Вооружение этих странных людей дополняли широкие «медвежьи» ножи, рогатины и топоры на длинных, тонких топорищах. Топоры эти стрельцы, как их уже мысленно называл Раттнер, носили не за поясом, а привешивали сбоку к поясам, на особом крючке.
Стрельцов было одиннадцать человек десять рядовых и одиннадцатый, невидимому, начальник. Стрелецкий «офицер» отличался лишь вооружением. Он носил тонкую кривую саблю на ремне, покрытом металлическими бляхами, а за поясом его торчал длинноствольный курковой пистолет.
Стрельцы разожгли наконец костер и стали приготовлять варево. А Раттнеру казалось, что он видит иллюстрацию к исторической повести или кадр фильма из эпохи московских царей.
— Ты, Птуха, простись со своими пуговицами, — сказал Косаговский. — Эти выходцы из семнадцатого века приняли твои пуговицы за золотые. Это доказывает, что они не знакомы с медью.
Слова Ильи вернули Раттнера к действительности. Он оглянулся и увидел Косаговского, сидящего на пне. И летчик и Птуха не были связаны.
— Послушай, Илья, что все это значит? — спросил с беспокойством Раттнер.
Косаговский в ответ пожал молча плечами.
— А вы-то как попали в плен к этим оперным статистам?
— Тебя ждали, товарищ военком, вот и дождались! — вмешался Птуха. — Аукали мы тебя, аукали, нет ответа! Ну и решили — подождем. Илья Петрович задремал, сидя на колодке, я тоже около него прикорнул. Вдруг как чубарыхнет меня по маковке — в ушах уже будто тайга загудела! А потом приволокли и тебя.
— А знаешь, Илья, — сказал Раттнер, — если бы эта публика налетела на нас в открытую, мы бы шутя их перещелкали из револьверов.
— Можно это и сейчас сделать! — поднялся с готовностью Косаговский. — Мои «Саваж» при мне. Они не нашли его при обыске.
— Нет, подожди! — остановил летчика Раттнер. — Посмотрим, что будет дальше!..
IX. Беловодье
1
— Оттого казак и гладок, что поел, да и на бок! — сказал Птуха, примащиваясь поудобнее у костра. — Спасибо этим элементам, што хоть толокном-то накормили. Не то пришлось бы пузо ремешком подтягивать. А, видно, мы заночуем здесь?
— Повидимому, так, — согласился Коса-говский. — Видишь, они укладываются спать. Если нас и поведут куда-нибудь, то не раньше как завтра утром.
— Неужели они нас не свяжут на ночь?.. — удивился Раттнер. — Странная беспечность!
— Часового-то они все-таки выставили. Видишь! — откликнулся Косаговский — А куда нам бежать? Снова в тайгу? С одним револьвером на троих, без куска хлеба и теперь даже без компаса, так как он у меня отобран? Нет, лучше подождем, поглядим да подумаем!
— Странно все это как-то! Кто эти люди, одетые в старинные костюмы, вооруженные архаическими музейными пищалями и даже луками? — сказал Раттнер.
— Боюсь утверждать наверное, но я кое о чем догадываюсь. Если хочешь, поделюсь с тобой своими догадками, — пододвинулся поближе к нему Косаговский. — Об уходе раскольников в религиозное подполье, об этом пассивном их сопротивлении господствующей церкви и власти придержащей я кое-что тебе рассказывал. Но теперь мы остановимся на этом поподробнее. Как ни странно, но это об’яснит частично и наши злоключения. «И побегоша, печищи свои оставя, оные в понизовые места, те в украинские, а иные в зарубежные», — так говорят старообрядческие летописи о бегстве раскольников. Беглецы укрываются сначала в повенецких лесах, на далеком Поморье. Там возникает знаменитое в истории старообрядчества Выгорецкое общежитие, между Онежским озером и Белым морем, близ озера и реки Выга. Затем заселяются глухие черноморские леса по Керженцу, «речке быстрой омутистой», леса вязниковские, муромские. А когда и на этих новых местах отыскал поселенцев-раскольников посланные за ними в погоню воинские команды, упрямые кержаки, уходят еще дальше, переваливают Каменный Пояс, то-есть, Уральский хребет, и расселяются по Сибири. Насколько сильно и могущественно было это движение, можно судить по тому, что волна этих беглецов в какие-нибудь 100–150 лет пробежала всю Сибирь от Урала до Камчатки, от Березова до Алтая, всюду оставив свои следы в виде поселений-скитов!
