Проходит несколько минут. Врачи напря-женно всматриваются в экран.
- Есть. Вот она, - спокойно говорит сидя-щий у экрана. На экране мозг Миттлайдера, а на нем обширное темное пятно.
- Скажите профессору, что нам нужно его согласие на немедленную операцию". -
- "Пусть делают то, что считают нужным, - не задумываясь отвечает Миттлайдер.
Рядом с американцем появляется толстая дама с опасной бритвой в руке. Оказывается, нужно выбрить тот участок головы, где будет проводиться операция.
В нашей стране меня никогда не переста-нет удивлять сочетание высочайшего професси-онализма и самой бездарной любительщины. Ес-тественно, что тетка вознамеривается повернуть деда на бок, чтобы создать себе удобства в рабо-те. Естественно, что она и слышать не желает про какие-то гематомы и про то, что больного нельзя двигать с места. Естественно, что рядом никого больше нет.
- Если я его не прикончил, когда уронил, так мамаша точно добьет, -вздыхаю про себя. Делать нечего, приходится подключаться. Осто-рожно приподнимаю голову американца, под-ставляю под нее ладонь с растопыренными пальцами. Так и держу на вытянутых пальцах, пока брадобрейка неторопливо водит бритвой и одновременно многословно повествует мне о своих домашних неурядицах.
Дальше все идет в убыстренном темпе. Миттлайдера перевозят в операционную. Мне выдают салатного цвета рубаху со штанами и марлевую повязку. До сих пор не понимаю, по-чему меня пустили в операционную. Ясно и по-нятно, что нужды в услугах переводчика на дан-ном этапе уже нет. (Спустя какое-то время, впрочем, до меня дошло, что в больнице меня, скорее всего, принимали за кегебешника, прис-тавленного к американскому профессору. Такая версия объясняет все - роскошную палату и лю-безные объяснения персонала, необыкновенную легкость, с которой я проходил в реанимацион-ное отделение и присутствие в операционной). Как бы то ни было, я в операционной.
Нахожу в углу местечко, откуда, никому не мешая, можно видеть все.
Разговаривавший со мной утром хирург начинает сверлить череп небольшой блестящей дрелью. Интересно, а если он пару сантиметров лишних прихватит? Ну и работенка, аж мороз по коже. Постепенно возникает овал из отверстий, отстоящих друг от друга на один-два сантимет-ра.
Хирург берет в руки мохнатый, напоми-нающий гусеницу шнур.
- Что это такое? - шепотом спрашиваю стоящего рядом анестезиолога. Оказывается, это особая пила. Вводишь шнур в просверленное от-верстие, а его конец загибается, чтобы можно было извлечь из следующего отверстия.
Хирург начинает пилить, соединяя от-верстия между собой. В операционной совсем тихо.
Часть черепа откидывается наверх – сов-сем, как крышка старинной пивной кружки.
Вижу мозг. Миттлайдер спокойно дышит под наркозом, а я смотрю на его мозг. Гематома, по сути дела, такой же кровоподтек, который по-лучится, если вы ударите себя молотком по ног-тю, забивая гвоздь.
Быстрым движением хирург делает крес-тообразный разрез. Хлещет черная кровь. Много крови.
Вот, в общем-то, и вся операция. Смотрю на часы. Прошло сорок минут с тех пор, как Миттлайдеру дали наркоз. Пока врачи, накло-нившись над мозгом, делают что-то еще, спра-шиваю анестезиолога: - А что, если бы он не дал согласия на операцию? -
- Делали бы без его согласия - по жизнен-ным показаниям. Здесь счет уже на часы шел. -
Спрашиваю, что будет дальше.
- Сейчас мы ненадолго выведем его из наркоза, а потом опять погрузим в сон. Организ-му нужен покой, чтобы оправиться от послеопе-рационного шока. А через сутки он проснется. -
Так все и получается - почти. Потому что через сутки он не проснулся. Привести Мит-тлайдера в сознание не удается.
Какое-то время врачи делают вид, что все идет, как нужно. Потом заволновались. Мит-тлайдер остается без сознания.
