— Не понимаю, зачем Вы мне это рассказываете, — поморщился Гарри.
— Я всего лишь отвечаю на твой вопрос. Юлия — зрелая женщина. А вопросы интимной сферы немаловажны в отношениях двух взрослых людей.
— Я спрашивал о Добби и Винки, — поспешил переменить тему Гарри; ему было бы неприятно обсуждать близкие отношения женщины, столь похожей на его мать, и Снегга (фу-у!).
— Что верно, то верно. У домашних эльфов своя магия. И где-то она сильнее, чем наша. Подчас они видят то, что сокрыто от волшебников. Однажды, наблюдая за работой домовиков на хогвартской кухне, я лишний раз в этом убедился. Благодарение Богу, эльфы немногословны, тайну своего хозяина они готовы унести в могилу (а меня, несмотря ни на что, они именно таковым и считают). Я помог Добби и Винки создать настоящую семью, поселив их в своём доме. Они живут там и по сей день. Даю слово, ты с ними повидаешься, когда я приглашу тебя в гости.
— Значит, Кикимер тоже Вас видел?
— Думаю, да.
— Старый плут! Он будет работать в Хогвартсе до своего последнего вздоха! — сквозь зубы, пробормотал Гарри.
— Злопамятность — плохая черта, Гарри… Разве ты в этом не убедился?
— Ещё вопрос, сэр: Сириус подарил мне два зеркала. С их помощью мы могли общаться друг с другом. Правда, так и не вопользовались, — Гарри вновь ощутил горечь при воспоминании о крёстном. — Как-то раз я наткнулся на осколки своего зеркала. Мне показалось …
— Тебе не показалось. Ты видел меня. Мне хотелось убедиться, что у тебя всё в порядке.
— Столько подсказок! — схватился за голову Гарри. — А я ничего так и не понял! А тарелка? С золотым яблоком? Тоже Ваша работа?
— И да, и нет. Идея моя. В день нашего с тобой последнего путешествия я оставил её профессору Снеггу. Тот поставил её в Визжащей хижине. Мне надлежало внедриться в умы министерских работников и навязать им новые правила прохождения экзамена по трансгрессии. Оставалось лишь подтасовать карточки — с тем, чтобы тебе досталась нужная.
— Снегг… э-э профессор Снегг… он простит меня когда-либо? — боясь своего голоса, тихо спросил Гарри.
Дамблдор задумался.
— Заметь, Гарри, только такие цельные личности как Ростислав и Юлия смогли увидеть Северуса в его истинном свете. Если ты оценил наконец профессора Снегга по достоинству, надеюсь, и ты приблизился к планке цельности характера. По поводу твоего вопроса… что ж, надо пытаться. Но ты покусился на самое дорогое, что у него есть –любимую женщину. Так он считает. Во всяком случае, сейчас не самое удачное время для примирения.
Но Гарри уже закусил удила. Завтра он отправится в больницу просить прощения у Снегга… за всё.
Теперь Гарри знал, в чём смысл финта, который проделал Волан-де-Морт с Русско-Английским Барином, когда подвешивал его вниз головой. Требовалось, чтобы Нагайна имела возможность ужалить Будогорского в единственное уязвимое место на его теле. Ростислав Апполинарьевич — человек исключительных магических способностей, здоровья и выносливости. Он смог затормозить продвижение отравы по своему организму. Змеиный яд не распространился, а застрял где-то на уровне лодыжки. Ногу до этого места пришлось ампутировать. Никакие ухищрения лекарей «Святого Мунго» не помогли.
— Видимо, у Боженьки на меня свои виды, — смеясь, говорил Будогорский. — Во что бы то ни стало, Создатель хочет превратить меня в праведного человека. И где-то он прав: в любовных утехах я уже не буду столь ловок. Придётся остепениться. Собственно, у меня есть на примете одна тётенька…
При этом Будогорский заметно погрустнел. Гарри знал женщину, о которой говорил профессор. Она приходила в больницу каждый день и сидела сначала с Юлией (недолго), а потом, до вечера, с Барином. Катя — та самая тётка, нянчившая детей Снегга. «Как её может любить Будогорский?» — ломал голову Гарри. Да, она надёжна, как добротно срубленная изба… Но и только.
