Все принялись обсуждать, стоит ли старшине переводить часы, следя за его настроением, которое все никак не могло установиться в нем, несмотря на улыбочку, почти не сходившую с лица. Этот старшина Трощилова страшил, как и тот пароход, за которым они пришли. Если Ковшеваров порой говорил не своим голосом, а Кутузов умел притворяться, то старшина скользил в своем поведении, как уж, но изменялся так внезапно, что воспринимался как другой человек. Присматриваясь к нему, матрос вспомнил случай, который произошел недавно на осмотре парохода. Ильин, подкладывавший взрывчатку под винт (они сбивали взрывом поврежденную лопасть), при подъеме зацепил концом детонаторы. Уже хотели включать взрывную машину, но тут старшина все увидел и мимоходом, как нечто пустяковое, сбросил взрыватели у Юрки со спины. Но лицо у него при этом сделалось такое, что Ильин даже не заикнулся, чтоб его поблагодарить.
Натягивая свитер, старшина перевесился через стол, посмотрев в иллюминатор. Потом разогнулся, слегка нахмурясь.
Кутузов тотчас спросил:
- Как море? Темненькое?
- Ты Марченко Володю знаешь? - Суденко обдал боцмана синевой из-под белесых ресниц. - Ребята не знают, а ты должен знать.
- Водолаза? Как же...
- Где-то здесь утонул.
- Трое их тонули, - сказал Кутузов. - Сейчас с баяном в Маресале лежат. Пустые могилы, с фамилиями.
- Хотел я сюда съездить, - признался старшина. - Да все никак не мог с местным рыбаком познакомиться.
- А через бабу пробовал?
- Одну девчонку встретил возле почты. Прошлись немного - ни в какую. Говорит: утонешь, а потом из-за тебя кто-нибудь глаза выцарапает.
- Подружись с ней, - посоветовал Ильин. - Увидишь, познакомит.
- Заодно и рыбу зашабашим.
- Уговорили...
И хотя разговор был несерьезный и по-прежнему о пароходе не было сказано ни слова, лицо у него стало такое, что Трощилов почувствовал: поиск неизбежен. Кутузов тоже понял это. Все как-то в настроении переменилось. И тут ни с того ни с сего в разговор втесался повар Дюдькин.
- Сегодня на "Шторме", - напыщенно произнес он, - будет поднят Государственный флаг СССР.
- Дюдькин... - Ковшеваров, изучив обглоданную кость на столе, поднял на повара свои недобрые глаза: - Ты до каких пор будешь нас голодом морить?
- Ребята... - Дюдькин прижал руки к мягкой груди, - поднимете пароход, я вас шашлыками закормлю.
Старшина посмотрел на него:
- А зачем тебе, Григорьич, пароход?
- Чтоб на личном пароходе, - ответил повар, вытаращиваясь, раскатывая "р", - возвратиться из плавания в родной порт.
Замечание Дюдькина, глупое до невозможности, произвело впечатление, подтолкнув старшину к действию.
- Лампа неисправна, знаешь? - сказал он Ильину, поворачиваясь на месте.
- Сделаем.
- И проверьте телефон: вчера заедало связь.
- Воздуха сколько брать?
- Пусть набивают баллоны полностью.
Ильин с Ковшеваровым вышли. Ушел и Дюдькин. Кутузов сидел, ляская ножиком. Вид у него был такой, что Трощилов боялся смотреть. Старшина, застегивая меховую куртку, сказал ему:
- Валя, как будем деньги делить?
- Я принял решение,- ответил Кутузов торжественно, -произвести покраску судна.
- Что ж, производи.
- После тебя не могу.
- Почему?
Кутузов сорвал с головы феску и ударил ею об пол:
- Не надо мне! "Агат" небось не взял себе "Шторм"! А почему? Потому что он живых спасает! Потому что на нем люди работают! А вы не люди, вы железки...
- Значит, покраска важнее?
- А что покраска? У меня не красочка - сахар! - говорил он, возбужденно крутясь на стуле, щелкая ножиком. - Где мне ее пустить? В порту, с углем? Ты смотри, какой день пролетит! Да я знаю... - Кутузов с размаху встал, опрокинув стул, - знаю, что это море для покраски. Будет ласточка, а не пароход!
- Валя, мне нравится, как ты о своей работе говоришь, но мне не нравится, как ты о моей работе говоришь.
Кутузов, чувствуя стеснение под его взглядом, только махнул рукой.
Наступило молчание.
- Coy-coy,-сказал Шаров.
- Ладно, Леша, - Кутузов сунул ножик в карман и ужаснулся, обнаружив прореху. - Не дай бог ключи положить!.. - Просовывая в дырку свой толстый палец, сказал Шарову опять: - Ладно, я подожду.