Темп моей жизни в больнице резко изме-нился. Теперь делать особенно нечего. Раза два в сутки меня зовут в реанимационное отделение, где я пробую говорить с Миттлайдером, а врачи наблюдают за его реакцией. Приборы показыва-ют, что сознание приближается к тому порогу, где он должен придти в себя. Но только прибли-жается.
Стоит отвратительная февральская пого-да со снегопадами, оттепелью и гололедом. Из Америки прилетают жена Миттлайдера и его дочь. Раз в день американки приезжают в боль-ницу. В нарушение всех наших порядков их пус-кают в реанимационное отделение. Они разгова-ривают с Миттлайдером, зовут его по имени, бе-рут за руку. Он остается без сознания.
Так проходит около десяти дней. Созвали консилиум, но никакого решения нет. Чувству-ется, что впереди нестандартный поворот, что здесь возник тупик.
Однажды вечером мне звонит из Заокско-го ректор.
- Юрий, принято решение вывезти док-тора Миттлайдера во Францию. Сегодня из Па-рижа вылетает специальный самолет, который после дозаправки в Праге приземлится в Туле. -
В Туле нет гражданского аэропорта. Не-большой местный аэродром находится в распо-ряжении военных.
За окном уже который час метет метель. Звонок.
- Мы договорились с военными и полу-чили разрешение сажать французский самолет в Туле. Они посылают батальон солдат на рас-чистку взлетной полосы. -
Ох и намашутся ребята лопатами!
Возникает еще одна проблема. Дело в том, что все радиопереговоры с иностранными самолетами ведутся на английском языке. Рек-тор семинарии блестяще знает английский. Но чтобы сажать самолет на аэродром, нужно вла-деть совершенно специфической терминоло-гией.
- Пытаюсь быстро освоить терминоло-гию, - сообщает он мне.
- Михаил Михайлович. Вы, наверное, не знаете, но я был в свое время военным перевод-чиком и с этой терминологией знаком, - говорю я. У самого начинает учащенно биться сердце. Это ж сколько лет тому назад было!
Для проверки ректор задает мне несколь-ко вопросов. Как, например, будет "глиссада планирования"? Ну, уж такие-то вещи я помню!
- Очень хорошо, готовьтесь. Это неболь-шой самолет и на весь полет уйдет часов пять. Как только мы получим сообщение, что он до-заправился в Праге и вылетел, за вами приедет машина. -
Потянулись длинные часы. Один, второй, третий. Звонок. Ничего нового. Глухая ночь. За окном метет. Еще час, потом еще один. Что-то там не складывается. Где-то в пять утра звонок. Усталый голос ректора: "Летчики соглашаются сажать самолет только в Москве. Они не полетят в Тулу".
Почему только в Москве? Ведь здесь все готово....
Следующий день проходит в сумбурной суматохе. Пытаются договориться насчет сани-тарного вертолета. Выясняется, что на всю Тульскую область их только два и оба зарезер-вированы для партийной верхушки. Адвентист доктор Миттлайдер здесь никак не вписывается. В больнице два реанимобиля, но водитель одно-го из них ушел в отпуск и забрал с собой ключи. Запасные найти не могут и машина, естественно, на приколе. Вторая еще с утра уехала по вызову в район и пропала с концами.
Не помню, по какой уж причине, но Мит-тлайдера нужно доставить в Москву, в больницу французско-российской кампании, к пяти утра следующего дня. Самолет вылетит из Парижа только после подтверждающего звонка из боль-ницы. Если в пять часов утра звонка не будет, все откладывается на три дня до понедельника, а с этим тоже возникают какие-то сложности.
Часов в восемь вечера приезжает реани-мобиль из Москвы. С ним молоденький и очень уверенный в себе врач-реаниматор, Дима. Представитель французской кампании, он снаб-жен набором оборудования и медикаментов, ко-торые нашим и не снились. С видом доброго де-душки Дима раздает тульским врачам все, чем безболезненно может поделиться. У врачей го-рят глаза.
Около десяти часов все готово. Приез-жает ректор и с ним жена и дочка Миттлайдера.
Выносят завернутого в потертое солдатс-кое одеяло Миттлайдера. Рядом идет Дима, рит-мично сжимая в руках какую-то штуку, напоми-нающую футбольный мяч. От нее тянется шланг к трубке в горле Миттлайдера.
