«Мария Антуанетта готова взойти на плаху»!

Ведь главное для царя всё же его подданные — без них нет и его. А без глупой наивной любви к Себастьяну Михаэлису нет меня. И это, пожалуй, единственное, что роднит меня с царями кроме эгоизма. Зависимость от кого-то, кто безмерно важен… и кого я не могу подвести.

====== 46) Плата ======

«Amantes sunt amentes».

«Влюблённые безумны».

Инквизиция — это машина, которая стирала человеческие жизни без оглядки на то, что и почему делает. Она просто уничтожала неугодных, не более. А затем охота на ведьм стала нормой жизни и, наверное, привычкой — опасной, жестокой и рутинной. И это было самое страшное — безразличие ведь всегда страшнее ненависти. А в крупных городах порой жгли так много ведьм, что строили специальные печи для сожжения людей заживо…

И я стала одной из жертв машины для убийства. Вот только я была виновна.

На площади стояли три столба, возле которых высились горы соломы и хвороста. Рядом стояло ещё несколько, но горючими материалами они обложены не были. У первого столба была привязана рыжая девушка лет пятнадцати. Ко второму вели пожилую женщину с огромной родинкой на щеке. А третий предназначался для меня.

Всего час назад я сдалась в руки солдат, и меня повели на допрос. Я призналась в ведьмовстве сразу, но инквизитор был удивлён моим сотрудничеством и долго выспрашивал, почему я решила сдаться. Ответ о временном просветлении его, кажется, не удовлетворил, хотя в процессе допроса мне сломали три пальца на левой руке, но ведьма, сама просившая о наказании, могла стать отличным примером победы Церкви над еретиками и нечистой силой, а потому меня переодели в какое-то грязное рубище и решили сжечь сразу — показать народу, как справедлив и добр суд святой инквизиции к тем, кто раскаивается в грехах.

Казнь двух других «ведьм» была запланирована на полдень, и меня решили сжечь вместе с ними. Пожалуй, это было даже лестно — гореть вместе теми, кто сыпал проклятия на головы своих убийц до последней секунды. А вот я молчала. Просто потому, что это не инквизиция меня убивала — я сама отказалась от права на жизнь.

Я предала того, кто даровал мне шанс на счастье.

Но если тот маленький демон хотел, чтобы я жила за нас двоих и была счастлива, я, пожалуй, всё же исполнила его желание. Потому что всего час, но я жила по-настоящему, и пусть даже шла на костёр, но улыбка моя была искренней. Ведь впервые в жизни я чувствовала, что поступаю абсолютно правильно — без сомнений, оценки ситуации и взвешивания всех «за» и «против». Я дышала полной грудью. А значит, я всё-таки сумела сдержать обещание и жить за двоих.

Молитва перед казнью — ирония судьбы. Но впервые я молилась, прося не за себя, а за других — за брата, Дину, родителей и бабушку, которых, несмотря ни на что, я любила… и это было ещё одним глотком настоящей жизни. А когда меня вывели на казнь, я поняла, что умирать будет не страшно, но очень больно — ведь в толпе зевак, собравшихся на кровавое представление, я увидела своих друзей. И сердце сжалось. Они пришли, чтобы подбодрить меня, хотя я просила их остаться в лесу, чтобы не видеть…

Запястья больно стянула верёвка, воздух раскалился добела от безучастных лучей солнца. Люди весело болтали, предвкушая интересное зрелище, а три пары родных глаз неотрывно смотрели на меня. Они не отведут взгляд даже когда мир станет алым…

— Спасибо, — прошептала я и улыбнулась.

Две улыбки в ответ, и даже Дина больше не плакала — её глаза были сухими, а Лёша словно повзрослел — его улыбка не была ни вымученной, ни наигранной. Он провожал меня так, как я провожала бабушку — ласковой, теплой улыбкой, полной надежды на лучшее. Он стал сильнее. Как и Дина. А я? Я стала тряпкой, которая перестала бороться за жизнь… А может, и нет. Может, я тоже стала сильнее. Ведь как говорил Гробовщик, на ситуацию можно смотреть с разных сторон.

Монотонный голос высокого человека в монашеской рясе зачитывал приговор, и в ответ ему летели проклятия и крики двух «ведьм». А затем монотонная речь инквизитора стала вдохновенной, и он начал читать молитвы, глядя в небо. Неужели он и правда верил, что этот Ад благословят?..

