– Двадцать один! – гордо объявил я и мой соперник тут же перестал улыбаться.

– Ладно, – объявил он, помолчав некоторое время, – играть ты уже научился, дальше играем только на деньги. Всех, кто не играет, прошу не мешать.

Тут же началась суета: кто-то садился поближе, кто-то забирался на кровать над нами. Я понял, что буду мешать и решил выйти из спальни проветрить голову.

Со стороны входа в наши спальни располагалось несколько невысоких хозяйственных построек, самой большой из которых была кухня, судя по запахам, доносившихся из каменного здания с широкой трубой. Дыма заметно не было, но стойкий запах еды не давал усомниться в том, что повар сейчас не дремлет. Я пожалел, что не захватил с собой на улицу вторую половину маминой лепёшки, и поспешил свернуть за угол во внутренний двор.

Со стороны двора у нашего здания тоже была лестница посередине, но уходившая не вниз, а на уровень выше. Однако, подойдя ближе я обнаружил, что под неё также уходили маленькие ступеньки на нижний уровень.

Любопытство тут же взяло надо мной верх, я спустился по особенно тёмным ступеням и заглянул в проём двери. Самой двери тут не было, комната же утопала в кромешной тьме, так что что-то разглядеть было решительно невозможно. Некоторое время я постоял, чтобы дать глазам привыкнуть, но ничего не изменилось, и тогда я решил шагнуть внутрь.

Под ногами как-то очень знакомо заскрипели друг об друга камни, и я сразу же понял, что стою на угле. "Не хватало только споткнуться и вымазаться в угольной пыли!" – подумал я и решительно стал выбираться из-под лестницы, но только когда уже шагал по дорожке между деревьев, вдруг понял, что там под лестницей топится печь, бока которой, обитые железом, я и наблюдал с другой стороны и в спальной. Обернувшись, я убедился, что над крышей как раз над лестницей, за которой, видимо, и располагалась печь, возвышается широкая каменная труба.

Отвернувшись от созерцания трубы, я заметил ещё одну интересную местную особенность: дорожка, проложенная между деревьев вела точно от крыльца одного учебного здания к другому. Я прошёл ещё немного вперёд, туда, где уже было заметно пересечение с другой дорожкой – и оказалось, что она также начинается от крыльца третьего строения и уходит в сторону дома книг, однако самого дома отсюда почти не было видно: на пути возвышалась мачта.

Кажется, в то время я ещё не знал этого слова "мачта", но, конечно, прекрасно понимал, что эта палка с парусом имеет самое прямое отношение к кораблям. Впрочем, самого паруса тогда я не разглядел, хотя их было там даже два – они были свёрнуты и привязаны к поперечным палкам, но тогда я не понял этого, хотя близко подошёл к самой мачте и ещё некоторое время ходил вокруг, рассматривая её с разных сторон.

Конечно же, я не упустил случая подойти к якорю и потрогать его за один из боков, гладкий, очевидно, от прикосновений многих других любопытных рук, подходил к огромному штурвалу и пробовал его вращать, как, видимо, и все другие, кто подходил к нему: были заметны многочисленные следы ремонта на деталях колеса, до которых в том числе можно было дотянуться, только подпрыгнув, а с одной стороны даже на тех, до которых дотянуться было невозможно, казалось, даже встав на голову кому-нибудь ещё.

С этой стороны у дома книг отсутствовали всякие ступени, но двери в количестве двух всё-таки имелись. Помнится, тогда я решил, что эти двери ведут на нижний уровень, но позже узнал, что дом книг не имеет нижнего уровня вовсе, а за дверями начинаются ступени, ведущие к широкой лестнице, по которой вчера с отцом мы и поднимались, чтобы меня записали в ученики.

Я ещё раз обогнул мачту, ведя по ней рукой, дивясь её гладкости и гадая, как на неё взбираются люди, постоял, глядя то вверх, то на расходящиеся в две стороны толстые верёвки, но не придал им никакого значения и направился по дорожке в обратную сторону.

С каждой стороны дорожки стояли лавочки со спинками, некоторые были совсем рядом или напротив друг друга, другие довольно далеко – ясно было, что раньше их перетаскивали, как хотелось, однако, сейчас все они пустовали, и я прошёл до самого дома учителей, так никого и не встретив.

