Пух кивнул.

В кафе они были одни. Горе уселся так, чтобы лучше ее видеть, и поднял пластмассовый стаканчик:

– За гостеприимную хозяйку.

Хозяйка скромно улыбнулась. Только они выпили и стали размешивать в тарелках сметану, в кафе уверенно вошли три молодых человека. Сели за соседний стол. Было видно, что они здесь даже не завсегдатаи, а просто хозяева. Крупные, в темной одежде. Уже спокойные, хотя еще и не матерые.

– Кать, налей нам два пива и Сереге чай, – сказал самый крупный и темный – как видно, главный.

Катя принялась выполнять команду, а парни ненавязчиво оглядели Пуха с Горем. Все присутствующие молчали.

– Привет, парни, – начал главный. – Издалека?

– Здорово. Соседи ваши, – ответил Горе.

– То-то мы глядим – машина с другими номерами. Ваша?

– Наша. – Горе разговаривал легко, по-доброму.

– Хорошая машина. Вроде не новая, а выглядит. Не продается?

– Хотите купить? – Тон Горя нисколько не изменился.

– Может, и купили бы. Какого года-то?

– Не старая еще.

– И сколько хочешь за нее? – Главный перешел на «ты».

– У тебя денег не хватит. – Горе продолжал за разговором хлебать борщ.

Лидер помолчал немного и снова спросил:

– А все-таки? Вдруг хватит?

Горе зажмурился, как от удовольствия, и отрицательно мотнул головой.

– Ну, как хотели. – Главный говорил негромко и будто лениво. – Просто места у нас тут глухие, вдруг чего случится? Сгорит, к примеру, и жаловаться некуда.

– Ладно, парни, давайте обсудим, – почти без паузы ответил Горе.

Пух опешил от того, как легко он соглашался с беспределом.

– У меня там в машине пяточка запарена[1], пойдем курнем, покалякаем. – Горе встал, оставил недоеденный суп, недопитую водку и, не глянув на Пуха, пошел к выходу.

Пух как можно спокойнее отправился за ним.

Молодые люди переглянулись, главный кивнул, и все трое двинулись следом. На крыльце они полукругом встали рядом с Пухом. Горе жестом притормозил их, сказал: «Щас, пацаны!» – и спустился к машине. Быстро открыл багажник и обернулся, держа ружье наизготовку. Очень тихо щелкнул предохранитель. Пух еле успел приоткрыть рот, чтоб не оглушило. Навскидку Горе выстрелил сначала в неоновую вывеску над головами, а через секунду – в крыльцо под ногами. Дробь жестко хлестнула по доскам, выстрелы зазвенели в ушах, а с вывески посыпалось стекло с пылью. Все, стоящие на крыльце, втянули головы и чуть присели. Свет погас. Горе открыл затвор, гильзы хлопнули и покатились по асфальту. Он быстро вставил новые патроны, снова приложил приклад к плечу и поднял стволы в лицо главному.

– Ну, чё, бледина, все еще хочешь купить? – сквозь зубы, негромко спросил Горе, но услышали его все.

Ответа не было. Никто не двигался.

– Тогда никого не держу… – сказал он вроде бы спокойнее, но вдруг слегка поднажал голосом: – Ну!

Трое быстро ушли обратно в кафе. Пух тряс пальцем в ухе. Вкусно пахло порохом.

– Поехали, Пух! Вот ключи, садись за руль.

Пух завел машину, Горе сел с ружьем на сиденье справа, и они тронулись.

– Не гони, рули спокойно, – велел Горе, и Пух сбросил газ.

Ночующие в кабинах дальнобойщики уже заводили моторы и, не зажигая фар, уезжали со стоянки.

Километра два они проехали молча, потом Горе закурил.

– Далеко отъезжать не будем, – заговорил он, – вдруг кто в ментовку позвонил, а мы выпивши, и ружье при нас. Сворачивай на проселок – и в лес.

Пух остановил машину под низкой раскидистой сосной на опушке и погасил фары. Трассы отсюда не было видно, но они все же курили в кулак.

– Как думаешь, поедут нас искать? – спросил Пух, лишь бы что-нибудь сказать.

– Да ну!.. Пожрать не дали нормально… бандиты, бля!.. – Горе вдруг озорно улыбнулся. – Хорошо, ружье было собрано!

– Ты давай покемарь, а я пока посижу, погляжу вокруг, – предложил Пух.

