Крик Томаса был на столько громким, что я ждал взлёта в небо мёртвых птиц! На его глазах выступили слёзы и он со всего размаху треснул Бьёрна по голове кулаком.

- Держи его! - народ накинулся на беднягу Томаса и прижал к полу ещё сильнее, а Бьёрн стал продолжать свою пытку дальше.

- Нет, хватит! Вы вырвите ему кость! - я колотил по спине Бьёрна, хоть как-то пытаясь остановить его, - Нога не может без кости! Нога не может!

- Хватит Бьёрн, хватит! Ты делаешь ему только хуже, посмотри сам! - Леон сказал правду: голова Томаса запрокинулась назад, он как уснул, только с открытыми ртом и глазами.

Матросы отошли. Томас, видимо от страшной боли, потерял сознание. Бьёрн, совсем весь красный, почесал за ухом и промямлил, что "это так не делается". Джером наклонился к Томасу, погладил лоб и закрыл ему глаза. Ухмылка не сошла с его лица, чужая боль всегда была для него чуждой. Он сказал:

- Хорошо, пусть Юз всё исправит. Последняя попытка, малыш.

- Мне не нужны одолжения!

- Хорошо, тогда Бьёрн немного отдохнёт, и....

- Нет! - крикнули мы вместе с Бьёрном. Я продолжил. - Я всё сделаю, только уйди вон, Джером.

- Отлично Юз! Боишься, что тебя поймают на горячем? Не обижайся, принимайся за дело. А мы пока пойдём, половим дары моря.

Он потом Дон, Карлтон и Ливстон, Игорь и Гот поднялись наверх, все остальные остались с Томасом. Благодаря книгам и помощи товарищей, мы перевязали боцмана по всем правилам. Бьёрн послушал меня, и вправил кость. Видимо, Томас крепко настрадался, раз не проснулся от рук рыжего моряка. После, мы перевязали рану, перед этим облив её ромом и привязали к ноге весло - в книге были даже картинки с человечками с руками-ногами-досками. Тот подложил под голову Томаса побольше мягкого сена, и укрыл его старым войлочным пледом.

- Ничего старик, завтра зашагаешь как новенький! - похлопал его по плечу Тот.

За всё это время, пока мы лечили Томаса, я ни разу не подошёл к нему, лишь руководил издали. Мне было боязно... Ко мне в голову закралась мысль, что это я виноват в его падении. Он так рьяно соглашался со всеми моими идеями, он так верен свой команде! Мы постелили себе рядом с боцманом, решено было сторожить его покой. Фонари горели тускло, все уже спали, только я всё сидел у бочек. Рядом со мной устроился Альбатрос, изрядно помятый за день по чём зря. Вот я всё думаю: не полезь я в сокровища капитана, выбрось их за борт, ведь было бы всё намного лучше! Возможно, и Грегори не повесился, а просто спился, и не было пожара, и этой дыры, и моих треклятых снов, парящих в огне чаек, и этой кости, сломанной прямо внутри Томаса и высунувшийся наружу! Конечно, все дни были одним днём, и ночи повторялись друг за другом, будто мы отматываем всё на начало, чтоб насладится горячим ромом заново, осушая бездонную бочку. Может, так и было бы лучше... Я бы не был одинок, а просто пьян.

Дорогой читатель! Никогда, никогда не мучай себя перемотками в начало, не представляй свою иную жизнь, после иного выбора. Эти фантазии заставляют ненавидеть всех, себя в том числе. Нужно исправлять ошибки и бороться, а не сидеть в полутьме, как я, отпуская слёзы, горевать о неверном шаге.

Нашествие крабов. Прощание.

В ту ночь, мой друг, я старался не спать - ужасно волновался за своих друзей, думал, что, закрыв глаза, потеряю их. Да и во сне меня не ждёт ничего хорошего. Я не признавался тебе, прости, но мне часто снится та женщина-птица, мелькающая в едких красках. Мне везёт, когда на утро сон я помню смутно. Но тьма, страх, этот безумный страх, который напал на меня ещё со страниц книг и усилился от огнедышащего Джерома, помогли жуткой женщине взять вверх в моей голове. Я боролся с тяжестью век, но... я самый слабый капитан на свете.

Я не стану описывать свой сон подробно, как тогда, и ты поймёшь почему. Если приложить к моей голове тяжёлую руку, смогу ли я забыть хотя бы этот сон и его связь с громким больным рассветом? Если да, то ударь меня по сильнее.

