Скажи, ты помнишь черное осеннее озеро и симфонию номер шесть Моцарта, недолгую симфонию вашей жизни, Гокудера?..

Но финала не избежать, сколь бы долог ни был концерт. Сентябрь подошел к концу, отпуск «правой руки» босса мафии — тоже. А на его слова о скором отъезде она лишь улыбнулась и сказала: «Прости, я не могу промолчать». Его соседка, его подруга, его партнер по игре на рояле решилась сыграть для него мелодию, что жгла ее сердце. «Мелодию любви» Шопена. И он понял. Понял всё без слов. Но глядя в черные, как ночь, глаза итальянки, когда отзвучали в пустом зале последние аккорды мелодии ее любви, он сказал лишь одно слово. «Прости». Сердце вдребезги, а душа в лоскуты. Но она лишь улыбнулась, потому что улыбка куда честнее слез в такой миг: она не просит остаться, не ищет сочувствия, не умоляет дать хоть один шанс. Она отпускает. И девушка, в чьей душе вновь зазвучала минорная мелодия, встала из-за рояля, подошла к мафиози со спины и, крепко обняв его, прошептала:

— Знаешь, я недавно слышала одну песню на иностранном языке, которую никогда не забуду. Я нашла перевод, и он меня поразил. И я хочу сказать тебе лишь одно. «Ты — моя мелодия», Гокудера Хаято. Прощай.

Ее пальцы легли на клавиши рояля и начали играть малоизвестную в Италии мелодию. «Мелодию любви» Александры Пахмутовой. Девушка с черными, как ночь, глазами и не надеялась, что человек, которого она любила, возьмет ее с собой, ведь в его глазах ответных чувств не было, но и молчать, скрывать музыку любви, дававшую силы жить, не смотря ни на что, и не поставить точку она не могла. Жить пустыми надеждами на его возвращение куда глупее, чем обжечься о холодное «прости». Но холодное ли? Ведь «правая рука» босса мафии извиняться не привык…

Как только последняя нота была сыграна, девушка встала и ушла, оставляя в мраморной зале свою любовь, свою душу, саму свою жизнь, поднявшиеся к потолку с последними звуками рояля и растворившиеся с ними в небытии. Слез не было, как не было и желания немедленно прыгнуть с крыши. Было лишь осознание того, что всё закончилось так, как должно было завершиться. Потому что мелодии не замолкают даже после смерти композитора…

Скажи, ты помнишь мраморную залу и торжество Рахманинова, боль Прелюдии до диез минор вашей жизни, Гокудера?..

А на следующий день, провожая друга с самого утра, из-за чего дочери банкира пришлось пропустить занятия в колледже, она улыбалась. Безжизненно, печально, но абсолютно не фальшиво — ведь она всё еще надеялась вновь увидеть его, человека, понимавшего ее без слов, и знавшего, почему она называла «Лунную» сонату «Озерной». Ведь впервые он дал ей послушать эту мелодию, принеся запись к озеру… И никогда не злился за намеренную ошибку, допущенную в названии, когда она предлагала ему сыграть именно «Озерную» сонату. Вот только на ее улыбку он ответил словами, убившими даже тень надежды на новую встречу.

— Я больше не приеду. Я помирился с отцом, но моя жизнь с этим местом больше не связана. Я нужен боссу. Я не вернусь сюда. Не хочу давать лишние надежды, так что прости.

Такая глупость. Ну как она могла надеяться на его возвращение и новые вечера за роялем? Холодные слова подхватил ледяной ветер, морозом сковывая ее сердце. А затем осколки глупой сердечной мышцы, покрытые инеем, озарила новая улыбка, полная понимания и прощения.

— Удачи. Не забывай музыку, Гокудера.

— Не забуду.

Обещание? Нет, клятва. Они оба не забудут, потому что музыка — это то, что помогает им жить. А точнее, выживать. Но она больше не жила: она лишь существовала. Ведь парень с пепельными волосами и печальными серыми глазами был для нее всем. А потому особняк ее отца мелодии, сыгранные на рояле девушкой с пустыми черными глазами, больше не наполнят. Они будут скользить среди бесконечной пустоты, играя лоскутами ее души, как ветер играл листьями в парке, где они прощались. И он уехал, а она осталась. Осталась, чтобы стать идеальной дочерью банкира, которая уже не хотела стать пианисткой и согласна была поступать на экономический. Просто потому, что у мертвой души, мечта которой начала причинять лишь боль, желаний быть не может. Но она не забудет музыку и не сдастся — она лишь изменит свой путь. И когда-нибудь, став известным финансистом, помогая брату в работе, она встретит известного босса мафии Саваду Тсунаёши, бросит взгляд на его «правую руку» и улыбнется ему — вот о чем она начала мечтать. Мечты ведь могут изменяться, правда?

