— Мне казалось, это ОНИ, — Гарри кивнул в сторону воркующей парочки, — заговорили по-английски.

— Может быть, — задумчиво сказала Джинни, перекусывая стебелёк какого-то растения. — Но как объяснить, что мы стали понимать язык птиц и зверей?

— Не знаю… Как ты думаешь, когда мы вернёмся домой, это свойство у нас сохранится?

— Как знать… Я тоже об этом думала, — вздохнула Джинни.

Она прислонились к стволу берёзы и закрыла глаза. Гарри обнял её и стал целовать.

— Всё лижитесь? — крикнул ему в самое ухо Рон.

— Ага, — ошалело согласился Гарри.

— Пойдёмте со мной. Наконец-то дело сдвинулось с мёртвой точки. Кикимора письмо принесла.

Кикимора своими повадками напоминала дешёвую шлюху. Сегодня её лицо покрывал толстый слой белил, на щеках красовались румяна, как у сувенирной матрёшки, тени — подобны радуге, а ресницы от неряшливо наложенной туши угрожающе провисали над глазами болотного цвета.

— Ну, миленькие, вот и кончились великие испытания, — вертя тощим задом, захихикала она, обнажив гнилое редколесье зубов.

„Какие ещё испытания? И как они могли кончиться, даже не начавшись?“ — подумал Гарри.

— А вы, слатенькие, небось думали, что чуть вас к себе позовёт? Угощать-потчивать начнёт? — поправляя зелёные водоросли волос, осклабилась Кикимора. — Они теперь горем наученные. Дороги свои заповедные пуще ока берегут.

— Значит, мы их не увидим? — огорчённо протянул один из русских, Евгений.

— Скажи слава богу, золотенький. Видеть-то их невелика радость, — утешила его Кикимора. — Ну-ка, читай, кто грамотный.

Она протянула залитое сургучом письмо девочке, которая стояла рядом. Её (как и её парня) тоже звали Женя. Вообще эта путаница с именами русских вносила в первые дни общения много сумятицы. В конце концов, „англичане“ стали звать юношей полным именем, а девушек — коротким: Евгений — Женя, Александр — Саша, Валентин — Валя.

Женя стала читать вслух:

Юные друзья наши!

Вот уже больше недели мы наблюдаем за вами. Мы удовлетворены результатами наших наблюдений. Более вас не задерживаем.

P.S. Передайте сердечный привет Славику. Рады будем с ним повидаться. Дорогу к нам он знает.

— Это всё? — Рон выхватил письмо из рук Жени и перевернул его. На обороте ничего не было.

Ребята не скрывали разочарования.

— А я вам вот что скажу, — подал голос Старик Лесовик. — Всё очень даже удачно сложилось. То, что чуть вас ДРУЗЬЯМИ назвала, само за себя говорит.

— А кто такой Славик? — спросил Гарри.

Он более других чувствовал неудовлетворённость, возлагая на эту поездку ТАКИЕ надежды!

— Славик — отменный мужчина! — со знанием дела прищёлкнула языком Кикимора.

— Тихо ты, чучело! Тебе, окромя Лешего, никого другого не светит! — осадил её Лесовик. — Славик — он же Ростислав Апполинарьевич… А теперь собирайтесь, прощайтесь друг с дружкой. „Наших“ я сразу по домам отправлю. А гости заморские спервоначалу у Яги появиться должны. Там вас Славик-то и дожидает.

Вечером в избушке Бабы Яги яблоку некуда было упасть. В её скромное жилище набилось столько колдовского народа, что Гарри и его друзьям пришлось ютиться на печке, глядя, как веселятся русские волшебники. Как следует выпив и закусив, они принялись распевать застольные песни. А затем Бабка Ёжка сорвала с головы платок и, тряхнув вздыбленными волосками, кинулась в пляс. Она то величаво плыла „барыней“ (что выглядело довольно комично), то подскакивала, попеременно выставляя ноги, обутые в лапти. Потом её подхватил под „крендель“ Илья Муромец и пошёл с ней кадрильным шагом. Пол в избушке кряхтел и кудахтал. Аккомпанировали им гусли-самогуды, волшебная дудочка и хохломские ложки. Инструменты носились в воздухе над танцующими, а ложки время от времени норовили стукнуть кого-нибудь по голове. В конце концов, изловчившись, их поймал Алёша Попович и стал выкидывать с ними такие коленца, что хогвартцы только диву давались. В центр круга вбежала раскрасневшаяся Василиса Премудрая. Раскинув цветастый полушалок и дробно перестукивая точёными ножками, она озорно глянула на Будогорского и запела:

Ох, Слава, Слава, Славочка —

Посидим на лавочке…

Посидим, поокаем —

Мож, что и наокаем! Эх! — и Василиса вытащила в круг Барина.

