Мы вышли в ещё не проснувшийся и залитый светом раннего солнца заулок. В каждой травине, в каждом листе, на каждой ветке поблескивали то ли золотом, то ли серебром капли ледяной росы. Бодрствующее состояние заулка я определял очень просто: заулок считался проснувшимся, если двор[1] был открыт и курицы с петухом во главе выпущены на свободу, дверь в баню распахнута и на лавке, рядом, стоят несколько эмалированных тазов с замоченными половиками, если всего этого не было – значит, заулок не проснулся.

– Ножик-от взял? – тихо спросил дядя Боря, потянувшись к калитке и глядя на меня.

В этот момент калитка резко распахнулась, и в проход влетела Юлька, не замечая нас, она смотрела куда-то в ноги.

– Ну ты и гулена! – крикнул я ей вслед, но она уже скрылась за входной дверью.

– Спать поди хочет. Сегодня полночи на мотоциклах туда-сюда каталися. Пойдем, – сказал дядя Боря.

Мы вышли на грунтовую деревенскую дорогу. Дождей не было почти две недели, и от наших сапог при каждом шаге поднимались маленькие клубы пыли.

Деревня понемногу просыпалась: где-то вдалеке мычали сонные коровы, кукарекали петухи, призывая всех к пробуждению, редкие старухи медленно копошились в огородах. Статные избы мало-помалу отогревались восходящим солнцем.

– Хасбулат молодой / Хасбулат удалой… – замычал себе под нос дядя Боря. Он проговаривал не все слова и, время от времени, вообще, трудно было различить, что именно он поет. Коротает время, подумал я. Его пение меня всегда успокаивало.

Вышли за деревню, спустились с дороги и побрели по полю в сторону леса. Шли молча, поэтому я решил разбавить тишину и поговорить на волнующую меня тему:

– Дядь Борь, а почему Юлька такая злая, чего я ей сделал-то?

– Хо-хо! Ты-то ничего не сделал. Юлька твоя взрослеет, на мир по-другому глядит. Черт ее знает, может, влюбилась в кого.

– Ну, они ж с Сашкой гуляют. Эт чего любовь что ли?

– А то. Любовь она разная, а у молодых и вовсе не понятная.

– А ты тетю Нину любишь?

– Ишь ты какой! – Дядя Боря улыбнулся и задумчиво посмотрел себе под ноги. – Теперь-то у нас уж не любовь. Мы теперь как один человек: я без неё не живу, и она без меня никуда, старики мы, что поделаешь, а в молодости, я ее страсть как любил.

– И она вот так же злилась, как Юлька?

– Всякого бывало. Позлится да перестанет, как говориться. Усек? Не бери в голову.

– Усек… – немного расстроено ответил я.

Со всех сторон, с каждым новым шагом, лес удивлял меня. Он всегда какой-то таинственный и манящий. Лес хранит многовековые секреты своих обитателей, завораживает гостей, кормит своих жильцов, спасает и слабых, и сильных.

Грибы в тот год росли хорошо, да и не только грибы, год вообще выдался урожайным. Бабушка говорила, что такой же урожайный год был перед войной, но я в силу своего беззаботного девятилетнего возраста не особо понимал, как это – война и что это такое. Я знал, что война – это страшно для всех и всего, и что люди погибают молодыми, и что прадедушка, по отцовской линии, без вести пропал на войне, а ещё в телевизоре, в каком-то боевике, я услышал, что «на войне все средства хороши», а на уроках истории нам говорили: «война – двигатель прогресса». Такими были все мои познания.

К полудню мы набрали полные корзины грибов и наполнили несколько пакетов, предусмотрительно припасенных дядей Борей.

Возвращались не торопясь. Разморенные палящим солнцем часто останавливались в тени.

– Ты вот, Егор, молодой еще, – кряхтя, опустившись на траву, начал дядя Боря. – Маленький, а некоторые вещи уже понимаешь, по-другому на них смотришь, нежели пацаненок дошкольный. Скоро и у тебя такие проблемы начнутся, как у Юляшки нашей. И любовь, и нелюбовь будет, всего хватанешь. Ты самое главное не зацикливайся, а то и с ума можно съехать. Юляшка-то девочка, они эмоционально реагируют, им иначе никак. Да и то – поплачет и забудет.

– Понятно вроде, – улыбнулся я, – то есть девочки всегда психуют, а мальчики себя сдерживают, а потом, когда девчонки не перестают психовать, мальчики срываются и тоже распсиховываются?

