Вскоре алтарем были «выплюнуты» Ленка с Бэлом, у которых всё было далеко не так радужно, как у нас. Вывод об этом я сделала, потому как Принц, вскочив, забросал дерево стилетами с воплем: «Ненавижу шинигами!!!» — а Ленка со стоном повалилась на землю и буквально завыла. Вернув на Родину всю сотню стилетов, Бельфегор оттащил Ленку к пострадавшей березе и уселся прямо на землю, посадив ее себе на колени, а она, уткнувшись носом в его шею, начала жаловаться, хотя обычно ей это и не свойственно:
— Это существо мне весь мозг вынесло! Он Бэла как только не обзывал, меня тоже, а мы должны были терпеть и молчать! Это пытка моральная была! Мы чай пили, а он нам всякие советы давал пошлые, а потом начал расписывать перспективы становления шинигами, но, расписав, заявил, что нас всё равно не возьмут, потому что: «У вас справочка имеется, в смысле, я оговорился — потому что вы слишком взрывоопасны! Прямо маньяки: один — буйный, с ножичками наперевес, другой — латентный, с ненавистью ко всему живому из подвида Homo sapiens». Потом он таскал нас на экскурсию по дому и читал нам книги: о себе, собственного сочинения, и маркиза Де Сада! А потом пообещал, что о нас тоже книгу напишет! И мы всё это терпели и молчали — даже не язвили! А Бэл даже стилет ни разу не достал. А стоило бы, стоило! Но нельзя… У меня голова болит, я домой хочу, а эта зараза издевалась, начав нас на бал приглашать! С музыкой! А потом он нам порнографию какую-то читать собрался, словно мало нам Де Сада было, но Ватсон сказал, что время позднее и либо мы остаемся на ужин, либо нас надо выпроваживать. Спасибо Ватсону — единственный адекват этого дурдома! Бедные мои уши, бедный Бэл…
— Жаль, что мы его не убили, когда была возможность, — мстительно процедил Бельфегор, и мы с Франом, переглянувшись, не решились даже прикольнуться, потому как над пострадавшими грешно смеяться.
Вскоре были выплюнуты радистка Кэт с ее Штирлицем, тут же подскочившим, как и в прошлый раз, и поднявшим мою сестру. Собравшись с духом, мы все потопали домой, причем было очевидно, что нам всем осталось выполнить лишь последний пункт — «задать вопрос». Ведь любовь свою каждый из нас друг другу давно уже доказал…
POV Кати.
Когда мы вывалились (в буквальном смысле, кстати) из прохода между мирами и оказались в саду вечноцветущей сакуры, я просто впала в транс. Восторженный и абсолютно обоснованный — еще бы, столько сакуры и так цветет! Однако, заметив раздраженный взгляд Кёи, я поняла, что место выбрано крайне неудачно и, вцепившись в его руку, мечтала только о том, чтобы Владыка Эмма, наконец, показался. И он показался — последним из встречавших. «Главнюки всегда приходят последними», — как когда-то давно говорила Маня… Ну да ладно, главное, он пришел. Из-за деревьев выплыла хрупкая на вид фигура в длиннющем, стелившемся по земле, темно-синем кимоно с золотой вышивкой, рукава которого подметали землю, а золотой широкий пояс поддерживал лишь слегка запахнутые борта, позволявшие лицезреть среднее, белое кимоно, не менее длинное, и нижнее — черное. На ногах его красовались японские шлепки гета, а среднее белое кимоно было дополнено капюшоном, как обычно скрывавшим макушку. Он что, каппа и у него там черная пластинка для воды? Шутка юмора, блин… Владыка вежливо поздоровался, и я с места в карьер спросила:
— Мы можем не в саду погулять, а в доме посидеть?
— Конечно, — чуть улыбнулось божество и провело нас в Дом Тысячи Свечей.
