Тронулись. Реанимобиль впереди, мы за ним. Дорога - атас полнейший! После метели потеплело, а к вечеру чуть подморозило и полу-чился каток. За два часа проехали километров пятьдесят. Вдруг огоньки идущей впереди ма-шины рвануло влево, потом вправо. Останови-лась.

"Шина лопнула", - говорит по-английски ректор. Физически ощущаю, как на заднем сиде-нии сжались в комок американки.

Водитель реанимобиля ставит домкрат, откручивает гайки, тянет на себя колесо. Сколь-знув на льду, домкрат падает, машина придав-ливает его сверху. Водитель еле успевает отдер-нуть руки.

Нас четверо мужиков - правда, ректор весьма субтильного сложения и для поднятия тяжестей не годится, а водителю нужно будет быстро ставить колесо. Вдвоем нам не совла-дать. Реанимобиль тяжелый сам по себе, а внут-ри Миттлайдер и врач Дима, и медсестра – мно-говато.

Пока начальство думает, выхожу на се-редину пустынной обледенелой дороги. Попро-бую голосовать. Минут через десять появляется здоровенный МАЗ. Осторожно притормаживая, останавливается. Объясняю ситуацию. Водитель отвечает:

- Да все это понятно. Но мой домкрат сю-да не годится. –

Сзади останавливается еще один МАЗ. Дальнобойщики - ребята дружные. Я говорю: - Мужики, там, в реанимобиле, америка-нец-профессор. Его нужно срочно, к пяти утра, доставить в Москву. -

Окружаем реанимобиль - четверо здоро-венных дальнобойщиков, водитель "Волги" и я. Стараясь не скользить на льду, приподнимаем зад машины и держим несколько долгих секунд, пока водитель накидывает колесо на диск и на-живляет гайки. Есть, сделали. Черт, тяжелая она, зараза!

- Спасибо, ребята, выручили. -

Добираемся до Измайлово без двадцати пять. Звонок во Францию. Размещаем Миттлай-дера и едем на квартиру брата ректора, чтобы немного поспать.

Звонок. Самолет вылетел из Парижа. Еще два часа. Звонок. Дозаправился и вылетел из Праги. Все, можно ехать. Из Измайлово реани-мобиль мчится через всю Москву в Шереметье-во, с сиреной, с мигалками, со всем антуражем. А мы за ним.

Проезжаем прямо на летное поле. Ма-ленький, ярко раскрашенный, аккуратненький, как игрушка реактивный самолет. Выпрыгивают два подтянутых санитара в красивой униформе. Да, это вам не тульские челюстники в синих на-колках!

За санитарами спускается уверенного ви-да молодой врач. Вместо рваного серого одеяла Миттлайдера заворачивают в блестящую, вор-систую "космическую" ткань серебристого цве-та. Несут к самолету. Смотрю на старика. Лицо землистое, с заостренным носом и закрытыми глазами. Из носа, из горла тянутся трубки.

Французы ловко и легко ставят носилки в самолет. Захлопывают дверь.

Ледяной ветер пронизывает мой плащик насквозь. В иллюминатор самолета видны изму-ченные лица американок. Улыбаются. Машем им на прощание.

"Поехали", - говорит ректор.

Прошло полгода. Я в зале прилета Шере-метьево. Я встречаю Миттлайдера. В толпе вижу знакомую зеленую бейсбольную кепку. Дед за-мечает меня, широко улыбается и машет рукой.

Что за история без послесловия? Тогда, зимой, во Франции Миттлайдеру сделали еще одну операцию. Потом его переправили в Аме-рику, где было еще две операции. Спустя три месяца он вернулся в Россию.

Ну и еще одна маленькая деталь.... Жена Миттлайдера мне рассказала, что после того, как мы уехали из Шереметьево, таможенники не вы-пускали самолет два часа, все обыскивали его. Что можно искать в специально оборудованном эвакуационном самолете? Не знаю. Спирт, на-верное.

Во всей этой истории больше всех повез-ло Миттлайдеру. Как оказалось, он вообще не помнит ничего из своего визита в Союз зимой девяносто первого года.

И, как говорится, десять лет спустя. Мит-тлайдер по сей день жив-здоров. В Россию при-езжал несколько лет подряд. Последний раз я ему звонил уже здесь, в Америке. Ровесник Ок-тября продолжает работать - только уже дома, в одном из университетов своего штата, Юты.