Выходя с Шаровым, он обернулся в дверях, вспомнив про Трощилова, который сжался в своем углу:
- Пошли, паренек.
Прошли на бак, где был ход в канатный ящик.
Кутузов приподнял крышку люка и, нащупывая трап, сунул ноги в отверстие, которое было такое узкое, что боцман мог протиснуться лишь способом вращения. Трощилов влез за ним, разглядывая горы ржавых цепей, лежавших как им хотелось после подъема якоря. Теперь якорь будут отдавать, и боцман боялся, что цепи застрянут в клюзе.
- Растаскаешь, чтоб ровно лежали.
Присев на корточки, боцман сунул куда-то руку и вытащил шмот липкой грязи, распространявшей зловоние.
- Грязцо со стажем, заслужонное, - заметил он, с удовольствием принюхиваясь. - Все уберешь аккуратненько, тряпочкой. Эту тряпочку выбросишь, а эту вернешь мне, - объяснил он Трощилову, как маленькому.
- Я ж отстоял вахту,- попробовал возразить матрос.
- Отстоял, да не совсем.
- Почему? Ведь время прибавилось...
- Сейчас оно прибавилось, а ночью отнимется, когда повернем назад, ответил Кутузов. - А ночью вахту не тебе стоять.
Трощилов, не понимая ничего, смолчал.
- Ты зачем к водолазам ходил? - поинтересовался Кутузов.
- Хотел дружка подыскать, - признался матрос.
- Правильно захотел, - одобрил его намерение боцман. - Ну и как, нашел?
Этого Трощилов не .знал. Он шел к водолазам, чтоб увидеть друга, а ясно различил своего врага.
- Ты Ковшеварова попроси, - посоветовал Кутузов. - Раз у него никого нет, то он согласится...
- Михайлыч, скажи... - Трощилов вдруг потянулся к нему как к родному. Если этот пароход неизвестно где, то почему мы должны за него отвечать?
- Ответа за него не будет.
- Ну так сделали б вид - и ладно.
- Значит, нельзя: судно у нас такое, водолазное. Знаешь, какой у спасателей закон: хочешь не хочешь, а спасай!.. Ну, давай, паренек, чтоб на пятерку...
Трощилов остался один.
Он выключил свет, чтоб никуда не смотреть, но волнение, непонятное ему самому, не проходило. Сидя в темноте, внезапно увидел ночь, когда шел от Татьяны, переулок, куда свернул на женский крик. Было так темно, что он даже не заметил, как это произошло. Вдруг услышал, что в нем что-то рвется, протянул руку и нащупал нож, всунутый так, словно не в человека. Было страшно тянуть его назад и жалко своих новых джинс, пачкавшихся кровью. А потом как полилось - и отпустило... Зачем они это сделали? Разве он мешал им? Просто свернул посмотреть... А теперь подвернулся другим, спасателям: растаскивать цепи, убирать грязь... Спасатели! А кого они спасают? Допустим, он уснет сейчас, а им надо якорь поднять... Разве вспомнят, что он здесь? Завалят цепями заживо. Вот если б сидел в каком-нибудь пузыре, тогда б спасали! А зачем ему там сидеть? Зачем ему это вообще? Ты живи как все, живи...
Но когда просыпается кто-то, кто и умеет и имеет все, только всего ему мало, то такого ничем не остановишь. И он возьмет на тебя права, а ты молчи, раз он знает какие-то слова, а ты не знаешь. "Старшина", - проговорил матрос, трепеща от ненависти к его ладному телу, к повелительной манере говорить, к этой его улыбочке и синим глазам, пронизывающим насквозь. Все сумбурные впечатления утра теперь слились в одно объединяющее и направляющее чувство, которое одновременно и пугало и вдохновляло его.
Вдруг услышал, как пахнет грязь: зловоние расцвело яркими цветами, Была какая-то радость отыскивать их, срывать...
Все прибрать, чтоб было чисто.
Так, в сильном волнении, он работал, А потом отпустило, и он успокоился.
5
Старшина Суденко, открыв дверь и пост, увидел своих водолазов, Ковшеварова и Ильина. Они чинили лампу, установив ее на верстаке. Этот подводный светильник с толстой нитью накала, с рефлектором из хромированной меди не был разбит. Просто потерял герметичность и не горел. Все водолазные лампы были капризны и сложны по конструкции. Вдобавок тонули, как камни. А хуже всего, что они текли. Получалось так, что спускаешься со светом, а работаешь в темноте. Но при спусках в открытом море лампа должна гореть.