Белый мрамор, старинные гобелены, золоченые рамы картин и зеркал — роскошь в этом доме просто зашкаливала за допустимое значение. Однако больше всего меня поразила малая гостиная, куда нас провели — пышные персидские багровые ковры; мебель красного дерева: изящные диваны с фисташковой обивкой и мягкие удобные кресла, стоявшие по периметру; тяжелые атласные занавески в тон мебели; шахматный столик с фигурками из слоновой кости и черного дерева, стоявший между двумя креслами; горевший камин в стиле типичного английского интерьера; хрустальная люстра с сотнями подвесок… Короче говоря, это была не гостиная, а Нечто с большой буквы — я такого даже в фильмах никогда не видела. Разве что в передачах о питерских дворцах… Мы с Кёей сели на диван между двумя узкими высокими окнами от пола до потолка и больше похожими на балконные двери с полукруглой вершиной, чем, собственно, на окна, а Эмма-Дай-О царственно опустился в кресло напротив. Ватсон принес нам чай на серебряном подносе в фарфоровых белых кружках, и мы погрузились в неторопливую беседу. Сначала в комнате царило напряжение, но потом оно потихоньку сошло на нет. Кёя по большей части молчал, а я болтала с Владыкой Ада за двоих. Он оказался на редкость интересным собеседником и удивительно проницательным… существом, которое понимало меня с полуслова, но отвечало искренне и не стараясь угодить, однако неприятные углы тактично сглаживая и не выпуливая информацию в лоб, начхав на чувства собеседника, а выдавая ее порционно и очень осторожно, стараясь не ранить и не задеть. Я его, если честно, уже давно простила за всё: я ведь вообще очень отходчивая. Да и потом, он же хотел, как лучше… А получилось как всегда, конечно, ну да ладно, это уже вина Графа, до безобразия любящего театр!
О том, почему нас с сестрами приходится разделить, Эмма-Дай-О сказал, что иначе нельзя: забирая из одного мира троих смертных и помещая их в другой, они с Графом нарушали баланс, и потому свести потери в численности населения миров надо было к минимуму. Свою роль тут также сыграла любовь Графа к постановкам, ну да ладно, это не столь важно. Принцип «деления» предложил Владыка, сказав, что Елене проще будет адаптироваться на новом месте, если рядом буду я, а не Мария, а оставить ее в этом мире было не самой удачной идеей: Бельфегору было бы крайне трудно приспособиться к жизни простого фермера, а сама Елена всегда мечтала попасть в иной мир. Вот потому нас именно так и поделили, и я против не была, а Эмма-Дай-О сказал, что, несмотря на то, что мы не сможем увидеться с Марией, он позволит себе слегка обойти договор с Графом и передавать иногда письма, поскольку понимает, что терять родственников слишком тяжело, ведь у него самого есть сестра, помогающая ему судить женщин, однако не имеющая больше никакой власти. Так как это в его контракте с Графом оговорено не было, он не видел никаких препятствий, и я была ему за это очень благодарна. Он также рассказал о том, как мой предок помог ему, а на вопрос, зачем он забрал камень из руин после смерти моих родителей, ответил, что была вероятность открыть портал до положенного времени, и потому он решил подстраховаться и изъял булыжник. Когда же я спросила, кому мы должны задать вопрос, он таинственно улыбнулся и ответил: «Себе», — после чего проводил нас к порталу, и мы вернулись домой. Мне даже понравилось общаться с этим тихим, понимающим, безумно мудрым и на самом деле великодушным существом, которое могло быть чрезвычайно жестким, а порой и жестоким, и я не сомневалась: я условие контракта о «прощении того, кого винила больше всего» выполнила. А еще я чувствовала, что Кёя его тоже простил, потому что Владыка у моего жениха под конец нашей беседы явно перестал вызывать отторжение, и скрытный комитетчик даже начал чуть более оживленно участвовать в беседе (ну, как «оживленно»… Просто если он сначала молчал, словно воды в рот набрал, под конец даже вступил с божеством в диалог, цедя скупые фразы, но это был для него, замкнутого и нелюдимого, большой прогресс. Хотя Эмма-Дай-О и не «людь» вовсе, но это так, к слову).
После ужина, приготовленного мной на скорую руку, все мы — путешественники сквозь миры, так сказать — пошли спать, потому как вымотались неимоверно. Особенно устали Ленка и Бэл, которым прямо-таки наказание выпало, а не испытание, в виде соскучившегося по диалогам Графа. Я быстренько приняла душ и, переодевшись в спортивные штаны и черную футболку, нырнула в кровать, а через пятнадцать минут в дверь постучали и вошел Кёя, как всегда при параде, но без галстука, что было достижением. Он уселся на край моей кровати и, не размениваясь на предисловия, тихо спросил:
