— Потерпи. Еще немного.
Хриплый шепот срывается с губ. Не узнаю свой голос. Хватаю тебя за руки и пытаюсь поднять. ММ городит какую-то чушь о том, что я должна оставить тебя, но мне плевать. Ты почему-то очень тяжелый, не думала, что в таком худющем парне может быть веса больше, чем в диване, который ты вчера помог мне затащить в мою комнату. Диван классный, кстати. Только пружина вечно колется.
Закидываю твои руки себе на плечи со спины, кое-как притягиваю тебя к себе. Теперь и моей спине жарко — алый дождь и твое тепло меня согревают. Начинаю двигаться к окну, и плевать, что это третий этаж. Колени, затянутые в джинсы, стесываются до крови. И такое бывает, если джинсы рваные. А говорят, что это красиво — рвань носить. Да пёс его знает, но это точно неудобно. Когда ползешь на коленях, например. Добираюсь до окна, сажаю тебя рядом с ним, прислоняю к стене, и твоя голова упирается подбородком в грудную клетку, а руки лежат на полу странными безвольными плетьми. А обычно они двигаются, разминая пальцы, чтобы йо-йо были послушнее… Свешиваюсь из окна, благо стекол в Кокуё никогда не было, смотрю вниз и нервно сглатываю. Первый этаж весь в огне, а враг рассредоточился по периметру. Второй этаж тоже поглощен огнем, а вот третий — не совсем. До некоторых окон пламя еще не добралось. Пытаюсь доказать ММ, что нам надо отсюда выбираться, но слова до нее явно не доходят. У нее истерика. Она смотрит на тебя и рыдает, раскачиваясь вперед-назад. Плакальщица, что ли, не по делу слёзы лить? Даю ей пощечину, подтаскиваю к окну. Пусть дышит воздухом, а не угарным газом. Поднимаю тебя вновь, кое-как подтягиваю к подоконнику и кладу животом на него. Чтобы ты тоже не дышал всякой гадостью. Ну, ты без сознания, значит, тебе не очень больно от того, что прямо на ране лежишь, так?
Горло перехватывает в который раз, захожусь в кашле. Чёрт, как не вовремя. Сплевываю на пол, отгоняя от себя мысль, что тебя это наверняка разозлило, стягиваю с себя куртку, с тебя — пиджак, с ММ, монотонно призывающей какого-то «Мукуро-сама» — неведомую муть, напоминающую мундир. Хорошо, что у нас одежда плотная и прочная, механиком Вонголы сделанная. Она не порвется, я уверена. Связываю рукава, жадно ловя губами воздух из окна и изнывая от жары. Периодически захожусь в кашле и ловлю себя на мысли, что только ты не кашляешь. ММ ведь время от времени прекращает трепать мне нервы из-за приступов удушья — есть за что сказать «спасибо» огню… Привязываю к раме «канат» из одежды и подталкиваю эту истеричку к нему.
— Давай. Он короткий, придется прыгать, — голос странно-сиплый. Зато похож на мужской, и это не так уж плохо. — Как спрыгнем, начинаем бой. Надо попытаться.
— Нет, мы не сумеем! — что за пессимизм? И почему она на меня смотрит как на сумасшедшую?
— Надо попытаться.
— Это невозможно, нас убьют!..
— Предлагаешь заживо сгореть? — ну вот, сорвалась. А нечего нести чушь! Если не бороться, можно вообще не рождаться! А если родился, сразу ложись и подыхай!
— Но их слишком много!..
Она снова кашляет, а я сплевываю и говорю:
— Да плевать мне на твою истерику. Ты не сгоришь. Я тебя сама скину, если надо будет.
На секунду ММ замирает, и вдруг под окнами раздается крик. Выглядываю в окно, враги отсюда напоминают муравьев — бегают, суетятся… А три иллюзиониста планомерно и уверенно уничтожают их.
— Мукуро-сама! — вопль над моим ухом на секунду оглушает меня. В голове звенит, в глазах темнеет.
