И все же что-то, видно, Трощилов не рассчитал. Наверху раздались боцманские, дзинькающие подковками сапоги, и Кутузов распахнул дверь. Мгновенно выделив Трощилова среди остальных, он тем не менее ничего ему не сказал. Проходя к столу, раскрыл занавеской Ковшеварова, третьего по значению водолаза.
- Гриша, вставай! В карты перекинемся.
Ковшеваров, узкий и длинный, словно вытянутый одной костью под широкую перекладину плеч, откинул одеяло, показав матерчатые, в цветочках, трусы, и, спускаябосые ноги на пол, сказал Трощилову, который сидел неподалеку и мог его стеснить:
- А ну-ка брысь...
Трощилов отодвинулся.
- Сон приснился, - Ковшеваров влез в старенькие шаровары.-Тащили девку из воды.
- Красивая?
- Да... не заметил.
- Ну и что?
- Спасли.
Голос у Ковшеварова был спросонок какой-то рыдающий и давал странный контраст его поджарому, заряженному опасной силой телу и такому же недоброму, хмурому лицу. Это был не основной его голос, а эпизодический. А настоящий его голос был другой, густой и крепкий, как у московского диктора. Из-за такого голоса он был среди своих обеспечивающим водолазом: в воду не спускался, а дежурил на телефоне, отвечая за связь и за подачу воздуха на глубину. Это был самый зловещий человек, кого Трощилов знал.
- Говорят, в пароходе девка была, - Кутузов смотрел, как Шаров раскидывает карты. - Может, сон в руку?
- Если в пароходе, то ей все.
- Ни одного случая, чтоб спасли?
- Не помню.
- А пароходы, - спрашивал Кутузов, поигрывая небольшим плотницким ножиком с красной рукояткой, - поднимали?
- Не было при мне.
- Да-а...
- Сегодня я подниму, - сказал Ильин. - Специально для тебя.
- Ты его еще найди.
- Если захочу, захочу...
- За шабашку я бы пароход взял, - высказал свое мнение Ковшеваров. - А что? На ледоколах водолазы спят, а пятьсот рублей отдай! Пусть положат на троих, тогда.
- Счас, положили...
Играя, они продолжили разговор о снах.
Ильин все порывался что-то вспомнить, лицо у него становилось сентиментальное. А дальше этого выражения дело не шло. Юрка, если и видел что, должен был запомнить точно. Придумывать он не умел. Зато боцман Кутузов мог видеть любые сны.
- Приснилось, что сплю, - рассказывал он. - А вокруг много моряков, И все прут на "Шторм". Я кричу: "Ку-да вы?" А сам думаю: "Что-то тут не то..." - и остался на причале. А "Шторм" отошел, идет, а потом - раз! - стал тонуть и утонул.
- Не видел где?
- Деньги на четверых!
- Ишь ты, спекулянт...
- Значит, утонул, - продолжал Кутузов, раскорячась на стуле. - И тут подходит ко мне Герман Николаевич, мой старый капитан. Подает руку, вот так: "Здоров, Кутузов Валентин. Ты кто?" - "Я боцман ваш". - "Будешь, говорит, за пароход умирать". И раз! - бегут эти, с лопатами... А я думаю: "Ну, хорошо, пускай я, а как же моя Лида, мой сынок Андрюшенька?.."
Тут они доиграли кон, и поднялся Шаров - вахта Трощилова кончилась.
Кутузов его удержал:
- Сиди, Леха...
Боцман порой предпочитал, чтоб Шаров отдыхал, а не работал. Потому что Шаров, уходя на палубу, мог оставить без дела и его самого. Это было нежелательно боцману сегодня, в великий день покраски. Глядя с нежностью на своего любимца, которого очень ценил как заместителя и будущего преемника, Кутузов его успокоил:
- Пока Кокорин поставит судно, баба сумеет родить.
- Coy-coy.
Это было единственное, что Шаров произносил: непереводимое фразеологическое сочетание, позаимствованное им у американских моряков. Оно означало нечто вроде: "Поскольку-постольку".
- Ну и как, закопали тебя?
