Крайне редко случалось то, от чего дети на какое-то время хотели провалиться под землю, – в калитку стучал сосед и говорил:

– Ваш отец в канаве валяется, заберите.

Как они могли забрать здорового мужика? Валерка и Надя оба тощие, слабенькие, но помочь надо. Валерка бежал к Никитичне (у нее была низенькая тачка на колесиках), и, низко опустив головы, они топали к канаве – она одна в селе, ближе к речке, глубокая, перекрытая толстой доской, ее и трезвый с трудом перейдет. На осуждающие взгляды и ухмылки Надя и Валерка повторяли мамину фразу:

– Ему жизнь поломали.

– Жизнь поломали? – возражал прохожий с иронией. – Пить надо меньше.

Если дело было зимой, они с Валеркой тем более не мешкали – хватали санки, с горем пополам взваливали на них Андрея и тащили до калитки. По дороге он много раз падал на землю, но они снова поднимали его и тащили. Трудно, но что делать? За калиткой начинался деревянный настил, ведший к крыльцу. Андрей падал на настил и сам заползал в хату, матерясь, а потом вдруг останавливался, поднимал голову, смотрел на детей мутным взором и начинал извиняться и клясться, что больше капли в рот не возьмет, называл их голубками. Они помогали ему раздеться, разуться, забраться на диван и садились рядом на стулья. Это были минуты, когда им хотелось сидеть рядом с Андреем – он был такой незащищенный… Он засыпал, и во сне его лицо становилось каким-то особым, спокойным и беззаботным. Они жалели его и любили еще больше, а как только он переставал храпеть, осторожно толкали его в плечо – а вдруг умер? Он приоткрывал один глаз, снова называл их голубками, говорил добрые слова, признавался в любви голосом неожиданно мягким, бархатным, но вскоре его слова превращались в невнятное бормотание и он снова храпел. Дети были счастливы. Проспавшись, он ругался с Ирой. Вернее, Ира к нему цеплялась, а он молчал, и уже на следующее утро от пьянки не оставалось и следа и он мчался на работу или возился в мастерской.

Об убийстве Андрей не рассказывал, но земля круглая, и вскоре по деревне поползли слухи. Андрей мужику проломил голову, он умер. Его же на войне контузило, он за себя не отвечает… Просто так проломил? Ага! Нет, врешь…

В сплетнях было много правды и неправды, но Андрей на них не реагировал – он жил своей головой, не забывая о чести, порядочности и долге. Именно эти чувства несколько раз в год приводили его к адвокату, спасшему его от неминуемых восьми лет тюрьмы. Для него это значило верную смерть. Приезжал не с пустыми руками, иногда с соседом, если вез что-то тяжелое, мешок картошки или овощи. Помогал с ремонтом в квартире… В общем, делал много и с удовольствием.

По маме Рае, оставшейся в Каменной Яруге, селе под Харьковом, Валерка тосковал, это было видно, но говорить о ней не хотел. Он только сказал, что собирала его бабушка, а до деревни довез сосед-дальнобойщик. Высадил на повороте и поехал обратно к шоссе – на этом Валеркина прежняя жизнь закончилась.

И началась новая. В ней все было удивительно: как это в деревне нет школы? Надо ехать в село? А где это село? В шести километрах? Если пешком, то это займет больше часа, потому что взрослый человек проходит один километр за десять минут. Наде было все равно, сколько идти, хоть сто километров, она радовалась, что они будут вместе. Она подкладывала в тарелку братика лучшие кусочки, а он возвращал. Андрей смеялся и называл это «летающие котлеты» – мол, когда его родители жили бедно, мама клала котлеты ему и отцу, а сама уверяла, что сыта. Только она отвернется, а они – раз! – котлеты эти ей в тарелку…

Надя помогала Валерке убирать в комнате, ходила с ним на рыбалку, а возвращаясь, они отдыхали на фундаменте летнего кинотеатра, поросшем бурьяном.

Сидят они как-то, болтают обо всем, и Валерка спрашивает:

– А где твой отец?

– Не знаю, – Надя пожимает плечами, – давно ушел… вместе с собакой. Хорошая была собака, немецкая овчарка.

Папа любил рассказывать, как собака эта за ним увязалась.

