— Ну ты даешь, — протянула я и, рассмеявшись, ехидно спросила: — Что, и даже мысль об отказе тебя не посещала? Ты же мне даже в любви еще не признавался, а уже за кольцом помчал.
— Я максималист, — пожал плечами Фран и улегся обратно на кровать. — Решил, что если согласишься быть со мной, сразу сделаю предложение, если откажешь, подарю как воспоминание обо мне.
Мне вдруг почему-то стало очень грустно. В голосе иллюзиониста было столько тоски и безумного желания быть счастливым, что я невольно подумала, что просто обязана воплотить его мечу в реальность, чего бы мне это не стоило.
— Фран, а как ты выполнил контракт? — тихо спросила я, глядя парню в глаза. — Задание было: «Доказать самому себе и тому, кто тебе дорог, что ты заблуждался в самом главном и искренне признать и принять ошибку». Прости, но я думала, что для тебя главное — оставаться верным и преданным своим товарищам…
— Так и было, — кивнул парень. — Но не совсем. С уточнением. Если честно, когда я получил задание, определенного приоритета у меня не было. Мне практически всё было глубоко до лампочки, кроме тебя и того, что я должен помогать учителю и мафии. Банда Кокуё ведь меня вырастила, даже оплатила похороны моей бабушки, когда мне было десять. А потом, когда меня передали варийцам из-за их изначального договора, по которому в двенадцать я переходил в распоряжение Варии, я просто обязан был работать на них — я ведь получал зарплату, да и потом, они в целом неплохо ко мне относились, разве что Принц-Идиот стилеты кидал, а остальные только орали в ответ на мои шутки. Наверное, просто не могли ударить того, кто заведомо не станет сопротивляться, а босса я почти не трогал. Ну а если трогал, получал стаканом по лягушке, а капитан бежал его успокаивать. Так что, наверное, я им был в какой-то мере благодарен: мне ведь некуда было идти, а они давали мне кров, еду и работу, за которую они, в отличие от банды Кокуё, мне платили. Чувство долга у меня всегда было неплохим, потому я считал, что главное для меня — выполнять качественно мою работу, а также помогать учителю, Варии и Вонголе, а когда подружился с тобой — приплюсовал тебя к этому списку. Но на поле боя я понял, что не хочу больше быть их мальчиком для битья, не хочу больше работать на мафию, потому что эта работа никогда не казалась мне лучшей в мире, хоть и неправильной я ее не считал, — голос парня звенел, а глаза были полны тоски и боли. — Я не хотел убивать, но должен был, и это убивало меня самого, но уйти я не мог, потому что больше мне некуда было идти, да и я существо достаточно инертное — без толчка извне я от них не ушел бы. Добавь к этому, что я всё-таки человек чести и не мог бросить их, зная, что они во мне нуждаются. Но когда меня ранили, и ты плакала из-за меня, я понял, что всё это того не стоит. Понял, что главное в человеческих отношениях — это доверие и понимание, а не слепое следование за тем, за кем тебе велели следовать, и за кем ты следуешь из чувства долга и собственного безразличия к своей жизни. Я понял, что хочу сам решать свою судьбу и быть с теми, кто мне по-настоящему дорог, а не с теми, с кем мне велели быть. Думаю, я понял главное — что важнее всего не логика, подсказывающая направление движения в сторону исполнения своего долга, а чувства, которые помогают стать счастливым. Я просто понял, в чем мое счастье. Не в слепом следовании за кем-то, как было всегда, а в том, чтобы поддерживать и оберегать того, кто мне на самом деле дорог и порой даже вести его самому. Я понял, в чем мой свет, — я вздрогнула от воспоминания о том, как сама говорила Франу, что он должен поймать свой свет, и улыбнулась. Он запомнил… Но кто бы мог подумать, что этим светом для него окажется именно любовь ко мне?.. — Мой свет — в чувстве, которое дает мне силы двигаться дальше, не по инерции, а потому, что хочется идти вперед. Но вот что я тогда тебе доказал, понятия не имею.
— Что ты меня любишь, — улыбнулась я, собственно, обобщив всё им сказанное, обняла парня, устроила голову у него на плече и закрыла глаза. Он обнял меня в ответ и явно был рад тому, что мы оба пришли к одному и тому же выводу… Но Фран не был бы Франом, если бы просто тихо-мирно лежал и делал вид, что он няшная подушка.