Три факела коснулись трёх охапок сена. Послышался мерзкий запах гари. Я стиснула зубы и впилась взглядом в пустые, лживые глаза демона, которые не хотели даже сейчас сказать мне правду. Ну и ладно…

— Люблю, — прошептала я неслышно и посмотрела на небо.

Огонь трещал, подбираясь к моим ногам, запах жжёных веток пытался выжать из глаз слёзы. Алое марево застилало мир вокруг, отгораживая ведьму от палачей. А воздух дрожал, словно вокруг всё было простым миражом, но я знала — это реальность. И дикий жар, окутывавший тело, был лучшим тому доказательством.

Босых ступней коснулись первые языки костра. Я сжала зубы. Как же больно… А огонь продолжил лизать ступни, и я закричала. Слёзы брызнули из глаз. Как же больно… Я уже не слышала ни криков ведьм, ни смеха горожан, ни молитв священника. Я кричала, срывая горло. Но я не хотела спастись. Если я должна пройти через этот Ад, чтобы Себастьян жил… Себастьян… Нет. Это не его имя! Плевать. Только пусть он живёт…

Больно, больно, больно!

Мир распался на атомы. Агония. Дикая боль в ногах. Подол юбки, полыхавший алым. И вдруг сквозь свой хрип я услышала иной звук. Стоны умирающих и полные ужаса крики. И боль вдруг исчезла, а затем нахлынула с новой силой, но уже не острыми ножами вспарывая кожу, а ноющим, монотонным фоном расползаясь по телу. С трудом проморгавшись, я увидела, что костёр остался вдалеке. Женщины, что продолжали кричать, корчились в пламени, как две марионетки, которых дёргал за нити безумный кукловод. А меня держало на руках существо, окутанное чёрной дымкой, и в алых глазах его застыла странная обречённость.

На площади лежали трупы — много трупов, искорёженных и переломанных, словно здесь прошёл ураган. И лишь инквизитор продолжал осенять крестным знаменем демона, спасшего мне жизнь. Он стоял среди десятка изувеченных тел и, выставив вперед Евангелие, молился, пытаясь изгнать зло. И только две умирающие женщины составляли ему компанию в этом Аду — «мирные жители» разбежались, видимо, решив, что смотреть на чужую смерть куда забавнее, чем подыхать самому.

А Себастьян Михаэлис стоял прямо перед инквизитором, держа меня на руках, и глаза его больше не лгали.

— Зачем? — прохрипела я срывающимся голосом и вцепилась в ворот странной чёрной накидки, окутанной тьмой. — Зачем?!

— Потому что я так хочу, — было мне ответом, и я вздрогнула. Да как так?..

— Тебя же казнят, — пробормотала я, а демон, чьи черты лица были так похожи на те, что я видела каждый день, но в то же время не походили вообще ни на что в этом мире, отвёл взгляд и, посмотрев на небо, тихо произнёс:

— Прости. Демоны никому не верят. И я не верил тебе. Теперь верю.

— Что?.. — на большее меня не хватило. Боль алым маревом разливалась по телу, а Михаэлис прижал меня к себе и рванулся к священнику.

— Никто не смеет причинить вред моей женщине, — буквально прорычал он, и в следующую секунду голова инквизитора упала на мостовую.

Брызнувшую кровь поглотил мрак, защищавший демона, и она не достигла нас. Обезглавленное тело мешком рухнуло на землю. И только массивный золотой крест, украшенный алыми каплями, сиял в свете солнца и догоравших костров.

И это было справедливо.

Демон развернулся на каблуках и быстрым шагом направился прочь из города, а я пустым взглядом смотрела на мёртвого священника. Теперь Себастьян не сможет выполнить задание. Он нарушил приказ. Но почему я так счастлива? И почему, хоть и знаю, что должна была сгореть, так рада тому, что он меня спас? Потому что… он меня не предал? Или потому, что я всё же ему дорога?..

Мы вышли из города, оставив за собой трупы солдат, пытавшихся преградить демону путь, а за нами шли притихшие Дина и Алексей, переглядывавшиеся и нервно поджимавшие губы. В ногах пульсировала тупая боль, а я прижималась к исчадию Ада, вдыхая тошнотворный запах серы, но почему-то улыбаясь и роняя на чёрное марево слёзы. Глупая. Ну и ладно. Потому что он меня не бросил…