Дядя Боря захохотал.

– Ну, почти так. Вырастешь – сам на все это поглядишь, сейчас-то нечего об этом думать.

– Дядь Борь, а что такое любовь?

– Нуууу, парень, это ты вопрос так вопрос задал! Разная любовь бывает. Долго можно рассказывать об ней.

– Пойдем домой тогда, а по дороге расскажешь? М? – Я вцепился в корзинку и в один прыжок оказался на дороге.

– Ну что ж, сабантуй, пойдем, – грузный дядя Боря поднялся и зашагал за мной, правой рукой опираясь на палку, а в левой держа корзинку и пакеты.

– Вот любовь какая бывает, Егор. Вот за грибами мы с тобой пошли. А грибы как надо собирать?

– Быстро?

– Не-ет. Грибы надо собирать с любовью. Если гриб возьмёшь да с корнем вырвешь, чего потом на месте этого гриба вырастет? Ничего. Пусто будет. А если ты ножичком аккуратно его срежешь и потом корешок, в земле оставшийся, мхом или листвой прикроешь, то через денёк-другой снова грибок на этом месте покажется.

Если любовь воспитаешь в себе, то все вокруг тебя по-другому будет выглядеть. Любовь она ведь великая учительница, нужно учиться ее приобретать, всю жизнь этому нужно учиться, потому что с трудом и в труде она приобретается, за дорогую цену покупается и времени много забирает в свою пользу. Потому что если любишь, то любить надо не на миг и не на мгновение, а на долгий и бескрайний срок. А случайно каждый проходимец полюбить может, и плохой человек полюбит.

Дядя Боря замолчал. Я не знал, что ответить, смысл сказанного был не очень понятен.

– Ничего ты не понял, наверное. Но! Не страшно. Ты мои слова запоминай, потом поймешь, когда надо будет.

– Запомнил, – твёрдо ответил я.

Добрели, наконец, до обветшалого домика Колесовых (т. Нины и д. Бори). Присели на крылечке, в прохладе. Тёти Нины дома не было. Наверное, с кем-то языками зацепилась, по пути из магазина, подумалось мне.

Дядя Боря принёс ведро вкусной колодезной воды, и мы её сладко пили из беленьких фарфоровых чашечек, причмокивая. Я взахлеб выпил пять или шесть чашек и, пожав дяде Боре его здоровенную шершавую ладонь, побежал домой, с корзинкой наперевес.

Дома все кипело: бабушка терпеливо и старательно копошилась в огороде, папа что-то колдовал с досками на верстаке у бани, медлительные курицы слонялись туда-сюда, в поисках смысла существования. Только ленивый кот, разморенный послеобеденным солнцем, крепко спал, оккупировав кем-то забытую на краю лавочки куртку, изредка отгоняя от морды мух своим пушистым полосатым хвостом.

Незаметно подошёл к папе.

– Пап! Я тебя люблю! – вложив в это как можно больше торжественности, сказал.

Папа дернулся от неожиданности и, кажется, даже немного подскочил. Одна из досок свалилась с верстака.

– Да ну?! – Папа улыбался, – напугал! Иди, давай, в дом. Отдыхай. Мешки вон под глазами.

– Ага, – я вздохнул. Почувствовал нарастающую усталость, пошел в дом.

Мама трудилась на кухне. Пахло чем-то ароматным, вкусным, домашним.

– Мам! Я тебя люблю!

– И я тебя, солнце!

Маму только слышал, но почему-то точно знал, что она улыбается. Тихонько пробрался в комнатку, где стояли наши с Юлькой кровати. Юля ещё не вставала.

– И тебя люблю, – прошептал я.

Стянул с себя одежду, плюхнулся на свою скрипучую кровать, прижался щекой к холодной подушке и моментально заснул.

Спал будто в черной плотной вате – мягко, крепко, глухо.

Открыл глаза. Ярко. День.

Юлькина кровать пустая и, как обычно, не заправленная. Натянул перепачканные краской и еще чем-то черным шорты. Вышел из спаленки. Сначала показалось, что дома никого, потом услышал сопящую на лежанке бабушку. Глянул на часы: полпятого – бабушка в это время всегда дремлет. Потихоньку пробрался на кухню, отыскал блюдо с пирожками, налил холодного чаю. Минут десять лениво жевал мягкое тесто и глотал переслащенный бурый напиток, глядя в окно.