Увы, всё было гораздо прозаичнее.

Учиха чувствовал, как часть его отваливается и уже валяется где-то на грязном, заплёванном асфальте, а вторая половина с упорством тибетского мула цепляется за хрупкие грани реальности, раня пальцы и соскальзывая всё ниже и ниже.

Он приоткрыл глаза, которые будто распухли и теперь вот-вот готовы были вывалиться из ставших слишком тесными глазниц.

Знал же, что всё когда-то закончится. Но вот так… на вокзальной лавочке.

Саске усмехнулся, не слушающимися пальцами доставая из кармана джинс смятую упаковку сигарет.

Всего одна.

Короткий смешок сорвался с потрескавшихся губ, и вскоре парень прикусил фильтр, чувствуя на языке сухую плоть бумаги.

Вкус и запах сигарет давно забылись, но сейчас Учиха хотел отдать многое лишь за глоток этого терпкого и горького дымка, что лёгким жжением оседает в горле.

Зажигалку он так и не нашёл, зато вытащил из кармана сотовый, что, кажется, вибрировал. Из-за дрожи Саске не мог понять: было ли это игрой его воображения или же телефон действительно звонил.

Мутный взгляд упал на светящийся монитор. Имени Учиха не мог разобрать из-за сумасшедше скачущих букв и, скорее, машинально нажал на кнопку приёма вызова, поднося трубку к уху.

– Саске? – официальный и сухой голос.

Учиха усмехнулся:

– Что тебе, доктор?

– Ты где сейчас?

– Идите на хрен, доктор.

Губы слушались плохо, а слова казались скомканными из осколков стекла, что больно резали горло и язык.

Орочимару ещё что-то хотел сказать, но телефон выпал на колени Саске из безвольно разжавшейся руки. Учиха недовольно покосился на конечность, но сил удивляться уже не было. Наверное, что-то давало о себе знать: недоедание или же постоянная головная боль, ставшая серым фоном к его жизни.

***

Орочимару довольно отложил сотовый на пассажирское сиденье и завёл машину. Конечно, Саске не признался, где он находится, но электронный голос, донёсшийся из трубки и объявляющий об отбытии автобуса, всё-таки дал некоторую подсказку.

Насколько мужчина знал, рейсовые автобусы того направления отходили лишь с двух вокзалов в их городе.

***

Учиха хотел бы встать и уйти с продуваемой всеми ветрами лавочки, но не мог. И злился. На себя, на своё тело, отказывающее шевелиться. Оно словно мстило хозяину, который на два дня лишил его воды и еды, а самое главное обезболивающего.

Похоже, уже вечерело, опускались первые сумерки, а к нему никто так и не подошёл. Даже патруль, добросовестно рассекающий по вокзалу, не обращал внимания на просидевшего почти весь день в одной и той же позе парня. Подумаешь, сидит…

Таких здесь много.

– Саске?

Учиха попытался открыть глаза и послать говорившего, но ни первого, ни второго не получилось. Он превратился в какое-то подобие статуи, способное лишь воспринимать информацию… и то помехами.

Кажется, это был Орочимару.

В следующий момент Саске осознал себя находящимся на заднем сиденье машины, а мерное гудение мотора убаюкивало.

– Блин, – коротко выдохнул Учиха, переворачиваясь на спину и едва не сползая по скользкой обивке. – Какого… ты делаешь?

– Я везу тебя к себе.

– Чтобы… сдать родителям?

– Я посмотрю на твоё поведение. Спи. Скоро приедем.

***

Орочимару закрыл за ними входную дверь, искоса наблюдая, как шатающийся парень опирается плечом о стену и, кажется, начинает засыпать прямо здесь. Или же отрубаться.

– Кому и что ты доказываешь? – тихо спросил мужчина, снимая с себя куртку и убирая её в шкаф.

Он было потянулся к Саске, но тот вяло отмахнулся, кое-как сбрасывая с ног плохо зашнурованные кеды и проходя в первую попавшуюся комнату. На счастье, это оказалась не кухня, а спальня, где Учиха тут же ухнул на аккуратно заправленную кровать.

– Можешь звонить родителям, – пробубнил он в матрас. – Мне всё равно… сбегу опять.

– И уйдёшь на вокзал?

Орочимару подцепил слишком большую для Саске куртку за рукава и не без труда стянул её с обмякшего тела.

– Да наплевать, – повторился парень, приоткрывая глаза и глядя куда-то в пространство.

– Ну-ка…

Доктор подхватил того под бок, переворачивая на спину и устраивая головой на подушках.

– Руки убери свои, – вяло прорычал Учиха, с ненавистью глядя на доктора. – Я вообще…

– Лежи, – твёрдо приказал Орочимару, и янтарные глаза стали необычайно холодными. – Ты довёл себя до такого состояние. Только ты виноват в этом.

– Да мне…

– По хрен, – кивнул мужчина. – Знаю. Вот раз тебе… всё равно – лежи и не дёргайся. Подыхать где – разницы нет.

Саске усмехнулся… или же ему показалось, что он это сделал.

Орочимару был, как всегда, в своём репертуаре: прямо, в лоб, не заботясь о душе и чувствах больного.

– Тебе нужно позже принять душ и поесть, – окинув критичным взглядом своего пациента, заметил доктор.

– Я не хочу.

– Тебя никто не спрашивает.

– Иди на хрен.

– Ты повторяешься.

Кажется, Орочимару вышел из комнаты, потому что стало дышать как-то легче. Учиха сквозь смеженные веки оглядел комнату – она расплывалась, но всё же он смог уловить резкие очертания высокого шкафа, какое-то разлапистое растение и тусклый свет настольной лампы. На этом желание оглядываться закончилось, ибо пришла боль.

Саске закусил губу, стараясь сосредоточиться на этой лёгкой боли, нежели на той, что разламывала его череп. Пальцы впились в простыни, комкая её и желая порвать.

Холодная рука мужчины легла ему на лоб, и тот обратился к Учихе:

– Сейчас.

Укола Саске почти не почувствовал, лишь дёрнувшись, когда осознал, что вновь вернулся к тому, от чего бежал. Осознание это впилось в голову, смешиваясь с горечью от своей беспомощности и злостью. Какого чёрта он позволил быть себе настолько слабым?

Опять припёрся сюда… позволил кому-то распоряжаться его жизнью.

– Сейчас полегчает.

***

Орочимару сидел рядом с застывшим телом и мысленно диктовал самому себе те симптомы, что видел у Учихи.

Судя по заострившимся скулам и торчащим ключицам, вкус и запах он уже перестал ощущать, а, следовательно, еда потеряла одно из своих главных значений – радовать. Если взять в расчёт состояние пациента, то психологический фактор отказа от еды тоже играл немаловажную роль.

Интересно…

Взгляд скользнул по острому профилю, коснулся отросших иссиня-чёрных волос, которые на белой простыне казались тёмной кляксой, разлившейся под головой парня.

– Саске? – тихо позвал мужчина, понимая, что пациент сейчас находится где-то не здесь, в другом мире, где нет боли.

Однако Учиха открыл глаза, слегка заторможено повернулся к доктору и замер.

– Ты ведь уже ничего не чувствуешь, – внезапно сказал Орочимару. – Тогда зачем бежишь куда-то? Зачем усложняешь себе жизнь?