— Если ты так заснешь, я не смогу уйти, — предупредил меня иллюзионист. — Ты решила взять меня в плен? Мне готовиться к режиму концлагеря?
— А ты что, сбежать хочешь? — фыркнула я, не собираясь шевелиться.
— Да в общем, нет, — усмехнулся он. — Но накрыться-то дай: не лето на дворе. А то и впрямь концлагерь — пытка холодом.
— Ладно, — протянула я и, быстренько укрыв нас одеялом, снова устроилась рядом с иллюзионистом. Он заглянул мне в глаза и вдруг прошептал:
— Прости…
Я поняла, что он просит прощения за смерть моего друга. В зеленых омутах застыла невысказанная боль и чувство вины, и я подумала, что он продолжает терзать себя за то, в чем не виноват. Сердце мучительно сжалось, но я осторожно коснулась ладонью щеки парня и четко, уверенно сказала:
— Прощаю. Не вини себя.
— Спасибо, — пробормотал Фран, а в глазах его я увидела облегчение и отчаянную надежду. С его души рухнула огромная глыба и я, чмокнув иллюзиониста в щеку, снова устроилась рядом с ним, прошептав:
— Всё будет хорошо, Фран. Теперь я в это верю. Главное уметь прощать — ты же сам это говоришь. Так вот, самого себя прощать тоже надо уметь.
— Ты меня этому научила, — улыбнулся парень и собственнически прижал меня к себе. — Спасибо…
— Тебе спасибо, — ответила я и закрыла глаза. На душе вдруг стало очень тепло и уютно, словно не было ни проблем, ни забот, потому что самому дорогому для меня человеку удалось понять, что он имеет право на прощение. И даже больше того — он его себе даровал…
Заснула я очень быстро, а когда проснулась, обнаружила у себя под боком мирно сопевшего фокусника, обнимавшего меня и явно видевшего очень хороший сон, потому как на губах его блуждала радостная улыбка, да и вообще моська у него была что ни на есть довольная. Проснулся парень минут через пять, и я, чмокнув его в щеку, ломанулась в душ. С тех пор иллюзионист завел привычку по вечерам заявляться в мою комнату «просто чтобы поболтать» и в результате оставаться с ночевкой, однако дальше поцелуев он заходить явно не собирался, и, если честно, я была с этим абсолютно согласна. Просто потому, что я его безумно любила. Всем сердцем, всей душой и без оглядки на глупые условности, которые могли сказать, что мы не пара. Потому что, несмотря ни на что, мы всё же идеально друг друга дополняли, понимали друг друга без слов и просто верили друг в друга. А еще я осознала, что платоническая любовь — это всё же прекрасно, потому что она дарует душе крылья…
====== 78) Отбытие повинности, немного измывательств и что из всего этого получилось ======
«Основа всякой мудрости — есть терпение». (Платон)
В понедельник, шестнадцатого числа, мы с раннего утреца всей гурьбой потопали к руинам, вызывавшим неприятные воспоминания. Маэстро после того дня я больше не видела и понимала, что никогда не увижу: он сказал мне «прощай», а это значило, что встречи со мной он будет избегать, как и обещал, когда возвращал меня в родительский дом. Терять друга было больно, равно как и осознавать, что неподалеку погиб еще один мой друг — Вася по кличке Валет, чье тело исчезло вместе с телами двух других жертв и Маэстро в белом мареве. Их вернули домой, насколько мне известно, и я была на похоронах Валета, устроенных Дуняшей, Севером и Хохмой. Катя же поехала на похороны Анны, а Лена — той медсестры, что ее спасла. Катерина пересеклась с Игорем, но ни слова ему не сказала, а Диме, его сыну, принесла соболезнования, на что тот ответил, что очень сожалеет из-за того, как поступил его отец, и желает нашей семье только хорошего. Он не просил простить отца, не говорил, что хочет остаться нашим другом — он просто принес извинения за самого себя и свое поведение, и это его несколько возвысило над его папашей в моих глазах. Катя же осталась к его словам холодна, потому как считала, что раз он знал о поступке отца и промолчал, то тоже нас предал, и переубеждать ее я не собиралась.
