«А напоследок я скажу:
Прощай, любить не обязуйся…
С ума схожу. Иль восхожу
К высокой степени безумства…»
Он пришел в последний раз. И в последний раз увидел, как бросал ножи в мишень, у которой стояла Роза, высокий цыган со злой усмешкой на губах. Закат догорал, скрипка надрывно пела, вороные жеребцы гарцевали по кругу. Искатели острых ощущений, ловцы снов, любители сказок и просто мечтатели радостно смеялись, прощаясь с женщинами в пышных юбках и мужчинами с гитарами. Шамал же ждал ночи. И как только закат догорел, в воздухе повис странный аромат затушенных костров, которые обычно горели всю ночь, освещая лица цыган и гостей, что продолжали пить вино, покупая его прямо здесь, в таборе, и смотреть на пламя, слушая романсы на непонятном языке. Но ведь это последняя ночь. А перед дальней дорогой нужно выспаться. Всем. Но Роза всё-таки выскользнула из трейлера и пришла к ручью. В эту ночь она танцевала только для него — для доктора Шамала. Золото браслетов звенело в ночной тиши, а луна освещала четкие движения грациозной фигуры, плавные взмахи тонких рук и полет алой ткани, что взлетала вокруг ног девушки огненным вихрем. Остановившись, она вдруг запела. Запела нечто неясное, романс, полный тоски и печали, но мужчина вновь не понял ни слова. Отказывался понимать… Ведь чужой смех принять намного проще, чем боль. Как только последние слова замерли в ночи, Роза снова расхохоталась, но почему-то Шамал вдруг вздрогнул. Не было в этом смехе ни радости, ни веселья, ни задора. Лишь ярость, безумие и ненависть. Он поднялся с пледа и внимательно посмотрел на девушку. А в следующий миг в него полетело с десяток острых кинжалов.
«Да, выходит, пели мы задаром,
Понапрасну ночь за ночью жгли.
Если мы покончили со старым,
Так и ночи эти отошли!»
Шамал был врачом, но когда-то считался гением мафии. А потому ножи были с легкостью отбиты. Мужчина, что бросил их, подошел к Розе, и она обвила его шею руками. «Умри». Слово на итальянском скользнуло с алых губ, и девушка рассмеялась вновь, отходя от цыгана и начиная вновь танцевать у ручья, скинув туфли. Босые ступни скользнули в ледяную воду. Острые камни впились в белую кожу. А звезды безразлично смотрели на поляну, где молодой цыган, всю жизнь любивший чертовку Розу, любивший до безумия, но отвергнутый ею из-за мягкого характера, так не свойственного этому гордому народу, пытался убить итальянского мафиози. Шамал не любил участвовать в драках из-за своих романов. Просто потому, что априори был сильнее простых людей. Вот только сейчас он и впрямь хотел ввязаться в бой. Ведь разочарование — очень горькая штука. И за неделю сладкой сказки доктор успел поверить в ложь, которая ядом просочилась в душу. Шамал верил ей, верил, что она рада происходящему. Рада, что он будет с ней всего неделю, и эта неделя останется в их памяти, а имя «Роза» не сотрется в пыли времени. Но она солгала. Подарила сказку, чтобы потом причинить вдвое больше боли. И мужчина наконец догадался, что Роза с самого начала, с того момента, как поняла, что не нужна ему, решила отомстить. Ведь цыгане — гордый народ. И обид не прощают, даже если любят… Именно потому Роза и отказала своему поклоннику и напарнику, ведь он для цыгана был слишком мягок. А она хотела сгорать в пламени безудержной страсти, хотела танцевать на углях судьбы, хотела играть в «русскую рулетку» и смеяться в лицо смерти, ненависти и боли. Она хотела побеждать. Она хотела сгорать. И огонь доктора Шамала сжег ее. Сжег дотла.
