— Ты чем вообще питаешься?! — офигело спросила я, открывая абсолютно пустой деревянный шкаф.

— Чем придётся, — уклончиво ответил жнец и уселся за небольшой круглый столик в центре кухни. — Но чаще всего покупаю нечто, требующее лишь разогрева.

— Угу, пицца, гамбургер и пирожки — братья гастрита! — возмутилась я.

— Он мне не грозит, — рассмеялся Гробовщик.

— Да без разницы, — поморщилась я, выискивая в другом шкафу что-нибудь не испортившееся и пригодное для приготовления завтрака. Только вот такого было мало. — Ладно, хотя бы пока ты у меня живёшь, буду кормить тебя здоровой пищей…

— Заботишься о моём здоровье?

— Не только.

— О комфорте?

— Угу.

— Даже после того, что произошло вчера?

Я нахмурилась и, зажав в руке пакет спагетти, обернулась к жнецу. Он был на удивление серьёзен и, сложив кончики пальцев, смотрел на меня поверх них. Это что, он думает, что я его винить во вчерашнем буду? Но он же предупреждал, что будет больно, так за что я должна злиться? За то, что не думала, что будет настолько больно? Но это моя ошибка, а не его.

— Ты меня предупреждал о последствиях, я согласилась, — ответила я немного раздражённо. — Какие у меня могут быть претензии, по-твоему? Да, я не думала, что это так больно, но ты же предупредил…

— Нет-нет-нет, — перебил меня Гробовщик и, сложив руки в замок, прижал их к щеке, — всё не так. Я предупреждал тебя о том, что будет больно, но и сам не ожидал, что боль будет столь сильной. Ты кричала — полагаю, многое из того, о чём ты думала, было произнесено.

Я вздрогнула, подумав, что наверняка ничего хорошего в тот момент сказать не могла, и почувствовала, что краснею. Это плохо… Я тут же зарылась в шкаф, а Гробовщик продолжил:

— По моим расчётам, физическая боль во всём теле должна была быть на уровне первых болей в животе при аппендиците, не более того. Больший удар должны были нанести воспоминания, но всё пошло не так. Я знал, что при просмотре воспоминаний люди вновь переживают старые эмоции, а когда воспоминание очень яркое, доходит до нового переживания физических ощущений. Однако, поскольку перед глазами человека обычно проносится вся его жизнь, подобные моменты длятся лишь несколько мгновений. Понимаешь ли, у смертных, не внесённых в список, я Плёнку ещё ни разу не извлекал, и все выводы были сделаны, основываясь на поведении умирающих. Отсюда просчёты в моих теориях. Насколько я понял, живые переживают просмотр короткого фрагмента плёнки так, словно вновь переживают ту ситуацию, но и такой вариант я учитывал, а вот чего не учёл, так это твоих личностных особенностей. Сейчас ты уже справилась с призраками прошлого, однако в тот момент эмоции были слишком яркими, и, переживая их вновь, ты не просто заново испытывала то, что испытала тогда. Столкнулась твоя нынешняя жизненная позиция и безысходность прошлого, они вызвали отторжение и причинили боль. К тому же, насколько я понял, ты так сильно подавляла эти воспоминания, что при просмотре они вызвали очень бурную реакцию неприятия. Ты пережила то, что случилось в прошлом, ощущая то же, что и тогда, но многократно усиленное из-за долгих попыток отгородиться от этих воспоминаний. Но в то же время ты восприняла эти события уже по-новому, основываясь на своём нынешнем мироощущении, и это вызвало диссонанс — память не принимала выводов разума. Тело же среагировало на диссонанс в душе и постаралось избавиться от воспоминаний, причинявших боль, вытолкнув Плёнку, потому физически всё прошло также куда болезненнее, чем ожидалось. Это был мой просчёт.

Я опешила. Не думала, что Гробовщик может в чём-то ошибаться… Но ведь он тоже не робот, а значит, и он может чего-то не учесть, правда же?

— Но ты ведь меня предупреждал о том, что есть вероятность непредвиденного исхода, — вздохнула я и наконец положила макароны на стол. Жнец смотрел на меня из-под чёлки-шторы, а я улыбнулась, потому что он и правда был не виноват, и закончила мысль:

— Так что не думай, что я обижаюсь, ладно? Это же эксперимент был, а чего только не случается на первых опытах. Первая ракета вообще в космос не попала, а у тебя всё получилось. «Первый блин всегда комом», так что всё нормально.