Удивительно, но Горе довольно быстро уснул. Проснулся от холода, когда стало светать. Ясно и роса. Пух спал, откинувшись на сиденье. Ружье лежало между ними. Жизнь продолжалась, свежа и ярка. Горе завел мотор и включил печку на полную. Пух заворочался, поежился, но не проснулся. Горе решил его не будить…

И вот снова на север. Миновали посты, оставили за спиной освещенный город, Пух добавил скорости и включил дальний свет. Спать не хотелось, наоборот, было тревожно и радостно. Отчего?

– С детства люблю дороги, – сказал Горе, потирая ладони, – с «малолетки» еще. Даже раньше, еще с тех пор, как твой брат научил меня на мотоцикле ездить. Полный бак, чай-курить есть, жить можно! Даже бутерброды с собой, чего еще надо?

– Да уж, нам лишь бы из дому сорваться. Уже праздник. Почему с «малолетки»?

– Потом как-нибудь приколю… Праздник не праздник, а все веселее. Да и чё не радоваться? Хоть одного нормального человека повидаем. Устал я уже от всяких хапуг. Только боюсь, как бы он там не постригся уже. А то приедем, а он к нам выйдет в рясе, поклонится, перекрестит и скажет: «Вай ком диос, амигос!»[2] Что тогда?

– Он бы тогда не звонил, – возразил Пух. Его такой итог не устраивал, и он не хотел об этом думать, достал из сумки диск и включил рок.

– Ну вот нахер тебе это кино с дустом? – Горе скривился, услышав. – Тебе что, шестнадцать лет?

– Просто привык. Хочешь шансона?

– Хочу покоя. Поставь какой-нибудь релакс или расскажи страшную историю.

– Какую?

– Любую. Про баб, например. Или как вы с Фомой познакомились.

А как они познакомились… Утром, перед тем как идти в горящий от обстрела Город, в лощине все отряды построили в каре. Лицами внутрь. Большая часть личного состава была с похмелья и украдкой старалась освежиться. Думали, будет не так страшно, ан нет. Похмеляться командиры запрещали, и это удавалось не всем. Пуху, например, не удалось, и он решил терпеть.

Откуда-то из темноты во внутреннем квадрате строя появился священник. Батюшка был высок, дороден и чернобород. В руках он держал чашу и веничек. Молитву запел голосом такой густоты и мощи, что дизеля вокруг приглохли. Обмакивая веничек в чашу и взмахивая им, почти как шашкой, батюшка разбрызгивал воду на строй. Пух, низкорослый, замыкал свой отряд, но и на него попало несколько холодных капель. Дрожь от их попадания он воспринял как духовный подъем.

Почти рассвело. В строю соседей Пух заметил бойца, спокойно стоящего среди переминающихся с ноги на ногу товарищей. Его лицо было так же серо, как у других, но без партизанской бороды, принятой на вооружение подавляющим большинством. Среднего роста, подтянутый, ранец на плечах. Ни банданы, ни беспалых перчаток, только ботинки хорошие, натовские. И автомат в походном положении, за спиной, по уставу – стволом вверх, а не болтается на шее, как у эсэсовца. Гвардия, подумал Пух. На «аминь» гвардеец мелко перекрестился и с прищуром оглянулся кругом. Встретил взглядом Пуха и пожал плечами, объясняя крестное осенение.

По команде «Разойдись!» Пух достал сигареты. Курить не хотелось, было даже противно, но казалось необходимым. Сунув незажженную сигарету в рот, Пух взял паузу для настройки. Гвардеец подошел, на ходу вытаскивая из ранца пластиковую «полторашку» с прозрачной жидкостью.

– Фома. – Он протянул руку.

– Михаил, – ответил Пух.

– Надеюсь, на «ты»?

Пух кивнул.

– Нужна тара, – объяснил Фома, – кружка не годится, нет ли чего поменьше? Спирт.

– Есть! – обрадовался Пух.

Был у него наменянный набор из четырех стопок полированной нержавейки в кожаном чехле. Он вытащил его из кармана.

– О! То, что надо. Водки неохота, много надо таскать, да еще закусывать, сухпай дербанить, – размеренно продолжал Фома, аккуратно наливая, – а так тридцать граммов залил, потерпел чуток, и все в порядке. Только часто нельзя, может срубить неожиданно. Надо заливать, не глотая, чтоб не обжечься. Ну, за знакомство!