— Вы молодец, Роуленд… Арсенал необходимо было разгрузить… в городе слишком много туземных войск… верить можно только в британского солдата… Вы молодец, Роуленд…

Они разошлись в разные стороны, не заметив профессора. Роуленд вышел из здания музея, напевая веселую песенку, сэр Джемс прошел в квартиру профессора. После замужества француженки он стал уделять ей больше внимания, время от времени посещая ее.

Профессор стоял за колонной, низко опустив голову с кудрявой кроной волос. Молчаливые залы — кладбище истории — среди которых протекало его спокойное существование ученого, чьим девизом было изречение: наука не знает политики, были всполошены невиданным революционным размахом, проникшим и сквозь толстые стены музея. Профессор знал, что его сын связался через старика Маулана с товарищами по партии и что товарищи эти — члены подпольного революционного комитета Калькутты— собираются ночью в залах музея (Маулан впускает их через маленькую калитку, что ведет к реке); знал, что в саркофагах лежат прикрытые осколками ваз и орнаментов револьверы и обоймы; знал, что застывшая сукровица папирусов в пыльных шкафах музейной библиотеки истлевшими пергаментами прикрывает пламенную кровь листовок воззваний. Знал и молчал, потому что не хотел быть предателем.

Но профессор не мог молчать о том, что узнал теперь. Британские власти превратили музей в тайный арсенал оружия, и он не мог скрывать оружие, которым угнетатели его народа кровью его народа заливают его страну. Он начинал уже понимать, что цивилизованный Запад, перед которым он так преклонялся, использует «аполитичную науку» для политических целей. Он хотел было сейчас же пойти и рассказать все Джагату — пусть лучше его народ воспользуется этим оружием для борьбы за освобождение, — но не мог решиться на это. Не мог решиться на то, чтобы стать виновником разрушительной борьбы в музее (а ведь без борьбы не обойдется, за музеем теперь, наверно, установлена слежка).

Усилием воли профессор заставил себя быть спокойным. Уединенная жизнь выработала в нем привычку разговаривать с самим собою вслух. Изучение литературы древности приучило его к высокопарному слогу. После мучительной борьбы ученый победил в нем, и высокопарной фразой он окончательно подавил в себе нерешительность:

— Я не в праве осквернить кровопролитием святилище истории… здесь дремлют века…

V. Спиритизм и контр-разведка

В девяностых годах прошлого столетия в английских журналах стали время от времени печататься рассказы о приключениях частного детектива Шерлока Холмса. В скобках под заголовком стояло: «Из воспоминаний доктора Ватсона». Высокий, слегка сутулый Холмс, обладающий острым проницательным умом, недюжинными познаниями в химии, орлиным профилем и благородным сердцем, в течение нескольких лет, на многих авторских печатных листах, задумчиво курил трубку, раскрывал преступления, наигрывая в промежутках меланхолические вариации на скрипке. Слава о великом сыщике, сочиненном писателем Артуром Конан-Дойлем, перебросилась на континент и вскоре обежала все уголки земного шара.

Несколько лет назад благородные английские граждане воздвигли в Лондоне памятник Шерлоку Холмсу, На бронзовые плечи Холмса падает мелкий лондонский дождичек, а на орлиный нос его присаживаются отдыхать озябшие воробьи. Артур Конан-Дойль, человек с ясным разумом, придумывавший необычайные криминальные комбинации, разрешавший их путем строго дедуктивного анализа, загрустил и занялся спиритизмом. На последнем международном с’езде спиритов автор Шерлока Холмса был избран в почетный президиум. Как совместились в этом человеке — ясный разум, дедуктивный анализ и увлечение спиритизмом, задача трудно разрешимая.

Совмещение этих противоположностей есть, вероятно, особенность английской натуры. Ничем другим об’яснить нельзя то, что сэр Джемс Бенет, «способный» офицер контр-разведки, совмещал неодухотворенную службу контр-разведчика с занятиями спиритизмом. Сэр Джемс Бенет, имевший немалые заслуги в деле сыска и допроса с пристрастием, памятника от благородных граждан еще не добился, но зато быстро успевал в карьере. С загробным миром Джемс имел двоякую связь — индусских революционеров он отправлял на тот свет, вызывая в то же время с того света бесплотные тени исторических знаменитостей и своих родственников. Вызванные тени разговаривали с сэром Джемсом через посредство самопишущего в темноте карандаша.

