Всё так легко повторялось. Он всё так же занёс меч, всё так же замкнул его в одном ударе - и тогда в руках юного Дарнаэла дрожало его оружие, и вот-вот должно было бы черкнуть шее, если б не спасительный кинжал.

- Ты одно не учёл только, - хрипло, будто едва удерживая натиск стали меча, проронил Дарнаэл.

- И что же? - в голосе его противника ни боли не было, ни жажды убийства, ни раскаянья.

- Ты дерёшься с мальчишкой из прошлого, - он криво усмехнулся, и сталь прижалась к его горлу. - С силой в руках и ветром в голове. Ты дерёшься с тенью.

- И тень отвечает мне теми же ударами. Кинжал там же, мой принц.

- Ты дерёшься с тенью, - голос Дара был едва-едва слышен. - С тенью принца. Но сражается с тобой не король и не венценосный, - он закрыл глаза, будто бы сдаваясь. - С тобой сражается воин.

Любую скалу разбить можно - не кинжалом изрезать.

И стражник, уже почти доставший своим мечом сквозь неудавшийся блок, с неожиданностью отшатнулся от сопротивления, почувствовал, как слабеют его собственные запястья.

Удар за ударом - ещё миг назад перед ним стоял принц из прошлого, но теперь - того Дарнаэла будто бы уже и не было. Остался Завоеватель, подчиняющий государство за государством, могучими ударами загоняющий врага своего в угол.

С громким звоном отлетел в сторону вражеский меч. Он замер - с лезвием у своего горла. Теперь - наоборот.

- Проведёшь мне другую кровавую линию?

- Ты жалеешь?

- Нет, - стражник криво усмехнулся. - Вторую линию. Я хочу вторую…

И голова его полетела с плеч.

…Дарнаэл склонился, краем плаща стражника вытер свой меч, снял ключи с пояса, и выпрямился.

Агонии не было.

За тяжёлой дверью на коленях в молитве замер старый король Элвьенты.

========== Глава семьдесят шестая ==========

Тэллавар никогда не был так близок к цели и никогда не опасался так сильно провала. Может быть, виной этому была армия, готовая к бою, может - то, что силы ещё не полноценно пылали в его жилах. Что-то ещё оставалось за завесой, дивное, таинственное умение, то, что ему всегда хотелось получить.

Жажда Бонье, торресского посла - ему не доставало этого. Смешать всё полученное в одном флаконе, и тогда он станет непобедим - разве не мечта каждого, кто хочет восстановить справедливость и сосредоточить в своих руках безграничную власть хотя бы над одним континентом?

Вот только быть божеством было так разочаровывающе… И змеи не подчинялись ему до конца, всё ещё позволяя себе увиливать от обязательств, и ведьмы не склоняли колени - где ж их прославленная вера в Богиню, наместник которой занял своё место рядом с карающей предателей веры армией?

Армией, в которой и шепотка не было о богах там, высоко-высоко, о богах, ненавидимых Тэллаваром, но и ни слова о нём самом, справедливом или, может быть, их жестоком повелителе. Нет, они словно не знали, существовал ли он и вовсе, или просто был где-то там, на задворках их потерявшихся в пустоте воспоминаний. Все эти люди прежде казались Гартро бесполезным фоном, а теперь мрачными красками своей глупости давили на него и заставляли испытывать неимоверное раздражение от одного их существования.

- Змеи мои, - он закрыл глаза, опустился в мягкое кресло, наколдованное секундой ранее, и протянул руку. Прохлада чешуи обвилась вокруг запястья - верные его подданные, единственные, кто не мог воспротивиться божественной силе.

Пусть она пока что была Гартро чужой, но мужчина знал - рано или поздно сможет обуздать всё то, чем когда-то владел Первый. Сумеет приручить и использовать в своих целях, каковы бы они не были, и не существовало в этом мире никого, кто посмел бы его остановить.

Это мог бы сделать мальчишка - глупец, что погиб от собственной доверчивости. Сколько в нём было этой устаревшей, умершей почти магии, магии с могильным привкусом ненависти и посторонней боли. Смог ли бы он справиться с этой мощью? Впитать в себя границу, пожертвовать людьми ради того, чтобы теперь пылать бесконечным волшебством? Когда искры сыплются с пальцев, когда дышишь чистой магией, и ничего вокруг больше нет.

