Три дня она умирала в ожидании Бориса, и сейчас в комнате с зарешеченным окном сидит не Надя, а кто-то чужой, с разбитым вдребезги сердцем и пустотой в душе от всего этого ужаса, и в ушах слышатся бабушкины слова: «Никому не верь».
А она поверила.
Кроме «никому не верь», бабушка и мама еще много чего говорили. Надя их слушала, и в ее голове «настраивалась антенна», улавливавшая крошечные вибрации правды, лжи, хитрости, обмана и насмешки. Впервые она довольно ясно ощутила такую способность лет в семь – к ним заглянула соседка и пригласила на день рождения, а Надя не то чтобы услышала, а почувствовала вместо «Ждем вас» «Лучше б вы не пришли!» – и сказала об этом маме. Мама ответила, что надо пойти, раз пригласили, а то люди обидятся – в деревне не принято обижать соседей. Деревня – это особый мир, живущий по своим законам. Здесь любят сплетничать ради сплетен – надо же как-то жизнь разнообразить! От скуки сталкивают лбами родных, чужих, соседей, а потом наблюдают за разыгравшимся спектаклем. Хорошо, если все заканчивается бранью да мордобоем, а не трагедией. Еще до рождения Нади одну девушку довели до самоубийства, и где-то с год сплетни, связанные с адюльтером – так говорит Лариса Никитична, она когда-то была учительницей, – не появлялись. Но люди-то живые, хочется побыть в центре внимания даже ценой сплетни, чужого горя, и потихоньку все возобновилось – снова стали лезть не в свое дело, судачить и раздувать из мухи слона при первой же возможности. И всем было невдомек, не доходило до некоторых, измученных каждодневной суетой и борьбой за выживание, что даже одно пусть не лживое, а самое что ни на есть правдивое слово, сказанное из лучших побуждений, вызовет всплеск эмоций, способный перерасти в цунами. Доброжелатель уже забыл о слове, о всплеске, а цунами растет, набирает силу и безжалостно сбрасывает на обочину жизни поколение за поколением ранее счастливой семьи. Никто уже не помнит, с чего все началось, а только разводят руками: «Такова жизнь…» Никто не помнит, что в начале было слово. Очень плохое слово.
Вот в такой деревне на пятьдесят восемь дворов в год Чернобыля в семье Саши и Ирины, только что закончивших школу, родилась Надя. С молоком матери впитала она главный закон деревни: нравится тебе жизнь, не нравится – терпи, другой не будет. Нравится тебе сосед, не нравится – терпи, когда-то придется обратиться за помощью, обязательно. Так деревня устроена, она – твой мир. Нравится он тебе, не нравится – терпи, другого не будет.
Ей пяти лет не было, когда отец – он пил – ушел и не вернулся. С ним ушла и не вернулась Найда, овчарка, пропали все деньги и два маминых кольца. Надя не сильно печалилась, ей даже хорошо стало – по вечерам в доме тихо, чисто, ей не надо забиваться в угол и руками зажимать уши, не надо собирать на полу осколки посуды, смотреть, как мама плачет, и самой глотать слезы. Потом в доме появился Андрей Дударев, худой до ужаса, мама познакомилась с ним в автобусе. Он воевал в Афганистане, был ранен в живот, его контузило; у него много друзей, они к нему часто приезжают, и он к ним ездит. У него есть инвалидная книжка. Он любит плавать, а к питьевой воде относится с непонятным селянам трепетом – если кто оставит колонку незакрытой, подойдет и закроет. Еще он отсидел срок за убийство – из-за этого некоторые соседи его побаиваются и перестали к ним заходить. Он сильно похудел в колонии, но теперь поправился и мама жутко заботится о его питании, чтобы ел часто и понемногу; она дает ему с собой контейнеры с салатами, баночку с супом, чтоб всухомятку не ел. Он совсем не толстый, стройный. Надя удивлялась: как он мог убить? На войне – да, а так… Он добрый. Он отомстил за друга, вот и сел. Несмотря на больной живот – его ранило, – он может выпить. Это бывает очень редко, но напивается он до потери сознания. Он хороший столяр, работает «на людей», крыши чинит, мебель собирает – ни от какой работы не отказывается, если надо – огород вскопает, дерево спилит. И еще он хорошо разбирается в машинах. Заглянет под капот – и сразу скажет, что к чему.
