«Я должен быть осторожным. Она затянет меня в свои чарующие сети, и я никогда не выпутаюсь».

Это было правдой. Годрик ни разу не испытывал ни малейшего желания заботиться о женщине, если не считать его маму, и уж определенно не так, как он хотел заботиться об Эмили. Нет. Покупать красивые украшения и платья для любовницы означало оказывать материальные услуги, а не создавать комфорт и проявлять заботу о леди. Но с Эмили он вел себя по-другому, и, если хотел заслужить ее благосклонность, нужно перестать быть с ней резким.

Он хотел убедиться, что ее шоколад нужной температуры. Хотел, чтобы она носила самые лучшие атласные платья, спала на самой мягкой кровати, находилась в безопасности, тепле и довольстве.

Возможно, если бы она была счастлива, то потянулась бы к нему, позволила бы ему открыть в ней страсть, затаившуюся в глубине ее души. Он хотел познать ее, овладеть ею. Все эти огоньки в ее глазах, когда она думает, что он не замечает, нужно выпустить наружу.

«Я круглый дурак. И не заслуживаю такого невинного создания».

Эта неприятная мысль просочилась в его грудь, осев где-то в глубине сердца. Он и не думал, что может ощущать там боль, но чувствовал ее сейчас.

– Можно мне прокатиться верхом на ней? – Эмили указала на лошадь.

Годрик сдержал улыбку.

– Да, можно.

Эмили, вспыхнув, закрыла лицо руками. Седрик едва заметно покачал головой с немой радостью.

«Женщины… они так мало понимают».

Конюхи вывели чалого мерина для Эмили. Герцог с виконтом оседлали каждый своего коня. Ему нравилось быть самостоятельным, по крайней мере, в некоторых делах. Его светлость никогда не жаждал избалованной жизни милорда, и его конюхи знали, что он сам оседлает свою лошадь, если не просил их до того.

Годрик продемонстрировал, как седлает мерина, и Эмили наблюдала за ним с восторженным вниманием.

– Глядите внимательно, мисс Парр. Седло должно смотреть сюда. Вам следует убедиться, что эта подпруга – ремень на седле – крепко пристегнута. С усилием затяните ее, не бойтесь причинить лошади боль. Ей не больно.

Тело мужчины напряглось при виде Эмили, покусывавшей свою пухлую нижнюю губку.

– Как я заберусь на него?

Стоило этим словам слететь с уст девушки, Годрик представил, как Эмили в постели седлает его… Нет! Он не должен дать себя увлечь, но, господи, из-за нее можно легко потерять голову.

– Вот так, – угрюмо произнес он. Взял ее за талию, поднял и усадил в седло. – Вам надо поставить одну ногу с одной стороны, вторую – с другой, поскольку у меня нет бокового седла.

– Ах да. Как глупо с моей стороны.

Она устроилась на коня, для чего потребовалось поднять юбки, потому что они мешали расположиться в седле, причем открыла свои голые ноги. Все его мысли переместились с головы в эту настойчиво раздражавшую точку ниже пояса. Он лишь удивился, откуда у нее загар на ногах. Что такого могла часто делать юная девушка, из-за чего ей приходилось поднимать юбки? Годрик сдержал стон.

– Гм… мисс Парр, простите мне мою дерзость, но на вас нет некоторых деталей нижнего белья.

Глаза Годрика были прикованы к ее гладкой коже. Его руки находились так близко, что, возможно, если бы он случайно провел по ее ноге, она и не заметила бы. В фиалковых глазах Эмили сверкнула смешинка, вскоре однако она исчезла, замаскированная удивленным выражением глаз.

– О, я дико извиняюсь, правда. Мои чулки порвались прошлой ночью.

Седрик захохотал, проезжая мимо них и открыто восхищаясь ее ногами, что вызвало досаду его светлости.

– Никогда не извиняйтесь перед двумя холостяками за смелость показать им прекрасную пару обнаженных ножек.

Годрик бросил сердитый взгляд на своего друга. Еще один комментарий подобного рода, и виконту несдобровать.

Сентябрьское солнце было теплым, а небо безоблачным. Стрекотали насекомые, и этот звук нарушал тишину. Отличный день для верховой езды, для жизни. Вдали от душных салонов и вечерних выходов в свет Эмили вновь дышала. Она чувствовала себя комфортно здесь, за городом, где были зеленые покатые холмы и бескрайние голубые небеса.

