Я смахнула с глаз несуществующую слезу, а Гробовщик сложился от смеха пополам и казалось, что ему «скорую» придется вызывать — так нашего Величайшего штырило, говоря на русском-сленговом. Никогда ещё я не видела его в таком состоянии — обычно он смеётся громко, заразительно, но создаётся впечатление, что ему смешна не ситуация, а человеческая глупость. Но сейчас мне показалось, что ему и правда было весело — может, и от моей глупости (да, скорее всего, именно от неё), но это была не насмешка и не показатель того, что человек смешон или вызывает жалость. Легендарному было действительно весело, а меня это безумно радовало, и я рассмеялась вместе с ним. К нам подошли ещё двое посетителей и покосились на нас, как на сумасшедших, но нам было откровенно наплевать. Мы просто продолжали смеяться, подпитываясь весельем друг друга, и стоило лишь мне замолчать, как очередной смешок Гробовщика возвращал меня на старт, и зеркала продолжали дрожать от этого беспредела хорошего настроения.

Наконец, минут, эдак, через пять, мы окончательно проржались, и Гробовщик, уцепив меня под руку, поволок мои бренные мощи на выход. Я вытирала слёзы, обильно бежавшие из глаз, а жнец периодически пытался подавить очередные смешки, являвшиеся лишь остатками прежней роскоши. В конце концов мы всё-таки оказались на свежем воздухе, и он, подтащив меня к лавочке, спросил:

— Что это было?

— Поза Феникса, — невинно похлопав глазками, ответила я, с коварной ухмылкой на губах.

— Это я понял, — рассмеялся, на этот раз негромко, жнец. — Зачем?

— Потому что захотелось, — пожала плечами я.

— Что захотелось? — это допрос?

— Развеселить тебя, что же ещё?

— Глупая, — ожидаемо оценил мои умственные способности Легендарный, но добавил: — Впрочем, цели своей ты добилась…

Я кивнула и довольно улыбнулась, а он потрепал меня по голове и, покачав головой, с ухмылкой от уха до уха направился к мороженщику. Ещё минут двадцать мы пытались отойти от беспредельного хохота, жнец рассказывал, как забавно было наблюдать за аристократами, принимавшими позу Феникса, а день неумолимо клонился к вечеру. Наконец, часа в три, Легендарный заявил, что последний на сегодня аттракцион нас заждался, а опаздывать — удел кокеток без чувства времени и уважения к окружающим, и потому если мы не считаем себя пупами земли, стоит поторопиться. На мою саркастичную фразочку: «А мы себя ими не считаем?» — и подозрительный, оценивающий взгляд, которым я окинула жнеца с головы до ног, тот рассмеялся и ответил, что мы — Бермудский треугольник Земли, и это куда интереснее. Я была согласна, и вскоре мы уже садились в корзину высоченного Колеса Обозрения.

Две небольших лавочки находились друг напротив друга, а бортики корзины представляли собой скреплённые болтами металлические прутья, правда местами болты заменяла сварка. Между лавочками находился крохотный круглый «столик», за который можно было держаться ради иллюзии защищённости. «Вход» в корзину представлял из себя зазор между прутьями, который после посадки «закрывали» цепочкой, державшейся на «соплях и честном слове», образно выражаясь. К счастью, здесь хотя бы в полу не было дыр, однако ржавчина, поглотившая сию конструкцию, прозрачно намекала, что скоро они могут появиться. Но, если честно, всё это меня не интересовало.

Мы с Гробовщиком сели друг напротив друга в открытую всем ветрам корзинку и медленно начали подниматься к небесам. Я смотрела на облака и улыбалась, не слушая скрежет старого механизма — просто радуясь ощущению полёта, которое дарила мерно покачивавшаяся корзинка и ветер, становившийся всё сильнее. Он играл нашими волосами, словно скучал в одиночестве много лет, а Гробовщик усмехался, глядя на солнце из-под непроницаемой чёлки. Интересно, у него глаза от такого совсем не болят? Какие же мы всё-таки разные… Да, люди и жнецы слишком разные, поэтому надо радоваться хотя бы тому, что он рядом и принимает меня такой, какая я есть… Только почему-то сердце болело от осознания того, что при всех точках соприкосновения в характерах и мировоззрении, мы всё же из разных рас, и это — стена, которую не перешагнуть. Потому что я — подопытная мышь, не более того…

— Что-то не так? — вырвал меня из раздумий голос жнеца, и я удивлённо на него посмотрела. — Ты плачешь.

Плачу?.. Я коснулась своей щеки и поняла, что жнец прав. Вот идиотка… Быстро вытерев рукавом лицо, я рассмеялась и, махнув рукой, ответила:

— Задумалась о бренности бытия и неизменности его составляющих.

— Не самая лучшая тема на вершине Колеса Обозрения, — протянул жнец, и я пожала плечами. Может, он и прав, но что поделать, если неизменные аксиомы мира рядом с небом кажутся куда более жестокими, а невозможность изменить собственную судьбу здесь напоминает о том, что мир — тлен, и все мы из праха вышли, к нему и придём… Особенно если ты не можешь подарить хотя бы частичку счастья тому, кто дороже всего этого безразличного, пустого мира.

И только небо улыбалось смертным, словно всё понимало. Но и ему было всё равно.

Я откинула голову и протянула руки к небесам. Ветер осушал слёзы, солнце возвращало губам улыбку, облака лениво и словно нехотя проплывали в далёкой синеве, казавшейся такой близкой… Протяни руку, и ты её коснешься! Но сколько бы я ни тянулась, небес не достать. И это одна из неизменных составляющих глупой штуки под названием «жизнь». Корзина поползла вниз, а я всё ещё тянула руки к небу, но слова жнеца: «Посмотри, вон твой дом», — вывели меня из состояния самобичевания, и я посмотрела в указанном им направлении.

— И правда! А маленький какой! — рассмеялась я, вглядываясь в крошечную серую точку среди переплетений дорог и проплешин зелени.

Почему-то с высоты птичьего полёта наш дом казался старой запылившейся игрушкой, и я смеялась, думая о том, что и проблемы наши тем, кто живёт в недостижимой дали, кажутся мелкими и ненастоящими. Всё ведь зависит от точки зрения и того, в каком настроении на ситуацию смотреть, верно? А я разглядывала крошечный домик и чуть ли не через поручень перевешивалась, щурясь и всматриваясь вдаль. Гробовщик хихикал, глядя на меня, и комментировал моё поведения словами: «Любопытство сгубило смертных», — и прочими колкостями, но мне уж очень хотелось разглядеть своё окно — почему-то хотелось понять, как мой мир выглядит с высоты. Глупо, ну и ладно.

Внезапно колесо ощутимо тряхнуло, и скрежет прошёлся по всей этой многотонной конструкции. Я вцепилась в поручень и прижалась к нему животом, но куда более тихий скрежет заставил меня вздрогнуть.

Щелчок, а в следующую секунду опоры уже не было.

Свобода. Полёт. Лёгкость. Тоска. Я… падаю?

Ноги оторвались от пола, тело охватил скучающий ветер, а сердце замерло, но в ту же секунду запястье пронзила острая боль, и падение прекратилось. Тело повисло над пропастью безвольным мешком, и я подняла взгляд. Легендарный держал меня за руку, буквально лёжа на полу корзины, и ветер развевал пепельную чёлку, открывая пронзительные зелёные глаза с медовым отливом. Мне не было страшно. Уже не было. Ужас ушёл — упал вниз вместо меня. Сердце гулко билось, разгоняя по крови ударную дозу адреналина, но страх внезапно исчез. Потому что он держал меня, и я верила — Величайший не разожмёт руку.

— Держись крепко, — скомандовал Гробовщик ровным, спокойным голосом, но в глазах его не было ни покоя, ни безразличия. В них застыло нечто непонятное… Нечто, что слишком сильно было похоже на боль.

Я вцепилась в его запястье и попыталась подтянуться, но жнец лишь покачал головой и осторожно, но быстро поднял меня к корзине. Я ухватилась за оставшийся целым поручень с его стороны, но жнец вдруг резко и как-то слишком громко сказал:

— Не трогай это! Оно ненадёжно!

Я отпустила поручень, и меня втянули внутрь корзины. Где-то под нами раздавались крики, испуганные возгласы и почему-то смех, но я их почти не слышала. Я сидела на полу трясущейся ржавой кабинки старого колеса обозрения и прижималась щекой к груди жнеца, слушая бешеное биение его сердца. Да. У жнецов тоже есть сердце. И оно бьётся. А ещё оно умеет сжиматься от боли и страха за того, кого хочет спасти…