взглянуть на ваши наброски. Ее давно никто не рисует.

Меньше чем через секунду Алексей уже стоял рядом с незнакомцем, пристально глядя на него. Да ладно, это просто старый священник.

— Прошу прощения. Я не знал, что это запрещено.

— Не запрещено. Просто никто этого больше не делает, если только вы не приходите сюда вместе с классом из художественной школы. Никто больше не рисует прямо с натуры. Меня зовут Энрико Д'Аннунцио. Я работаю в здешней Сокровищнице.

— Приятно познакомиться. Гунтрам де Лиль, — я пожал ему руку. Алексей так и стоял рядом, но священник не обращал на него внимания.

— Можно взглянуть? Спасибо. — Он взял у меня блокнот и быстро перелистнул несколько первых страниц, остановившись на последней. — Первые вообще никуда не годятся — словно вы только пробуете материал, — но потом становится лучше, и в последних двух вам удалось уловить дух скульптуры. Где вы учитесь?

— Я не учусь специально. Это просто увлечение, — пробормотал я.

— В таком случае я подправлю первые, чтобы вы поняли, к чему должны стремиться. Карандаш, пожалуйста.

Я послушно отдал свой карандаш, замолчав от растерянности. Теперь я знаю, где Фридрих набрался своих диктаторских замашек. — Эй, охранник, подержите это. — Алексею пихнули папку, которую до этого держал в руках священник, и иезуит принялся за второй скетч. — Здесь нужны долгие линии, не надо сомневаться. Сначала хорошенько разглядите объект, запомните его, а потом уж рисуйте. Не стоит пробовать на бумаге, чтобы найти подходящие линии — как это делают многие. Лучше вообще не смотрите на то, что рисуете, фокусируйтесь на изображении, пусть рука слушается вас, а не наоборот. Всем управляет ваша голова, а не рука. — Он работал очень быстро, и буквально через несколько секунд полностью переделал мое убожество. — Я не понимаю, почему первые такие плохие, а последние сделаны вполне прилично.

— Я месяц не рисовал, — признался я.

— Это неправильно. Рисование — как спорт. Нужно практиковаться каждый день. Вам стоит подумать о том, чтобы начать учиться. Если вы не хотите специализироваться в искусстве, всегда можно найти частного учителя. Пойдемте в мой кабинет, я дам вам список преподавателей.

— Я живу в Цюрихе.

— Тогда… дайте подумать… Там можно найти приемлемых преподавателей. Есть один, ужасный характер, но весьма хорош. Жаль, что он не берет учеников.

— Мастер Остерманн? Я занимаюсь у него.

— Тогда вы в хороших руках, но не показывайте ему первые наброски. Он их порвет и заставит съесть кусочки, — хихикнул священник.

— Знаю… И мне опять придется рисовать что-нибудь идиотское, — вздохнул я.

— А не вы ли написали картину с собаками? Остерман прислал мне каталог этого года. Если бы мы не были старыми друзьями, я бы решил, что он меня ненавидит.

— Да, это моя, — я сглотнул. Пора услышать критику от настоящего эксперта, а не от леди за чашкой чая.

— Хорошо. Обещающе. Сможете достичь большего, если будете усердней работать. Концепция хорошая, удачно использованы свет и пространство, но есть, куда расти. Не ленитесь, молодой человек. Надолго вы здесь?

— До вечера субботы, — теперь Алексей убьет меня за то, что я выдал совершенно секретную информацию.

— Жаль. Вот моя визитная карточка. Там адрес электронной почты. Присылайте мне фотографии ваших работ. Мне будет интересно следить за вашим прогрессом. Нам здесь всегда нужны хорошие художники. Доброго дня, — и он быстро ушел; я даже не успел попрощаться. Я спрятал визитку в папку.

— Эй, охранник! Ты понял, что это было? — шутливо спросил я.

— Ох уж эта современная молодежь! Скоро будешь называть меня Алёшей, — притворно обиделся он. — Вот погоди, я расскажу герцогу, что кардиналу, предположительно работающему в Сокровищнице Ватикана, понравилась твоя работа… и что ты большой лентяй по части рисования, — он коварно ухмыльнулся. Я с ужасом посмотрел на него. Видимо, придется вести себя как паинька остальную часть нашего путешествия, чтобы он не включал эту часть информации в свой отчет. Не хочу, чтобы меня цепями приковали к мольберту! — Визитку, пожалуйста, мы с Гораном ее проверим.