Сэр Джемс регулярно посещал спиритические четверги мадам Алимар.

Членами спиритического кружка мадам Алимар были представители избранного калькуттского общества.

Мисс Сесилия Даусон, светская сплетница, обладающая потрясающей способностью говорить безумолку в часы бодрствования, была медиумом этого кружка.

Бен Али Сет, чудовищно богатый промышленник Индии, ищущий лазейки в английское общество, интересовался спиритизмом постольку, поскольку он давал ему возможность встречаться по четвергам у мадам Алимар с представителями этого общества.

Роджер Хюгс, владелец огромных мануфактурных фабрик в Англии, приехал в Индию, встревоженный сильными перебоями в эксперте своих товаров. В салоне мадам Алимар он искал встреч с индусскими промышленниками, чтобы узнать настроения и замыслы своих конкурентов.

Лагер Рушия, магнат, владеющий десятками тысяч десятин земли — рисовыми, хлопковыми и чайными плантациями в Пенджабе, районе бесконечных крестьянских восстаний, тучный индус с неприступным маскообразным лицом, играл в салоне мадам Алимар роль экзотического раджи.

Мсье Жерве, смуглолицый француз темного происхождения (поговаривали о том, что он — бежавший из Гвианы каторжник), удачный биржевой игрок и владелец фабрики каучуковых изделий, бывал у мадам Алимар как добрый соотечественник и патриот.

Похожие один на другого, несмотря на различие национальностей, единством классового мышления, гости мадам Алимар объединялись в маленькие группы в углах ее обширной гостиной.

Роджер Хюгс — мрачный, надутый злостью, как индюк важностью, громил в лице Бен-Али Сета всех индусских промышленников, поддерживающих «этого проклятого пророка» — Ганди. Бен-Али Сет и извивался перед ним как угорь.

— Вы глубоко ошибаетесь, сэр Роджер, — говорил Бен-Али, опуская хитрые глазки, — когда думаете, что мы поддерживаем Ганди в его консервативных бреднях!

Бен Али лгал. Индусские промышленники действительно поддерживали Ганди, руководящего национальным движением, вылившимся в бойкот английских товаров, но обанкротились, так как движение это переросло национальные рамки и вредило теперь интересам не только английских, но и индусских промышленников. «Культ домашней прялки», за который ратовал Ганди, призывал к кустарничеству, был протестом против машинного производства текстильных товаров. Это ни в какой мере не входило в интересы индусских фабрикантов текстильной промышленности.

Лагор Рушия в беседе с английским офицером дипломатически подчеркивал свою крайнюю реакционность.

— Правительство должно принять крайние меры для того, чтобы раз навсегда покончить с беспорядками, — говорил он, не изменяя добродушного маскообразного выражения лица, ко в черных глазах его вспыхивали огоньки непримиримой ненависти. — Вы только подумайте, за последние годы произошли сотни крестьянских восстаний!^[6])

Сэр Джемс — сторонник крайних и решительных мер — был безусловно согласен с индусом, но он не терпел обывательских разговоров на политические темы и поэтому был очень доволен, когда мсье Жерве с патриотическим воодушевлением стал доказывать Рушии правильность французской колониальной политики. Пренебрежительно улыбаясь, сэр Джемс отошел от француза, размахивающего в увлечении руками.

Мисс Сесилия сейчас же завладела им. Стремительный натиск ее неудержимой болтливости был ему так же неприятен, как хвастливый патриотизм мсье Жерве, но мисс Сесилия была англичанкой и женщиной — и сэр Джемс терпеливо слушал ее болтовню.

— Сэр Джемс, я должна рассказать вам нечто изумительное, но только дайте слово джентльмена, что это останется в тайне… Мадам Алимар…