Вот только жизнь не любит делать подарки. А пьяные водители не разбирают дороги. Но за всё в этой жизни приходится платить, и потому на похоронах под проливным дожем без зонта стоял лишь один человек. Человек, всю церемонию слушавший плеер. И когда его лучший друг, Савада Тсунаёши, предложил ему зонт, он отказался, сказав, что должен попрощаться с другом, понимавшим его без слов, а дождь делает его ближе к ней, просто потому, что она — это осень. Его вечный минор.

Скажи, а ты помнишь кладбище и «Мелодию любви» Магомаева и Пахмутовой, мелодию всей вашей жизни, Гокудера Хаято? Конечно, помнишь…

— Что слушаешь, Гокудера?

— Ты не знаешь. Русская мелодия.

— А почему такой грустный? Завтра у дочери Тсуны десятый день рождения.

— Потому что люблю осень. Отвяжись, не мешай мне вспоминать…

— Ладно, ухожу.

Тишина. Мелодия. Улыбка.

«Ты — моя мелодия. Я — твой преданный Орфей»… Я не забуду…

========== Оборванные крылья бабочки (Занзас) ==========

Назвать меня можно по-разному: королева квартала красных фонарей, путана, жрица любви, проститутка, продажная женщина или намного хуже. Суть останется неизменной. Однако сама я люблю название моей профессии, отражающее мою душу, — ночная бабочка. Звучит неплохо, разве нет? Я просто мотылек, уставший от мрака вокруг, который летит на пламя, зная, что его крылья сгорят, но не в силах перестать мечтать о несбыточном — о том, чтобы пламя не обжигало, а просто грело… А у огня, в пламени которого я сгораю, довольно необычная внешность и уж точно нетривиальное имя. Вот только по характеру он самый настоящий огонь, сжигающий всё, что подойдет слишком близко, дотла и оставляющий после себя лишь выжженную пустыню. Наши ночи похожи на ночи урагана, да и последствия такие же: боль, кровь и слезы для меня, безразличие — для него, для моего урагана, пламени, безрассудной мечты… Нет, я не мечтаю о том, что он вдруг влюбится в меня и вытащит из нищеты и грязи, вовсе нет. Золушек не существует, и я это отлично знаю. Я лишь мечтаю, что когда-нибудь, впиваясь в мои губы болезненно-сладостным, мучительным, резким поцелуем, он увидит меня. Именно увидит, ведь пока я для него — безликое существо, необходимое лишь для удовлетворения низменных желаний. Молчаливое, послушное, удобное, но легко заменимое. И меня заменяют: если у меня выходной, хозяйка нашего борделя выделяет для него других девушек, ухоженных, красивых и терпеливых — всё как он любит. И я не ревную — мне откровенно наплевать на это. Но я всё же мечтаю, чтобы когда-нибудь мое лицо отложилось в его памяти…

Я не знаю, кто он и откуда приходит несколько раз в неделю в наш элитный публичный дом. Не знаю ни фамилии, ни рода занятий, хотя это наверняка нечто противозаконное. Я знаю лишь его имя. Занзас. А еще я знаю, что у него очень печальные холодные глаза, и это значит, что вся внешняя злоба и раздражительность скрывают его собственную душевную боль. Сорить деньгами, заказывать дорогой виски, лучших девушек, готовых абсолютно на всё, и вымещать на них свою злость — норма для него. Но мне нравится даже это, потому что в глубине алых глаз я вижу его одиночество и боль, и если пара ударов поможет камню на его душе стать меньше, я не против. Я ведь королева публичного дома, в котором разрешен садо-мазохизм, и подобные клиенты у нас не редкость. А он даже не всегда меня избивает — лишь за провинность. Он не может быть ни добр, ни нежен, но нужна ли нежность пламени? Нет. Оно должно испепелять. Оно должно пронзать сердце, рвать душу и превращать останки в прах. Потому что это его предназначение. А предназначение остальных — быть пищей этого бушующего лесного пожара, не больше. Главное, чтобы не пошел дождь, и влага не затопила горем бушующую ярость огненного ада на земле…