Здесь деревья не заканчивались вдруг, уступая место вытоптанной земле до самых окон, как возле других зданий, но, наоборот, росли ничуть не реже, а некоторые и вовсе касались ветвями стен. Впрочем, для скамеек здесь тоже нашлось место, и на одной из них я и обнаружил своего первого знакомого.

Светлая короткостриженая голова его склонилась над раскрытой книгой так, что солнце пекло ему самую макушку, сам же он, по всей видимости спал. Я не знал, как поступить, и стал медленно подходить ближе, стараясь ступать бесшумно. Вдруг откуда-то слева раздался звон, похожий на звук удара молотом по железной болванке.

Стучали, видимо, где-то за зданием, судя по тому, что звук был сильный, но, долетая до меня, слышался слабее и повторялся несколько раз, ослабевая. Мой знакомый открыл глаза, посмотрел на меня и, когда звон повторился второй раз, захлопнул книгу, встал, и, на ходу пряча её в мешочек, сказал:

– Пойдём. Здесь отлично кормят.

– Послушай, а как тебя зовут? – спросил я, пытаясь подстроиться под его торопливый шаг.

– Здесь редко используют имена, – произнёс он так, как будто говорил "все, кто мог ходить, давно ушли отсюда". Некоторое время я раздумывал, шутка ли это, и не знал, что говорить, но он вдруг продолжил: – Только на уроках, да и то нечасто, – тут он впервые посмотрел на меня, и мы прошли так несколько шагов, глядя друг на друга, пока не настала пора сворачивать на перекрёстке.

Пока он смотрел на меня, я не знал, что и думать, я вообще не понимал его взгляда, сурового, но не изучающего, а будто бы уже наполненного всеми знаниями, до которых мне как до гор пешком. Но вот мы свернули, он снова глядел куда-то в землю недалеко от себя, и я вдруг подумал: "А ты-то откуда знаешь?!"

– А ты-то откуда знаешь? – тут же спросил я его.

– Ууууу, друг, – произнёс он всё тем же голосом, и, не отрывая взгляда от земли, положил мне руку на плечо. – Я, знаешь ли, – тут он начал похлопывать меня по плечу ладонью, – не одну дюжину дождей уже топчу здешние пески.

Закончив говорить, он снова направил на меня тяжёлый взор из-под нахмуренных бровей, но тут я сбросил движением плеча с себя его руку со словами:

– Послушай, мне совершенно не нравится это здешнее поведение, будто бы каждый может положить тебе руку на плечо и… – я задумался насчёт "и", а он тут же спросил:

– А кто это "каждый"? С кем это ты уже познакомился? – голос его изменился, да и взгляд стал совершенно другим: брови он хмурить не перестал, но в глазах появилась заинтересованность.

– Я не знакомился. Один долговязый учил меня играть… в карты.

– Ого, живо Крючок до тебя добрался, – несколько задумчиво произнёс он и вдруг с размаху хлопнул меня по животу мешком с книгой, так что я согнулся пополам, не столько от боли, сколько от неожиданности. – Лучше тебе со мной не связываться, если не хочешь неприятностей, – выпалил он прежним голосом, только чересчур громко.

Подняв голову, я понял, что его последние слова слышал далеко не один я: всё пространство возле лестницы заполнялось прибывающими на обед любопытными. Мой собеседник живо взбежал по ступеням и вошёл в дверь, я же распрямился, крикнул погромче "Вот сволочь!" и оглядел всех присутствующих:

– Надеюсь, кормят здесь лучше, чем общаются! – воскликнул я, вдруг решив сохранять бойкий настрой, и решительно зашагал к дверям, не обращая больше ни на кого внимания.

Остальные поступили так же, и в итоге в столовую я вошёл одним из последних. Тогда я, конечно, ещё не знал, что она называется столовой, да и всё, что происходило внутри было для меня удивительным.

Оказалось, что еду не подают на стол каждому, а, наоборот, каждый берёт свою еду сам, ставит на небольшую дощечку и несёт к столу, а после еды бросает грязные миску, чашку и ложку в специальный чан.