Жнец молчал, почему-то не ухмыляясь как обычно, а я нашла небольшую кастрюльку и начала варить спагетти. Пару минут на кухне висела тишина, а затем Гробовщик сказал:

— Что ж, если ты так радеешь за этот эксперимент, сообщаю, что он прошёл успешно. Однако теперь мне нужно выяснить некоторые подробности. Расскажешь о своих ощущениях более подробно?

Я поморщилась, не желая вспоминать вчерашний кошмар, но кивнула. Ради этого ведь всё и затевалось, так что это было ожидаемо. Пока макароны пытались стать пастой, я рассказывала жнецу всё, что помнила, хотя помнила крайне мало, в основном — боль и ужас, а он, делая пометки в небольшом блокноте, загадочно ухмылялся. Когда с отчётом было покончено, меня попросили рассказать, что я помню о вживлённых воспоминаниях, и я подумала, что это странно — тот день в парке аттракционов казался одновременно очень настоящим, словно это и впрямь произошло, но в то же время слишком неестественным. А вот что именно было не так, сформулировать я не могла, потому просто описала события того дня. Гробовщик же, выслушав меня, повелел описать свои ощущения, и я, повздыхав, решила просто рассказать, что чувствовала, а выводы пусть делает уже Легендарный. Он же умный, он поймёт…

— Вроде бы очень хорошие воспоминания, и я верю, что так оно и было. Не только душой — разум тоже это принимает. Даже некоторые строки любимых песен прочно ассоциируются с тем днём, и вспоминая слова: «А я в начале пути, и мне ведь нужно пройти целых восемь шагов к раю», — я улыбаюсь, потому что само собой вспоминается предвкушение, которое я испытывала, оказавшись в парке… Ох, ну это и правда выглядит так, словно было на самом деле — мне даже не верится, что это всё вживлено! А ты тогда сказал, что я это всё вспомню, только когда ты начнёшь Плёнку менять и… Нет в моей жизни ничего, что отвергало бы те кадры, мне кажется, что это и правда было. Но этого ведь не было, да?

— Не было, — подтвердил Гробовщик хитрым тоном. — А почему ты всё же сомневаешься, если память и чувства принимают эти кадры как данность?

— Ммм, я не знаю, — вздохнула я, пытаясь превратить во что-то съедобное сухарики, оливковое масло и жалкую кучку не испортившихся ещё овощей. — Это на подсознательном уровне, что ли…

— Опиши свои эмоции от воспоминаний, — приказал Гробовщик, а я поняла, что вот оно. То, что не давало мне покоя.

— Точно! — обрадовалась я и начала тараторить: — Эмоции! Они слишком яркие. Понимаешь, я была счастлива, например, когда играла в покер со Стасом, или когда ты мне помог на турнире, отведя от Грошева… Но таких чистых, ярких эмоций не испытывала. Если есть счастье, то должна быть и грусть — даже когда смеёшься над комедией, отсмеявшись, вспоминаешь, что с утра у тебя прокисли щи и немного расстраиваешься. А там было только счастье, абсолютное и настолько яркое, сильное, что кажется… ну…

— Неестественным? — подсказал Гробовщик, что-то застрочив в блокноте.

— Именно! Словно меня вырвали из жизни и поместили в стерильный, идеальный мир!

— А идеала в жизни нет, — протянул жнец.

— Вот-вот! — меня так вдохновило то, что я сумела себя понять, что настроение, и так замершее на пункте «отлично», вообще улетело в заоблачные дали. Но даже и теперь оно не дотягивало до того состояния эйфории, что я испытывала в фальшивых воспоминаниях. — Слишком на той Плёнке эмоции яркие, чистые и не смешивающиеся. Вот я ем пирожок — ах, как вкусно, это восхитительно! Вот поднимаюсь на Колесе Обозрения — ах, это полёт, какая радость! Но к этим эмоциям не примешиваются другие, а обычно мы залпом чувствуем несколько эмоций. Плюс они слишком яркие и чистые — слишком идеальные. И потому кажутся неестественными. А ещё странно то, что после напряжения в больнице я так быстро расслабилась, а вернувшись, сразу опять впала в пессимизм. Да, память была заблокирована твоими словами о том, что я ничего не вспомню до сего дня, но эмоции! Они-то почему исчезли? Вот как-то так…