— Ты не понимаешь, — говорил неунывающий Будогорский. — Катерина — мой оплот: честная, верная, безыскусная. Что ещё нужно человеку, который мечтает о крепкой семье? Вот сделаю себе железную пяту и буду — о-го-го!.. Но ты ведь пришёл сегодня не ко мне… то есть не ТОЛЬКО ко мне, так?
Глаза Барина, как всегда, излучали тепло и доброту. Гарри вспомнил, как обычно на него смотрел Снегг — холодно, неприязненно — и поёжился.
— Боишься идти к нему? — спросил Будогорский.
— Да, — сознался Гарри.
— И правильно делаешь, — не стал утешать его Барин. — У Северуса характер и так не сахар… А в связи с последними событиями… от него тут весь персонал стонет. Я бы сто раз подумал, стоит ли лезть на рожон. Может, повременишь со своими благими намерениями? Они зачастную ведут нас… сам знаешь куда.
«Может, этого-то мне и не хватает, — злясь на самого себя, подумал Гарри, — хорошей трёпки от Снегга! А то все нянчатся со мной: уси-пуси!» Гарри угнетал тот факт, что никто его не обвинял. Напротив, все как будто чувствовали свою вину перед ним: Дамблдор — за то, что держал в неведеньи, Люпин — за историю с любовным треугольником Джеймс Поттер — Лили — Снегг, Грюм — за бремя, возложенное на школяра. Но Гарри не искал для себя оправданий. Исполненный вины, он пошёл-таки в палату, где неотлучно подле жены находился Снегг. Подойдя к двери, он уже не был так уверен в том, что ему следует повидаться со Снеггом сегодня. «Тебя предупредили. Дважды. Что было, когда ты не слушал то, что тебе говорили? Ну-ка, вспомни…»
Резко развернувшись, он пошёл прочь. Чем больше Гарри удалялся от злополучных дверей, тем легче ему становилось. И тем быстрее у него становился шаг.
«Я вернусь. Позже», — пообещал он самому себе.
С тех пор, как «Ежедневный пророк» напечатал опровержение публикаций, вовсю чернивших Снегга, каждый причастный (и непричастный) к этим событиям гражданин считал своим долгом нанести визит вежливости Северусу. Эти визиты были скоротечны. На повторные решались только самые близкие: Дамблдор, Будогорский и Катерина. Их Снегг молча игнорировал. Если же кто-нибудь другой пытался выразить ему соболезнования или проявить участие, тут уж — мама не горюй! — Северус Снегг расправлялся с непрошенными гостями быстро. Люпин одним посылом палочки был отправлен в морг (не в качестве покойника, но всё же…), Грюм — спущен с лестницы, а о Скиттер взбесившийся Северус чуть не изломал табурет.
Хуже всего приходилось медсёстрам. Те были вынуждены мириться с причудами Снегга круглосуточно. Когда кто-то из персонала робко заикнулся об установленном для посетителей времени посещений, Северус пришёл в такую ярость, что чуть не придушил несчастного. К счастью, вовремя приковылял Будогорский (который к этому времени довольно ловко управлялся с костылями). С тех пор Снегга оставили в покое. Он не ел, не пил, не спал, дни и ночи просиживая в больнице. Он словно впал в кому. Северус чувствовал в своём сердце дырку, через которую утекает его кровь, постепенно наполняя грудь обжигающей, как кипяток, жидкостью. Было больно и трудно говорить, двигаться, даже дышать. Как в анабиозе он прожил месяц.
Детей отправили к бабушке. В Россию препровожала их Катерина. Они свалились к ничего не подозревающим Гончаровым как снег на голову. Катя позвонила родителям Юлии из Пулково и сказала «Мы едем».
— Что? — не расслышала баба Люся. — Кто говорит? Где вы?
Но Катерина успела повесить трубку. Когда, спустя час, они с детьмя появились в доме на Счастливой улице, в квартире их, не считая Людмилы Семёновны и Валентина Ефимовича, встречали Юлин брат, сын с невестой и лучшая Юлина подруга Лена Васильева.
— Где же Юлия? — спросил Валентин Ефимович (папа). — Мы думали, она сама приедет на свой день рожденья.
— Да, действительно… сегодня ведь её день рождения, — Катя растерялась не меньше Юлькиных родственников. — Простите, я так хочу в туалет… не могла оставить детей ни на минуту… терплю с самого Лондона.
Первой пришла в себя Юлина мать.
— Давайте, — распорядиолась она, принимая из рук Кати Асю и Гошу. И тут же умилилась: — Боже! Какие хорошенькие!