Миннесота

2001 г.

Flashbacks*[1]

О

тец любил читать на сон грядущий. Я за-бирался под одеяло и, устроившись у не-го подмышкой, тоже читал при свете ры-жей настольной лампы. Я читал быстрее и, ожи-дая, пока он доберется до конца, еще раз маши-нально пробегал глазами страницу сверху дони-зу. Может быть поэтому хорошо помню его лю-бимые книги - "Порт-Артур", "Даурию"....

Отец был человеком прямым, резким и крутым. Мы очень даже побаивались его. Са-мым ужасным было ожидание прихода родите-лей с родительского собрания. Разбор полетов мог вылиться в банальную порку.

Зато если нужно выпросить, допустим, 50 копеек на книжку или на пластилин, я с мальчи-шеской хитростью безошибочно подкатывался к отцу. Мама нас не баловала.

Потом я стал взрослеть и отдаляться от отца. Как, наверное, свойственно всякому под-растающему поколению, мы считали всех взрослых законченными идиотами. Они, естест-венно, обращали то же определение к нам (впол-не, впрочем, справедливо).

Отец умер, когда мне было семнадцать. Мама сидела у изголовья гроба, гладила его по щеке и тихо причитала. Только что приехавший из станицы старший брат отца, Иван Василье-вич, войдя, снял шапку и высоким звонким го-лосом сказал:

- Вот, как довелось свидеться, брат! - Наклонился, сверкнув лысиной, поцеловал отца в лоб и заплакал.

Мне было страшно. Время от времени я уходил в комнату наших соседей по коммуналке и, не пьянея, пил вино. Возвращался и, съежив-шись, продолжал сидеть в комнате с занавешен-ным темной тканью зеркалом.

Потом был страшный февральский день с мокрым снегом южной зимы, и на кладбище но-ги разъезжались в бурой, налипавшей на ботин-ки жиже.

Потом на долгие-долгие годы я закрыл эти дни и запечатал, не допуская туда даже себя. Вспоминаю сейчас, тридцать пять лет спустя.

С азартом бросившись во взрослый мир, только ближе к сорока я начал понимать, как все эти годы не хватало отца, насколько он мне был нужен.

В этом веселом ярком мире я учился, же-нился, служил в армии, разводился, опять учил-ся и опять женился.... Даже карьеру какую-то начал строить, но с счастью был вовремя пере-хвачен зеленым змием и этой западни избежал.

Дальше калейдоскоп. Меня крутило, вер-тело, тащило волоком, катило, мотало туда и сюда, взад и вперед. В этом коловращении мель-кали беспробудно пьяные дни и похмельная тос-ка, участковые и наркологические отделения, друзья-приятели и пункты приема стеклотары.

Мама, приехав в Москву, увозит меня в Краснодар, где, исполненный благих намерений, я соглашаюсь вшить торпеду.

Знаете, что такое торпеда? В ягодицу за-шивают капсулу. Там препарат, который инер-тен, пока в организме нет алкоголя. Обычная реакция на алкоголь - тихая и спокойная оста-новка сердца через непредсказуемый отрезок времени. Но бывают и другие варианты. По сути дела, это классическая русская рулетка. Торпеда держит тебя трезвым под дулом пистолета.

Итак, я подписал бумагу о том, что озна-комлен со всеми этими мрачными перспектива-ми и осознаю последствия.

Возвращаюсь в Москву и держусь два месяца. Потом, вздохнув, беру в магазине своего дома на Кутузовском бутылку лимонного лике-ра и отправляюсь на троллейбусе к Ольге, которая живет напротив Бородинской панорамы.

Ничего ей, естественно, не говоря о тор-педе, разливаю ликер по рюмкам. Протягиваю руку, а в голове крутится: "Интересно, это моя смерть или нет?" -

Выпиваю, ставлю рюмку на стол. Закури-ваю. Жду. Вместо костлявой с косой появляется приятное ощущение расслабленности и уюта. Когда мы с Ольгой прикончили бутылку, рас-сказываю о торпеде. Разозлившись, она выго-няет меня. Естественно - я помру, а ей объясняй-ся, почему в квартире вдруг мертвый мужик ока-зался!

Через неделю пьянки торпеда дала о себе знать страшной аллергией на алкоголь, которая продолжалась недели две. А вообще, повезло. Торпеда могла меня отправить на тот свет и год спустя. Но не отправила.