Змеи сползли на подлокотники его кресла и теперь тянулись к его шее - чтобы провести прохладными раздвоенными языками по коже, прямо у артерии, чтобы попытаться прокусить грубую от возраста кожу, морщинистую, старую…

Он заслуживал чего-то лучшего. Почему со смертью мальчишки в него перетекли только его чары? Почему не бесконечная синева глаз, не юные черты лица и смольные волосы? Где потерялась молодость покойного? Зачем отдавать жестокому миру ту жизнь, что пылала в нём… Ведь разве одного удара кинжалом хватило, чтобы сломать в юном принце всю его мощь, всё то, что подарило бы ему в будущем ещё сотню счастливых лет?

Тэллавару тоже хотелось привлекать молодых хорошеньких женщин, вызывать ласковой улыбкой восторг. Может быть, ему в юности и выделяли на это время, но зачем? Тогда Гартро ничего не хотел, ему нужна была сила. Он шёл к ней столько веков, что уже, наверное, не раз заслужил властвование в молодом, здоровом теле, без бесконечных морщин, без костей, что крошатся от ударов средней силы, без вспухших ног и болей в голове, без желания присесть вместо того, чтобы быстро и уверенно идти вперёд.

Но это у него ещё будет.

Змеи взвились по широким подлокотникам кресла, прильнули к нему - и холодная змеиная кожа сменилась тёплыми женскими телами, нежными, с бархатной кожей и ласковыми улыбками на губах.

Он склонил голову набок, всматриваясь в глаза Греты, верной его вечной змеи - и презрительно скривился, отворачиваясь.

- Что ты думаешь обо мне, милая? - прошептал он, касаясь её подбородка, словно пытаясь добиться ответа. Тонкое платье её, того цвета, что и змеиная кожа, теперь серебрилось на теле, обвивало его полосами ткани, скользило по коже, делая девушку привлекательнее в сто крат, но он всё не мог отвести взгляд от её опустевших, глубоких, но не наполненных смыслом глаз.

Сколько лет существовали боги, столько и она влачилась по этому миру. Сколько раз они возрождались, столько она приходила в немом служении. Снимала свою память, будто змеиную кожу, раз за разом, будто чистый лист, на котором надо оставить свои знаки. И сейчас, обновлённая, Первая Змея позабыла о верности Дарнаэлу и Эрри и льнула к старой силе, такой знакомой, будто бы единственный оплот в её шатком мире.

- Разве я смею думать о своём Боге? - выдохнула она. - Приказывай, повелитель…

Большой палец скользнул по её губам, тонким, будто нитка, и иллюзия потрясающей красоты рассыпалась. Какая покорность, какая бесконечная верность, пока в его жилах течёт могущество Первого. Какая переменчивость - она лишь вернётся в змеиную кожу, сбросит старую оболочку, Старейшая, переменит тело и воскреснет рядом с новым, будь он истинный хозяин силы или обыкновенный вор.

Она следовала шаг за шагом за Шэйраном Тьерроном, потому что дело её - не позволить силе погибнуть раньше срока. Или она жила у границы, может быть, впитывая мощь своего повелителя?

Змеями становились разные женщины. Змеи погибали, отходили в мир иной, когда просили, чтобы их отпустили… Они все менялись, те - приходили из реального мира, те - оставались верными на долгие сотни лет, пока не устанут. Одни помнили свои долгие или короткие жизни, другие каждый день открывали глаза, чтобы взглянуть на незнакомые миры. Но ни одна из них не была с Богами с самого начала.

Грета скользила след в след, слепая, ориентируясь по силе. Её звали, наверное, иначе, но всё, что могла она - веровать. Веровать и подчиняться приказам.

Он разочарованно вздохнул. Ни капли жажды. Ни капли мести. Только одна слепая верность искрам, что сыплются с его рук, блеску чар, что окружает его видимым змеям ореолом. Старейшая - сколько в ней было пустоты от той вечности, что успела проскользнуть мимо неё, едва заметной ниткой сплетаясь с волосами, выплетая ткани этого платья и серебристой шали на узких плечах.

Его взгляд переместился на вторую Змею - молодую, свежую, пришедшую на его зов неохотно. Её посвятили, будто бы пытаясь отомстить, и в глазах он не видел ни капли сожаления, ни капли желания, ни капли верности. Дикая - дикая роза или просто сорняк? Гибкое, страстное тело, ни капли невинности и чести. Любовница - он мог сказать, с кем она была, но не хотел думать об этом. Какая разница, сколько мужчин возлегло с его новой змеёй? Ему сейчас не нужны были девичьи тела, да и змеи - последние, о ком можно думать, будто об обыкновенных девицах.