- Не допустил Милых, - ответил Кутузов с гордостью. - У него на "Агате" сейчас какой дракон? Старик... Помнишь, Леха, того дракона с "Вали Котика"? Только ушли в плавание, а он взял и умер. Пришлось из-за него из рейса вернуться. А спасателю как возвращаться? У него один час стоит тысячу рублей! На спасателях здоровые боцманы работать должны... Я прошлый раз мог на "Агат" перейти, когда он в Азию шел. Да с боцманом не сладили. Я ему говорю: "Буду принимать твое хозяйство по акту, до последней рукавицы". А он: "А-а, тогда останусь". А куда он денется? - закончил Кутузов, довольный своей принципиальностью.
4
Ильин внезапно бросил карты и посмотрел на верхнюю койку, где лежал старшина.
- Жора, ты не спишь?
- Говори, - послышалось за занавесками.
- Станцию будем готовить?
Водолазный старшина Суденко свесился с койки, чтоб стряхнуть пепел. Это был малый лет тридцати, рыжий, обсыпанный веснушками, с васильковыми, прямо девчоночьими глазами, которые казались ненастоящими на его грубоватом лице. Порывисто потянувшись к пепельнице, он вопреки ожиданию взял ее не резким, а каким-то округленно-плавным движением своей большой полной руки и, старательно погасив окурок, поставил пепельницу на место. На "Кристалле" старшина имел прозвище Молотобоец - из-за своей физической силы. И хотя он не играл ею, как Юрка, но было видно, что он силен. Когда он лежал наверху, прогнув койку, то казался излишне тяжел, даже грузен. Но как только слез на пол, это ощущение пропало. Сложен он был отлично, несмотря на свой не очень высокий рост. И во всем его белом, ладном, без видимой мускулатуры теле, в плавных движениях рук, напоминавших волнообразные действия морского животного, была какая-то особая природная грациозность, вызывавшая мысль о несовместимости его с остальными. Если Ковшеваров и Ильин были, в сущности, люди, научившиеся глубоко нырять, то старшина как бы и не был вовсе человеком. Притом ощущение, что он не такой, как все, возникло из ничего. Ничего он не делал особенного, но само его присутствие действовало как неизвестно что.
Пока старшина одевался, позевывая, почесываясь, с присущей ему несерьезной улыбочкой посматривая по сторонам, все в каюте как-то притихли, сразу потускнев перед ним. И по лицам водолазов, стоявших едва ли не по стойке "смирно", было видно, что все, что происходило до этого, не существенно. А существенно лишь то, что старшина проснулся и что он, проснувшись, предпримет. Эта подчиненность в них, необычная на гражданском корабле, объяснялась тем, что они, глубоководники, находились на особом учете и, по сути, считались военными людьми. Даже боцман Кутузов, ревниво воспринимавший чужую власть, переменился при старшине, взяв свойственный ему в таких случаях, но, правда, ничего не значивший подхалимский тон.
- Жорочка, - сказал он, сюсюкая, - головка не болит?
- А что есть?
Кутузов протянул ему свою банку с чересчур красными и как бы не в своей среде плавающими томатами:
- Прими косячок из чистых рук.
Старшина немного отпил.
- Ты пьешь, как девушка, глоточками! - умилился Кутузов. - А я так не могу: мне давай сразу полбанки.
- Оно и видно. Сколько разводил водой?
- Все доливаю и доливаю, - ответил Кутузов безмя
тежно.
Сейчас боцман выгадывал свой интерес. Все подготовив к покраске, он должен был сладить с Суденко насчет людей. При подводных спусках матросы переходили па обслуживание станции, и тут все зависело от водолазов: они из-за любого пустяка могли спуски отменить. К ним государство относилось исключительно: четыре часа был весь их рабочий день. Но его могло и не быть из-за волн, тумана, ветра. Мешала и вода, которая обычно текла не туда. Эти люди могли спать при зарплате, они все могли. А деньги получали такие, какие матросам не снились. Ненавидя в них это преимущество, о котором не мог и мечтать, Трощилов страстно желал, чтоб они воспользовались им и на этот раз. Он видел: Ильину и Ковшеварову все равно, что есть пароход, что его нет. Только они ничего не решали. Решал у них один, вот этот. Ильин спросил у него, будут они работать или нет. Старшина услышал и не мог промолчать.
Посмеиваясь, старшина нащупал под подушкой часы и спросил, прежде чем зацепить:
- Переводить или нет?