Беспрерывное бегство, беспрестанная перекочевка, — продолжал Косаговский, — создали легенду о таинственном «Беловодье», мифическом рае раскольников, где «во всем сиянии царит красота древнего благочестия, где земля не тронута человечьими руками, где нет никаких начальников, где текут белые воды, где люди никогда не изнашивают сапог, где платье не тлеет».
— Извечная мечта о социалистическом рае, — сказал Раттнер, — мечта, сильно скрашенная в мистические тона…
— Совершенно верно! Не только распаленная фантазия религиозных фанатиков, но и тоска «по воле» простонародья, зажатого в тиски социальных бед, создала эту легенду о сказочном «Беловодском царстве». И вот в течение всего XVIII века идут поиски этого фантастического эльдорадо. Ищут его в Антиохии, Константинополе, Абиссинии, даже Японии.
Ты очень верно подметил, что на поиски Беловодья народные низы толкали причины в большинстве чисто экономические, — обратится Косаговский к Раттнеру. — Это стихийное движение, это стремление найти место, где бы жилось привольно, наблюдалось даже в последние предреволюционные годы. Но характерно то, что в последнее время Беловодье в народном сознании потеряло свою благочестиво-религиозную окраску. Теперь уже это страна, где природа щедро рассыпала свои дары, а не где сохранилось «древнее благочестие». И зовут ее уже не Беловодьем, а по-разному: то «Зеленым клином», то «Китайской щелью», то «Низацией». Последнее слово, повидимому, производное — от колонизации. Помнишь, у Всеволода Иванова в одном из его рассказов голодающие крестьяне бегут искать какую-то «полую Арапикъ, в которую «на небольшие времена, на 37 лет, открылись ворота», и пуль в которую лежит «песками», через сарту, оттедова по индейским горам». В этой «полой Арапии» якобы «трава медовая, пчелиная, хлебушко спеет в три недели, окромя того, дают арапские человеки все надобное, до штанов с зеленой пуговкой…»
— Дулю под нос! — проворчал обиженно Птуха. — Эти арапы сами норовят у советского человека пуговицы пообрывать на самом наинужнейшем месте. Как же я теперь бушлат застегну?
— Искатели привольных мест не отдавали себе ясного отчета в том, где именно находится эта райская страна, — продолжал Косаговский. — А потому ее ищут всюду — за «Каменными горами», то-есть за Яблоновым хребтом, в полуденном краю Сибири — Забайкалье, в «Пегой Орде» то-есть Поамурье, в южных неприступных хребтах «благостного Алтая» и еще дальше, в Мунгалах, то-есть в Монголии.
— Ага, вот оно что! — вскрикнул Раттнер.
— Ну, что — ага? — улыбнулся Косаговский.
— Я начинаю кое о чем догадываться!
— Пора бы уже! Но в следующий раз догадывайся втихомолку, а меня не перебивай.
Насколько сильно было это стремление к исканию страны, где в кисельных берегах текут молочные реки, показывает тот факт, что Пржевальский нашел колонию русских крестьян-старообрядцев в центральном Китае, у Лоб-Нора.
— От, гужееды, куда драпанули! — удивился Птуха.
— И эти дальние странствия об’ясняются просто, — продолжал Косаговский. — Наделяя свою легендарную страну идеальными качествами, искатели ее убеждались, что всюду жизнь имеет свою оборотную сторону, что всюду социальная неправда выпирает в неприкрашенной жестокости. И все же, доведенные до крайности, народные низы продолжали надеяться на лучшее, где ждет их земельный простор и воля. Ах, эта воля!.. Я воображаю, эти караваны искателей «необтоптанных земель». Скрипят колеса, плачут женщины, прощаясь с родной сторонушкой, пыль вьется, заметая следы уходящих. Впереди — телега, запряженная тройкой, а в телеге старинный образ «Спаса». И верили ведь люди, что ведет их в рай земной сам «батюшка-Спас»! А жизнь давно уже разбила остатки легенды о Беловодье. Не раз из Китая, из Монголии пригоняли обратно в Россию почерневших от голодовок заблудившихся кержаков. Но мечта упряма! И снова, по первому слуху о вольных землях, срывались люди с насиженных мест и отправлялись разведывать их. Так народные низы искали в сказке утех от экономических обид. Отчаявшись наконец найти эту сказочную страну, это царство благочестия, народ переносит ее под воду. По старинному народному преданию в Нижегородском крае, на дне озера Светлояра, скрылся святой Китеж-град. Утопия, конечно, так и осталась утопией! Можно убежать из родной деревни, но нельзя убежать от своего века, с его экономическими и социальными особенностями.