В общем... я шёл по тонкой, почти неосязаемой тропе, а по обе стороны от меня дули ветра, совершенно сухие, просто испепеляющие. Пусть они не давали мне упасть, одновременно толкая друг на друга, но сдавливали меня и очень больно жалили. Как тысячи мелких осколков стекла из иллюминатора или от бутылки. Я терпел их удары, кое-как шёл вперёд. Дышать было никак нельзя. Моё мёртвое пространство (это пространство в теле, где нет газообмена. Бьёрн бы сшутил на этот счёт) горело огнём. А я продолжал идти, пусть податься во сне было не куда. Кажется, впереди начинал пробиваться чистый свет, но его тут же поглотила птица о трёх головах.

Из чего сложилось лицо я не понял. Кажется, из пепла и перьев. Они танцевали, выворачивались вовнутрь, имитировали мимику женщины. Она хохотала и у неё был на то повод. Ведь я, погоняемый болью и ветром, шёл прямо в её пасть...

Сияющая голова раскрыла рот так, что перья из зева синхронно двинулись частью на лоб, другой на подбородок - снова сложилась голова, но я понял, что это второе лицо. И снова пасть разинулась.

Она стала ближе ко мне, а шелест перьев громыхал неописуемо и отчего-то противно.

Мои ноги, тяжёлые, больные, сумасшедшие, всё шли без устали и, не поверишь, трещали без умолку! "Это верный путь! Поверь нам, мы слов на ветер не бросаем!" Как можно жить в мире счастливо, если даже твои собственные ноги тебя продают? Возможно, и руки были готовы ринуться в пасть, но этого знать я не могу.

Предательство собственных ступней совсем меня доконало. Ведь я пытался тормозить на извилистой тропе. Я не могу сказать точно, что меня ждёт по ту сторону зубов третьей головы, но я счастлив, что так и не узнал. Надеюсь, женщина-птица больше не будет мне улыбаться. Она не стала меня есть. Я был совсем к ней близко, чувствовал её огненное дыхание. И когда снова пасть открылась, на меня обрушились крабы....

Я видел их редко, на самом дне трюма, не знаю, как они там оказывались. Во сне, они летели на меня. Гадкие создания! Красные клешни, белые блестящие гладкие спины. А глаза! Ты видел глаза краба? Два надутых шара. Пустая чернота... Голод! Эти крабы сам голод, все вместе.

Волна из панцирей навалилась на меня всей своей массой. Я слышал, как их клешни щёлкали прямо у моего уха и чувствовал, как они копошатся на моём теле. Гадость, гадость, гадость! Задевая мои веки, ноздри, губы, они бежали куда-то вперёд - я всего лишь мягкое препятствие. Их панцири затмили сам свет и я не мог понять, минута ли прошла, или целый день. Крабы ползли по мне и ползли...

Резко, как по щелчку, панцири исчезли, и прямо передо мной появился Леон.

- Просыпайся, - один из его зрачков был больше другого, и я не мог определиться, в какую из бездн мне смотреть. - Он ушёл.

- Куда? - не успев отбросить грубость и безумие сна, как на меня ополчилась жуть и ужас бодрого утра. Мои крабы были действительностью. И их клешни были красными не сами по себе, а от сбежавшей от Томаса крови.

Я поднялся на ноги. Наверху, кольцом стояли матросы, со мной были лишь близнецы, Агустин и Леон. Альбатрос улетел. Высохшими от ветров губами я прошептал: прощай.

- Я думал матрос - это незнающая границ мощь, - Агустин сидел в темноте, невидимый. Только его светлые глаза прямо сияли, как два фонаря. Он плакал, мне так видится. - И мне казалось, он сможет выстоять, вытерпеть боль любого вида. Но, видимо, это не так. Боль, думается мне, забрала его сразу, как только вы потянули эту кость на себя. Мы снова приняли смерть за сон.

Зрение стало болью, и я прикрыл глаза рукой. Боцман перестал быть тем, кем был, и, в знак этого, раскрасил себя - всё его тело покрылось тёмными пятнами. Сладковатый запах был невыносим, но что ещё сильнее терзало меня, что я никак не мог понять - откуда здесь крабы и почему мы их терпим?

Может они пришли из моего сна? Они сам голод, вот и выползли из конских щелей пожрать моего боцмана! Я схватил сломанное весло и начал отгонять им гадких крабов. Но бронированные пожиратели ползли назад, мне даже казалось, что их становится больше. Крабы дрались между собой за мясо: нога была почти сожрана, остался один лишь каркас.