«Работу малую висок еще вершит,
Но пали руки,
И стайкою, наискосок
Уходят запахи и звуки…»
Двое мужчин с ненавистью в глазах сражались, вымещая свою злость друг на друге. А причина их злости танцевала, оставляя в ледяной воде кроваво-алые разводы. Танцевала и смеялась, глядя на тех, кто готов был умереть или убить. За нее? Нет. За ненависть, что она разожгла. Всего несколько минут безумства, и на зеленую траву, потеряв сознание от удара, упал высокий цыган. Роза замерла. Улыбка сползла с ее губ. Шамал со злостью посмотрел в черные глаза, полные любви, боли и ненависти, и вдруг подумал, что это было неизбежно. Ведь женщинам его никогда не понять. Они не умеют жить наслаждением этой секунды — они живут грезами о несбыточной мечте. Они живут мечтой о сказке. Мужчина покачал головой, устало вздохнул и, потерев подбородок, пошел прочь. Вот только буквально через секунду он услышал женский крик. И в крике этом застыл панический ужас. Мафиози резко обернулся, а в следующий миг краем глаза увидел стальную полосу, стремительно приближавшуюся к его груди. Он среагировал мгновенно, даже не подумав о смысле действия. Нож был отбит обратно в того, кто его метнул. В тишине ночи отчетливо раздался шипящий хрип. Словно вино вылили на угли. Нож, вонзившийся в грудь стоявшего на коленях цыгана, окрасил черную рубашку в алый. Луна молча освещала зеленую траву, на которую рухнуло, словно мешок с мукой, безжизненное тело. Врач, только что в очередной раз нарушивший клятву Гиппократа, тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. «Черт, только этого мне не хватало!» — раздраженно подумал он, но до его слуха вдруг донесся звонкий смех, заставивший мысли разом вылететь из головы, оставив лишь недоумение. Роза вышла из ручья, подошла к телу парня, которому пообещала стать женой, если он отомстит за поруганную честь, и замерла, безразлично глядя на друга детства. «Проиграл». Шамал не знал языка, на котором она говорила, но это слово почему-то понял. Наверное, потому, что хотел понять, как можно смеяться, стоя у тела того, кто ее защищал. «Убийца», — по-итальянски произнесла Роза и с усмешкой посмотрела на врача. Тонкие пальцы сомкнулись на лебединой шее, и девушка жестом показала Шамалу, что его ждет, как минимум, суд, как максимум, встреча со всем табором и смерть. Мужчина нахмурился, но покачал головой. «Я не буду с тобой». Этих слов он не произнес, но она поняла их. Поняла и рассмеялась. Просто потому, что он вновь ошибся. Ей не нужна была любовь из жалости. К тому же, она ведь уже свершила свою месть: превратила сладкий сон в кошмар, и потому ни суд, ни табор не грозили мафиози. Шамал поморщился, подумав, что ему никогда ее не понять, а девушка вдруг замерла, вздохнула и покачала головой. Мужчина вскинул бровь, а Роза махнула рукой, словно говоря: «Уходи!» — и присела на корточки рядом с телом друга детства. Она проверила его пульс и, вздохнув, опустилась на траву, безразлично глядя в темное небо. На алых губах застыла улыбка — немного печальная и абсолютно отрешенная. Врач раздраженно посмотрел на девушку и подумал, что женская жестокость не знает границ. «Она еще и улыбается! Совсем бесчувственная?» В следующий миг он развернулся и пошел прочь от ручья, где улыбалась небу сама Смерть; подальше от леса сказок, что порой превращаются в кошмар; в суету города, который дарит серые будни; в мир неоновых огней, что сулят развлечения, такие же пестрые, как цыганские кибитки, но куда менее живые, абсолютно ненастоящие и не вызывающие ни чувств, ни эмоций. Лишь поверхностные улыбки вместо искреннего смеха…
«Пой, цыгане, забуду с вами
Тоску немую и печаль.
Гитара, громче звени струнами,
Разбитой жизни да мне не жаль!»
Утром табор снялся с места и исчез в пламени рассвета, а доктор Шамал вернулся в мир серых, унылых будней, полных красоток, улыбающихся фальшивыми улыбками, и ярких вывесок стриптиз-баров, в которых нет танцовщицы, что сможет станцевать босиком на острых камнях в ледяной воде. Тело никто из итальянцев не нашел, с цыганами никто не попрощался, и лишь мальчонка лет семи, гулявший на рассвете по лесу, видел, как девушка брела к поляне и смеялась. Но смех ее показался ребенку странным. Он напугал его. Вот только словам мальчика: «Это смеялась сама Смерть!» — никто не поверил. Но уж слишком холоден этот смех был для живого человека… Девушка эта исчезла из леса вместе с табором, как имя «Роза» исчезло из памяти доктора Шамала. И новый городок встретил пестрые кибитки звоном монет и желанием окунуться в сон наяву, а женщины в цветастых юбках вовсю предсказывали мужчинам удачу в любви, но почему-то всегда в конце предсказания добавляли: «Только не разочаруйся в сказке, когда она станет явью!» А когда новый метатель ножей вонзал в деревянный круг у виска помощницы острую полоску стали, цыгане мысленно морщились, думая о том, что этому мальчику до необходимого уровня еще расти и расти, как и его юной напарнице, и вспоминая старого друга и его выступления, залитые звонким смехом. И тогда скрипка начинала плакать, а девушки пели печальный романс, который так и не сумел понять Шамал. Романс-прощание, романс-забвение… Единственный аккорд настоящей тоски в буйстве фальшивого праздника и фейерверке лживых сказок. Ведь им никогда не стать явью: табор в конце представления всегда уходит в небо…