К их удивлению, Ростислав Апполинарьевич не стал ломаться и ответил ей приятным баритоном. Василиса, сложив, как школьница, руки „полочкой“, приплясывала перед ним.

Василисушка моя —

Краса ненаглядная —

И румяна, и стройна…

А всё равно — не годная!

И, развернув руки кверху ладонями, прошёлся перед ней „гоголем“.

Чем, скажи, я не годна

Тебе, мой соколик?..

Кто такое говорит,

У того уж не…

Волшебница, под одобрительный смех собравшихся, обошла Будогорского. Тот рассмеялся и, приобняв Василису за талию, запел:

Ну, сама ты посуди,

Что со мною станется?

Мне же тут же, у Яги,

Тумаков достанется!

— От кого достанется?

— От „каво, от каво“… —

От любовничка тваво! Барин выразительно посмотрел на Кощея и нырнул за спины трёх богатырей. Василиса тоже спешно покинула круг. Её место тут же заняла Кикимора. Подбоченившись, она пронзительно заголосила:

У маво милёночка

Шерсть, как у козлёночка.

Голова плешивенька,

Борода паршивенька! Эх!

Тут же, прихрамывая, к ней подвалил Леший и засипел:

А у милой, у моей,

Груди волосаты…

Как на них я погляжу —

Батюшки, святы!

И, обхватив голову, закружился „топотушками“.

Что такое, не пойму,

Что такое я держу?

До колен болтается,

На х… называется! — не осталась в долгу Кикимора.

Мальчишки на печке давились от смеха, девочки смущённо хихикали, но им было явно не по себе. А частушки становились всё фривольнее. Гарри сообразил, что их сочиняют тут же, на ходу. Ясно, что никаких заготовок на этот счёт ранее не имелось. Он подумал, что у него бы так не получилось… Но, может, и не должно… Это их, национальное. Смекнув, наконец, что такое „веселье“ не для аглицких ушей, Баба Яга решила разогнать тёплую компанию. Она задула свечи, и кодла чародеев потекла на поляну. Гарри тоже спустился с печи и подошёл к Барину. Тот ласково потрепал его вихрастую голову и ответил на немой вопрос:

— Завтра, Гарри. Всё завтра.

Назавтра он растолкал Гарри чуть свет и знаком попросил следовать за ним.

— Сегодня, Гарри, мы предпримем то, ради чего и оказались в России. Тебя, правда, чуть не звала… Ну, авось обойдётся… Лучше нам отбыть, пока все спят. Чтобы не было лишних вопросов. Готов?

Будогорский попросил, чтобы Гарри взял его за руку (как они делали когда-то с Дамблдором) и трансгрессировал. Судя по всему, они очутились неподалёку от домика Старика Лесовика. Местность показалась Гарри знакомой. Барин вышел на пригорок и, сняв с шеи шнурок со свистком, которого Гарри раньше не видел, свистнул в него два раза. Тут же трава зашевелилась и разделилась — как волосы на пробор — на три тропинки. Они очутились в центре трёх дорог. Перед ними вырос огромный валун, поросший мхом. Будогорский подошёл к нему и потёр рукавом футболки. На камне обозначились слова:

НАЛЕВО ПОЙДЁШЬ — КОНЯ ПОТЕРЯЕШЬ,

НАПРАВО ПОЙДЁШЬ — ДРУГА УТРАТИШЬ,

ПРЯМО ПОЙДЁШЬ — СЕБЯ НЕ УЗНАЕШЬ,

А НАЗАД ПОВЕРНЁШЬ — НИЧЕГО НЕ НАЙДЁШЬ.

P.S. Верь не глазам своим, а своему сердцу.

— Мы пойдём налево? — робко спросил Гарри. — У нас ведь нет коня — значит, мы ничем не рискуем…

— Ты, наверно, не обратил внимание на приписку, Гарри, — мягко заметил Будогорский. — Что тебе говорит твоё сердце?

— Ну-у, я бы пошёл прямо.

— Правильно. Идти к своей цели надо не кружным путём. Прямота — это честность, правдивость. Качества, которые чуть ценит превыше всего.

Они зашагали по центральной тропе. Вскоре деревья перед ними поредели и обозначилась сложенная из брёвен стена, напоминающая очертаниями старинный форт. В верхнем этаже брёвен были вырублены окошечки бойниц, над которыми возвышались остроконечные маленькие крыши на столбиках-подпорках. Из-за стены форта выглядывали купола церкви. По русскому обычаю, они были крыты щепой — так называемой „дранкой“.