Вскоре после приезда Андрея, теплым майским воскресным днем, на улице появился рыженький веснушчатый юноша с огромным рюкзаком цвета хаки – с такими мужики на рыбалку ходят – и объемной дорожной сумкой. Народ привстал со скамеек и, гадая, к кому он приехал, с нетерпением ждал, у чьих ворот остановится. Парень остановился посреди улицы. К нему подбежала Лариса Никитична и спросила, кого он ищет.
Он искал Андрея. Самого его звали Валерка, было ему пятнадцать лет, а Андрей приходился ему отцом. Андрей такому повороту событий очень обрадовался, а Надина мама – нет. Надя тоже очень обрадовалась, потому что мальчик ей понравился, а когда их глаза встретились, ее сердечко екнуло. Впервые в жизни… Она зарделась и стала тереть щеки, будто они чешутся, будто из-за этого покраснели. Из разговора матери и отчима Надя поняла, что бабушка мальчика письмом предупредила Андрея, что больше не собирается воспитывать внука. Мол, если Андрей будет присылать денег в два раза больше, то она еще подумает, а так – извините. Одно дело, когда Андрей сидел в тюрьме, а теперь пусть с новой женой сами воспитывают.
Валерка с неделю не разговаривал, поест – и прочь со двора. В школу он не пошел, потому что до окончания учебного года оставалась неделя, приехал он без табеля, только со свидетельством о рождении – из-за этого мама с отчимом тоже ругались. Еще они ругались из-за того, где угол Валерке выделить. Надя слушала и думала: в ее комнате два окна, можно комнату перегородить, и получится две, пусть маленькие, но отдельные. Она сказала матери, та скривилась:
– Это считай в одной комнате с мужиком…
Но деваться некуда – не выбрасывать же пацана на улицу, – и Надину комнату перегородили досками, оклеили обоями, а на дверной проем повесили штору. Кровать дала Никитична – железную, с хорошими пружинами, а за два месяца Андрей собрал небольшой шкафчик для одежды и письменный стол.
– Пару лет, и он уедет, – говаривала мама соседкам. И Наде на ухо: – Смотри мне, девка!
И пальцем перед носом машет.
Постепенно Валерка оттаял, и Надя увидела в нем стеснительного, доброго и смышленого парня. Они быстро привязались друг к другу, но в привязанности этой таилась боль – Ирина все время напоминала Валерке, что он своей матери не нужен.
Оно так… Трагедия разыгралась, пока Андрей воевал. Он женился прямо перед армией – они с Раей очень любили друг друга, до умопомрачения, дышать друг без друга не могли. Он предлагал: «Давай поженимся, когда вернусь, а то вдруг в Афган попаду и меня… Вон сколько двухсотых на нашем кладбище. Как ты тогда?» Но Рая ни в какую – сама платье пошила, сама неделю за плитой стояла, сама прическу сделала и в загсе была краше всех невест – вся любовью светилась. Андрей попал в Тахта-базар, в учебку, оттуда – в пограничный отряд, в Мары, где зимой при удушливой влажности и температуре минус два на коже гниет любая ранка и царапина и спастись можно только медицинским клеем. Летом там плюс пятьдесят, вода положена только офицерам, а солдатам – соленая, вот тогда он понял ее ценность. Пограничный отряд – только название, на самом деле их два с половиной года перебрасывают вертолетами в Афганистан, и все это время Рая в состоянии томительного, изнуряющего ужаса. Он приехал в отпуск на десять дней – тогда она забеременела – и увидел: что-то не так с любимой. Что, он не понял, сообразил, только когда вернулся. Раечка пила, ее чуткая душа не выдержала… Он упрашивал, угрожал, что уйдет, лечил ее, кодировал, но все возвращалось. Уходил, забирал Валерку, но мальчик возвращался к матери… А потом Андрей выпал из жизни на три с половиной года.
Ирина не уставая поучала Валерку: «Жизнь прожить – не поле перейти», «Кто рано встает, тому Бог дает», «Без труда не вытянешь и рыбку из пруда». Валерка губы кусает, дрожит, а Надино сердце кровью обливается за брата – теперь она всем говорила: «У меня есть старший брат», – и ее распирало от гордости и счастья. Андрей частенько прижимал к себе Валерку, ласково гладил по голове и плакал. Плакал беззвучно, слышны были только тяжелые вздохи и редкие стоны, и говорил, что любит Валерку, что дороже нет никого на свете. В эти мгновения Надино сердце обливалось кровью и за Андрея тоже.