Легкий бриз обдувал ее кожу и амазонку, пока их трио пустилось рысью вдоль границ владений Годрика. Оглянувшись, Эмили увидела, как далеко они отъехали. Поместье виднелось вдали, будто каменное пятно. Годрик поймал ее восхищенный взгляд, она улыбалась.

– Ваши земли весьма протяженные, милорд. – Девушка вздохнула при виде очаровательного английского пейзажа.

– Это не единственное, что у него протяж… – начал было Седрик.

Герцог ударил рукояткой хлыста по лошади виконта. Животное пустилось диким галопом с выкрикивающим проклятия наездником, оставив Эмили недоумевать, что же он имел в виду.

В пятидесяти футах от них Седрик притормозил и по-детски сердито посмотрел в их сторону. Он застыл на приличном расстоянии впереди, оставив Эмили наедине с Годриком.

– Как долго вы живете с дядей, мисс Парр?

– Я… я не буду сильно возражать, если вы станете называть меня Эмили, ваша светлость. Мне не нравится, когда меня зовут мисс Парр.

Это было неприлично, конечно, но, учитывая все, что произошло между ними, меньше всего стоило переживать как раз о манерах.

– Как пожелаешь, Эмили, но тогда я должен настоять, чтобы ты прекратила называть меня «ваша светлость».

Солнце бледнело на фоне яркого сияния его глаз, и сердце Эмили начало биться чаще в ответ.

– Я переехала к дяде Альберту год назад, после смерти родителей.

– Я слышал, что они умерли. Могу спросить, как это произошло?

Годрик направил своего черного мерина ближе к Эмили. Ее конь игриво ущипнул его жеребца за бок.

– Их унесло в море. Мой отец направлялся в Нью-Йорк проверить, как идут дела в его судоходной компании. Мама настояла поехать с ним. – Боль от утраты родителей была еще глубокой, ведь она похоронила их не так давно. – Когда пришла эта новость, я гостила у друзей родителей. На следующий день приехал дядя и забрал меня.

– Как их звали?

У Эмили сжалось горло:

– Клара и Роберт.

– У тебя есть братья или сестры?

Она покачала головой.

– Нет. У мамы дважды были выкидыши после меня. А позже они уже и не пытались. Слишком много боли.

Почему она делилась такими личными подробностями с человеком, которого едва знала, было выше его понимания.

Годрик посмотрел в сторону.

– Моя мама умерла при родах, когда я был мальчишкой. Ребенок умер вместе с ней.

Не было таких слов, которые могли бы облегчить страдание от потери любимых, особенно родителей. Подобную утрату невозможно восполнить. Ничто не способно заменить тепло домашнего очага и чувство безопасности, когда родители рядом. Остаться без этого все равно что лишиться невинности.

Годрик заговорил снова:

– У тебя не было времени даже оплакивать их, да?

Это прозвучало скорее как наблюдение, а не вопрос. Странно, однако говорить о своей трагедии с ним оказалось так легко. Хотя он был незнакомцем, и, кроме того, несколько преград уже стояло между ними.

– Нет.

Они остановили лошадей. Она ослабила поводья, пока ее конь опустил голову, чтобы пощипать траву.

– Мне кажется, часть меня никогда по-настоящему не свыкнется с потерей родителей. Словно я жду, что они однажды приедут в экипаже к дяде Альберту и заберут меня домой. – Голос Эмили слегка дрогнул.

Глаза Годрика потемнели. Девушка заметила слабые тени под ними. Здесь, на улице, при свете солнца и вдали от суматохи дня он выглядел очень усталым.

– Ты, должно быть, обожал свою маму.

– Я любил ее как никого другого. – Мужчина говорил так тихо, что его слова прозвучали будто высказанная вслух мысль.

В сердце Эмили возникло желание. До этого она хотела обидеть его, так же как он обидел ее своим холодным расчетливым похищением. Но сейчас… сейчас она видела человека, чья жизнь была глубоко изранена, и ей хотелось стереть печали, из-за которых он сдвигал брови. Это напомнило Эмили о раненом барсуке: они с отцом нашли его в саду несколько лет назад. Он сломал лапу и, когда они попытались помочь ему, укусил отца до крови. Годрик был очень похож на того зверька. Раненый и яростно защищающийся.