Что-то напевая, в дом вошла мама. Принесла разношерстную зелень, немытую морковь, кривые свежие огурчики.

– Выспался, Егорушка? – спросила она ласково.

Я кивнул. Не люблю разговаривать спросонья.

Не допив чай, поплелся во двор искать Юльку.

Заглянул на веранду – нет, в бане тоже. Может, ягоды собирает, подумал. Пока перепробовал все ягоды, что росли за домом, чуть было не забыл о поисках. Черноплодная рябина связывала рот, красная сладко кислая смородина целыми веточками попадала за щеку, чёрная смородина лопалась на зубах и растекалась своей непревзойденной сладостью, а птичья ягода (настоящего названия я до сих пор не знаю), как обычно, съеденная подчистую мелкими пташками и сороками, так и не попала мне на язык.

Юльку обнаружил в беседке. Она сидела на лавке, обняв колени, смотрела в сторону. Щеки ее были красными и влажными.

– А я тебя ищу везде. Ты чего?

Она не реагировала. Не оборачивалась.

Юлька встречалась с Сашкой. Он также приезжал на все каникулы к бабушке с дедушкой в нашу глухую деревеньку. По вечерам местная молодёжь от 14 до 18 собиралась на крыльце старого полуразваленного склада. Кто-то пил, кто-то пел, кто-то курил папиросы «Прима» на двоих, кто-то жег костёр и рассказывал байки. В общем, все были довольны и заняты. Парочки сидели там час-два, а потом разбредались кто куда. Вот и Юлька с Сашкой так же бродили до первых петухов по тихим проселочным дорогам, соединяющим нашу деревню и ещё три поселения. Юльке едва исполнилось пятнадцать, Сашка был чуть старше. Наверное, они разговаривали о какой-нибудь ерунде, целовались и миловались. Их дело. Короче говоря, из всей этой подростково-сельской романтики вышел большой и предсказуемый пшик.

– Он меня не любит! – Ревела Юлька, отдавая скомканному носовому платку влагу.

Я молчал, то глядя на её мокрые от слез ладони, то на потекшие тушью глаза.

– Зато… зато я тебя люблю! – выпалил. Я не знал, чем ещё ее можно утешить. Сел рядом. Юлька повернулась, потянулась ко мне и обняла. Обняла крепко, до боли, и продолжила тихонько всхлипывать в моё костлявое детское плечо.

Оставалось ещё три недели каникул. Мы провели их весело без забот и хлопот: купались, играли в прятки, ходили на рыбалку, ловили лягушек в пруду и занимались ещё кучей детских важных дел. Она учила меня плести венки из ромашек – я учил ее насаживать червяка и забрасывать удочку. Она читала мне на ночь «Алису в стране чудес» – после обеда я читал для неё вслух «Робинзона Крузо» и «Приключения капитана Блада».

Когда пришло время расставаться, стало грустно, но терпимо, потому что знали – скоро мы снова увидимся и будем вместе проводить наше бесценное и счастливое детство.

Воды с тех пор утекло много. И дяди Бори давно нет на свете, и у Юльки уже двое детей и муж с усами, а слова о любви, как о главной составляющей, как о движущей силе, как о великой благодетели, до сих пор для меня в воздухе застыли и звучат. И каждый раз, когда задумываюсь, обрастают эти слова новыми смыслами и пониманиями. Снова и снова появляются гладкие грани на драгоценном камне тех, дяди Бориных, слов.

Любить-то можно и молча, только надо, чтоб об этом знали, а вот когда плохо и тоскливо будет, надо о любви своей напоминать, и человек сразу воспрянет.

Я тогда понял, как неминуемо позавчерашний простой и прозрачный мир вокруг не похож на загадочный и такой, казалось бы, близкий послезавтрашний. Выразить эту мысль я смог только сейчас, спустя много лет. Раньше она сидела в голове туманная и мутная, но понятная без лишних объяснений.