Хватаю тебя за руку и сжимаю мозолистые пальцы изо всех сил. Но… Чикуса, почему твои руки такие холодные?.. Здесь же жарко, почему они не вспотели?.. Не важно. Снова кашляю и, отдышавшись, шепчу:
— Видишь, еще не поздно, Чикуса. Их отвлекли. Теперь можно прыгать…
В голове гудит, чувствую, как ноги подкашиваются, и сжимаю тряпки на окне. Судорога во всем теле. Боль. Темнота…
Веки привычно-тяжелые, воздух странно-холодный. Медленно открываю глаза и пытаюсь пошевелиться. Хрипло выдыхаю, со свистом, словно легкие отказываются работать, и чувствую, как рука падает и пальцы врезаются в бетонный пол. Да уж, этот новый сорт наркоты, кокаин со странными добавками, поистине творит чудеса. Он достает из памяти всё то, что огонь сжигал, а дождь оплакивал, попутно стирая все воспоминания, которые не важны. Сплевываю и понимаю, что пол окрасился алым. Хах. Прикусила язык до крови, пока «летала во сне». А за окном тишина. Или это у меня слуховые галлюцинации? И, кажется, уже ночь. Ни огня, ни дождя. Только виски на тумбочке. И осколки стекла на полу, словно очки разбились. Хочу увидеть твою улыбку еще раз, но нельзя. Только завтра. Да и ладно. Знаешь, Чикуса, плевать мне на то, что в тот день я заставила ММ прыгнуть, и она сломала ногу, что я привязала тебя и спустила вниз, а затем отвязала рукав, и ты упал. Плевать, что сама выбралась на карниз и стояла там, пока Фран не создал реальную иллюзию батута, и я не смогла спрыгнуть. Мне плевать даже на то, что пока я стояла там и смотрела на тебя, лежавшего внизу, словно сломанная кукла, мне становилось холодно. Мне не наплевать только на то, что ты так и не поверил: «поздно» не было. И не будет. А потом были похороны, отъезд Вонголы в Италию, переезд за ними банды Кокуё, от которого я отказалась, и полгода ненависти к дождю, стеклу и самой себе. Знаешь, кокаин — это не способ забыться. Это даже не способ увидеть тебя вновь. Ты бы не одобрил, знаю, но не могу иначе: кокаин — это всего лишь средство достижения цели. А цель у меня одна. Я хочу увидеть тебя и сказать, что «поздно» не бывает никогда. Но я не собираюсь сдаваться. Я хочу вытравить из себя этот вечный кашель, хочу выжечь память обо всем, что не касается тебя. Хочу доказать тебе, что еще не поздно, потому что пока я помню — ты жив. А когда я умру, «поздно» вообще станет лишним словом. Мы же встретимся. Хах, ММ говорила, что в психушке меня окончательно испортили. Ошиблась. Наоборот, мне там впервые дали попробовать наркотик, возрождавший воспоминания из пепла. Чего только втихоря не приносят посетители тамошним наркошам…
Смотрю в серый потолок, кашляю и пытаюсь отдышаться. Сил нет, голова гудит, а в теле слабость. Надо поспать. Завтра на работу к семи утра, а вечером я, как всегда, приду к тебе в гости, в твою новую «загородную резиденцию», где я мету дорожки: не могу не прийти, потому и осталась в Намимори. Не могу тебя оставить одного, так что терпи гостей каждый день. И если опять ливанёт этот долбаный дождь, я его возненавижу еще больше. Курево жалко, блин! Затянуться бы… Пойду на работу с утра — надо купить пачку. А вечером я опять приду к тебе, принесу книжку о созвездиях, почитаю вслух, сидя на земле, вернусь в Кокуё-ленд, выпью виски, вдохну белый порошок и стану на шаг ближе к тому, чтобы убить свою память. Кстати, а что за человек тогда отвлек врагов? Какой-то «Мукуро-сама»… Кто это был?.. Хотя какая разница? Без лишних воспоминаний лучше: больше места для тебя, Чикуса. Я не хочу вспоминать всякую ерунду. Я хочу курить. И улыбаться. Тебе.
========== А напоследок я скажу… (Шамал) ==========
Комментарий к А напоследок я скажу… (Шамал)
В данном рассказе в жанры пробрался «сонгфик» — отцентрованным курсивом выделены отрывки текстов различных цыганских романсов.
«Здесь много женщин и вина,
Веселье, смех кругом.
А дума всё милей одна
О счастье о былом».
Пестрыми кибитками зазывал людей табор. Веселой музыкой просил он их заглянуть на вечерок. Афишами манил на лесную поляну, где повозки и трейлеры образовывали круг. Огромный круг, в центре которого проходили представления. И если ты войдешь сюда, позабудешь о печалях, и вечер превратится в ночь, а ночь в рассвет, и ты не вспомнишь, что дома, у окна, глядя на небо, стоит кто-то, кто тебя ждет. Кто-то, кому ты нужен, но кто не может подарить тебе волшебство сказки. А здесь, в этом царстве скрипки, вороных коней и смеха, ты найдешь то, что искал — мир, полный безумства, страсти и веселья. Само волшебство, которого тебе так не хватает в серых буднях. Но вряд ли ты поймешь, что мишура и цветастые юбки скрывают серость безразличия. Ведь на самом деле ты здесь никому не нужен. Разве что до тех пор, пока звенит монета в кошельке…