Она выбрала его в толпе, вывалившейся из автобуса, и пошла следом. Папа остановился и показал пальцем в сторону шоссе:

– Иди домой!

А сам дальше пошел, с попутчиками разговаривает. Собака не отстает.

– Тебя что, выгнали?

Отец присел на корточки. Собака тоже села, голову понурила и смотрит, а в глазах слезы. Отец погладил ее по голове, за ухом почесал:

– Что ж, пошли, будешь у меня жить.

Собака завиляла хвостом.

– А ты умная, найденыш… Найда. Вот и отлично, Найда, будешь мой дом охранять.

Найда исправно охраняла дом. Впустую не лаяла, а только на тех, кто норовил очень близко подойти к забору. Она так рычала и бросалась на забор, что все окрестные собаки боялись, а однажды взяла след и привела отца к соседу – сосед этот украл со двора лопату. Прослышав о такой необычайной способности Найды, соседи за плату, в основном выпивкой, просили отца найти пропажи. Пропажи были разные, от наволочки на веревке до мужского выходного костюма, украденного из шкафа вместе с белой рубашкой и галстуком. Найда находила все, о чем ее просили, вору били морду и отнимали украденное, если оно еще не было продано или пропито. Если было продано, находили покупателя, отнимали и наказывали ворюге вернуть покупателю деньги. Напоследок науськивали на него собаку.

– А он какой, твой отец?

– Какой? – Надя прищурилась на траву, будто в ней могла увидеть папу. – Высокий, волосы светлые.

– А человек он какой?

Какой человек? Найду она помнила, а вот отца… Бабушка рассказывала, что, когда Надя плакала, он выносил ее в одеяле на веранду. Вынесет, положит на пол и дверь в дом закроет. В мороз тоже выносил. А дедушка, мамин папа, любил ее, подбрасывал на руках так, что у нее дух захватывало, и она не боялась, что дедушка ее не поймает.

– Я отца не помню. – Надя опустила подбородок на грудь.

– Он пил? – Валерка нахмурился.

Надя кивнула.

– И зачем они это делают? – Она вздохнула тяжело и совсем не по-детски.

– С горя… – Валерка оторвал травинку и принялся покусывать. – Это я так думаю, а вообще кто знает… Фотку отца покажешь?

– У нас нет его фотографий.

Валерка вздохнул:

– У моей мамы тоже нет ни одной фотографии Андрея, она все порвала, когда он к твоей мамке ушел, но сначала глаза иголкой повыкалывала… Надя, смотри, – Валерка вытянул руку, – Зеленый Змий идет.

Через дыру в заборе заброшенной усадьбы к ним направлялся Надин дедушка, мамин отец, с большой эмалированной миской, накрытой стареньким кухонным полотенцем. У него нет зубов и лицо зеленого цвета, оттого что он гонит самогон и пьет – отсюда и прозвище. Дедушка иногда приходил к их воротам и садился на скамейку. Мама его в дом не пускала, да он и не просился.

Бабушка давно оставила его и уехала к новому мужу, с собой увезла кое-какую мебель. Надя была у нее один раз, еще в первом классе. Бабушка теперь жила на пятом этаже. У ее соседки была беленькая лохматая собачка, и Наде разрешили погулять с ней. Прогулка с собакой – признак счастливой жизни, все розовые мечты Нади сводились к этой картинке.

Бабушка с мужем раз в год после Пасхи наведывались в деревню, на кладбище. Как-то они зашли в дом, еще Андрея не было, сели за стол, и мама с бабушкой сразу поругались. Бабушка вскочила, стул с грохотом опрокинулся, и как закричит: «Лучше повеситься, чем с тобой рядом сидеть!» А мама ей: «Вешайся», – и бабушка с мужем уехали. Больше они не заходили – проедут мимо на синей машине и все, а Надя потом еще долго смотрит им вслед…

– Здрасте, детишки. – Дедушка снял с миски полотенце – под ним была клубника.

– Здрасте.

Дети расплылись в улыбках. У Нади слюнки потекли, и она шумно сглотнула.

– Вот, внученька моя ненаглядная, кушай, ты всегда клубнику любила. – Дед присел на корточки. – И ты ешь, Валерка, не стесняйся.

– Спасибо. – Дети тут же принялись за клубнику.

Смотрит он, как они едят, а у самого на глазах слезы умиления.