Август 2015

Два раза в день в деревню Семеново ходил старенький ПАЗик. Взяв билет на вечерний автобус, Андрей Николаевич уже через полтора часа подходил к выкрашенному в голубой цвет домику с резными наличниками на окнах.

Теща поглядывала в окно каждые десять минут – ждала в гости любимого зятя. Истопила баньку, напекла пирогов, купила бутылочку. Андрей Николаевич тещу свою любил и уважал, а она в нем души не чаяла, как на сына смотрела. В общем, вечер пятницы провел зятек как кот на масленицу: парился, ел, пил, отдыхал душой и телом. Теща к ужину соседок позвала, старухи выпили по две рюмочки и запели своими русыми голосами:

А потом ещё по одной накатили и совсем уж горько затянули:

Зять уже разомлел после бани, да и захмелел, и слезы выступали на его усталых глазах – настолько старческое пение его пробрало.

На утро Андрей Николаевич встал огурцом и молодцом. Поправил теще забор, наносил воды на полив, наколол дров, покрасил крыльцо, за что вечером опять был накормлен и напоен, как самый настоящий господин. Ну, естественно, без завтрака и обеда любимая теща Андрея Николаевича тоже не оставила, но главным после тяжёлого рабочего дня все-таки был ужин.

Уезжал Андрей Николаевич в воскресенье, на утреннем автобусе. Теща проводила его до калитки, перекрестила на дорожку и обняла. Счастливый и отдохнувший зять пришёл на деревенскую остановку и уже через пятнадцать минут сидел в автобусе, перебирая пальцами ручки дорожной сумки, нагруженной молоком, ягодами и пирогами и ещё многими деревенскими гостинцами.

В автобусе «белыми розами» хрипело радио. На передних сиденьях разместились две женщины в светлых платочках и белоснежных рубашках. Они громко разговаривали и смеялись. В ногах у женщин стояли ведра с черникой, малиной, клубникой и черной смородиной. На продажу, наверное, повезли, подметил Андрей Николаевич и отвернулся к окну.

Странное дело, подумал Андрей Николаевич: водитель-то по встречке едет, то на обочину съезжает правыми колёсами, то просто петляет из стороны в сторону, уж не пьяный ли…

Да ведь точно – пьяный!

Никаких сомнений у разволновавшегося Андрея Николаевича не осталось, когда на очередной остановке водитель, еле ворочая языком и громко икая, четыре раза переспросил вошедших пассажиров до куда им нужно доехать. Ну, ладно, подумал Андрей Николаевич, почти уже на месте, немножко подождать и дома. Водитель между тем хоть и был пьян, но ехал не быстро, совсем даже медленно, но больно как-то неуклюже.

И вот, когда до города оставалось всего три километра, на очередном крутом повороте автобус здорово занесло. Водитель не справился с управлением, и машина завалилась на бок. Дальше почти как у Толстого: «Всё смешалось, люди, кони…» Коней, слава богу, в салоне ПАЗика не было, а вот людей и пожитков, которые они с собой везли, имелось хоть отбавляй.

Полетели пакеты с луком и картошкой, ягоды посыпались по полу и, ударяясь о стекла, оставляли сотни разноцветных точек. Андрей Николаевич завалился на правые окна спиной, в лицо ему прилетела собственная сумка – больно ударила в челюсть трехлитровой банкой, находившейся внутри. Бабы громко заверещали, мужики кричали «ЭЭЭЭ! НОООО! СТООЙ! ЁП!», матерились, а сухой дедушка в короткополой шляпе и сером пиджаке, как-то даже жалобно что ли, завопил «Ой-ой-ооооой!»

Остановились. Точнее завалились. Несколько секунд тишина была, потом все потихоньку стали шевелиться. Выползали наружу через запасный выход, который какой-то мужик выдавил ногами. И вылезли женщины в белых блузках, да вот только блузки уже не белые были, а расписные. Тут и малина, и черника, и смородина, и клубника. Все цвета радуги.

– У вас, девки, будто бы камуфляж ягодный! – Посмеялся сухой старичок, присаживаясь на траву. Он ударился боком и придерживал больное место рукой.