Первым зажег Пламя на всё еще надетых боксерских перчатках Рёхей, который еле держался на ногах. Он слегка покачивался, мутные глаза были всё так же полны решимости, а из многочисленных ран падали на землю горячие рубиновые капли. Пламя это получилось довольно слабым, но как только он это сделал, сковывавший его ноги лед треснул и рассыпался на миллион осколков. Боксер пошатнулся и упал, потеряв сознание, и перчатки с его рук мгновенно исчезли. Сасагава держался лишь на силе воли и не убирал перчатки только потому, что они давали ему стимул бороться, а вот теперь, поняв, что победил, он просто отключился. Что я почувствовала в этот миг? Уважение к нему? Нет, оно было в моей душе всегда. Я испытала чувство гордости за этого безмерно сильного человека. А еще поняла, что никогда нельзя сомневаться — надо просто биться за то, что тебе дорого.

Следом за Рёхеем Пламя Предсмертной Воли на перстне зажег Суперби, который не мог даже поднять окровавленную правую руку и стоял пошатываясь, но упорно глядя на врага — на Короля Ада. В глазах его не было ни уважения, ни страха, ни ненависти. Ничего, что обычно испытывали к Владыке люди. Только пылавшая огнем ярость и отчаянная решимость. Ведь Суперби Скуало никогда не сдается, и его честь мечника — это то, что невозможно сломить ничем. Затем Пламя загорелось на лбу Тсуны, не очень сильное, такое, что варежки не сумели трансформироваться в перчатки Вонголы, но уверенное, ровное и абсолютно непоколебимое. Савада был на пределе, но держался изо всех сил, а его расцарапанные щеки, покрытые кровью, грязью и копотью, были столь бледны, что становилось понятно — ему необходимо срочное переливание. Босса мафии и Акулу Варии тут же освободили, и Суперби всё же сел на землю, а Савада, пошатываясь, забрал у меня из рук до сих пор сжимаемый мной чемоданчик и кинулся на помощь мечнику, но тот бросил лишь:

— Дай бинт и помоги тому мусору, что отдохнуть решил.

Савада выполнил просьбу мечника и, пошатываясь, поспешил к Рёхею. Поражаюсь на его силу воли, если честно: о себе он не думал абсолютно… А в это время Пламя зажгли Бьякуран, чей мундир из белого превратился в ало-серый; Гокудера, не менее израненный, но, по крайней мере, вряд ли нуждавшийся в донорской крови; Дино, тоже на ладан дышащий; и едва державшийся на ногах Фран, чья кожа по бледности могла соперничать с саваном. Затем настала очередь Бельфегора, и он, сумев без труда зажечь Пламя, несмотря на довольно серьезные ранения, подошел к Лене и тихо сказал:

— Прости.

В тот же миг на кольце, которое перелетело к готессе от подрывника, вспыхнуло ровное голубое Пламя, и моя сестра едва заметно печально улыбнулась. Лед на ее ногах рассыпался в прах, и она крепко обняла Принца. Фран же подошел к Маше, пустыми глазами смотревшей прямо перед собой, но явно ничего не видевшей, которую всё это время обнимал не подвергшийся заклятию Маэстро, и тихо сказал, глядя в землю:

— Я понял, что важнее всего, слишком поздно. Прости.

— Фран… — это было первое, что моя сестра сказала после смерти Валета. В ее глазах вдруг появилось осмысленное выражение, и она, вздрогнув, хотела было кинуться к парню, но упала из-за сковывавшего ее льда. Иллюзионист успел подхватить ее и поморщился от боли, и это отрезвило Машу. Она встала ровно и, с ненавистью посмотрев на парившего чуть в стороне от нас Короля Ада, решительно процедила:

— Ты не божество, ты демон во плоти. Только ты не победишь…

Перстень на ее руке вспыхнул ярким алым Пламенем, и Фран, печально улыбнувшись, побрел назад, но Мария, освободившись ото льда, схватила его за руку и некрепко обняла. Я печально улыбнулась и посмотрела на Кёю. Наши глаза встретились, и я, подумав, что ничто и никогда не заставит меня отказаться от этого человека, направила в перстень всю свою решимость всегда быть рядом с ним. Кольцо вспыхнуло зеленым Пламенем, и в тот же миг браслет Кёи засветился ровным фиолетовым огнем. Я слабо улыбнулась, и комитетчик кивнул в ответ, а Граф ехидно протянул:

— Кажется, у иллюзионистика проблемы, а? Почему? Неужели потому, что его победил заклятый враг? Или, может, потому, что он сознательно всё это устроил — договорился с глупышками-близнецами о том, что предаст сестричек-Светловых, пытался наладить быт на ферме, зная, что Шалины всё равно перехватят все важные контракты, притворялся, словно ничего не знает о замыслах Владыки Эмма и меня, скромного, сделал вид, будто предал товарищей, чтобы подобраться к близнецам, никогда прежде не подпускавшим его на расстояние удара, сразился с врагом и, поняв, что не сможет победить, решил сохранить Пламя Предсмертной Воли для удара по Шалиным любой ценой, и потому намеренно пропустил удар, подумав: «Безоружных он не добивает, а я обязан выполнить свой план», — нахамил той, кого любил… Ой, я, кажется, выдал тайну! Прошу прощения, как же мне не стыдно? Ну да вот так! Но о чем я? Ах, да! А затем он предал тех, кто ему поверил, захватил их тела и выбросил, как какой-то мусор, когда они перестали быть ему нужны. А что же он получил в результате? Всего лишь «прости» и колечко на пальце любимой, горящее Пламенем решимости быть с тем, кто убил единственного дорогого ей человека, со врагом нашего иллюзионистика, которому тот поддался, усмирив свою гордость, чтобы помочь ей. Ну и как же тут не впасть в депрессию, а?

Я растерянно посмотрела на Мукуро, из рук которого давно исчезли розы и который пустым взглядом смотрел на землю, и думала о словах шинигами. Неужели он и правда меня любил и только из-за этого совершил всё это? Да нет, быть не может! Он ведь начал помогать нам в тот день, как заключил со мной мир, а в любовь с первого взгляда я не верю… Но, возможно, он помогал мне как другу, а потом в его сердце появилось что-то большее?.. Я медленно подошла к иллюзионисту и села рядом с ним. Мукуро, сидевший, обхватив колени руками, никак на это не прореагировал, и я, осторожно обняв его за плечи, прошептала:

— Знаешь, я ведь так и не поверила, что ты нас предал. На секунду засомневалась, когда увидела раны Кёи, но потом поняла, что ты не такой человек, чтобы предавать товарищей. Прости меня. И прости, что не видела ничего… Ты мой Друг, Друг с большой буквы, понимаешь? Самый настоящий. И, знаешь… Ланкастеры или Йорки — не важно. Важно, что и те, и другие принадлежат династии Плантагенетов. Подаришь мне чайную розу? Красный и белый вместе дают розовый, разве нет? Так что давай лучше обменяемся розовыми розами, Мукуро.

Иллюзионист вздрогнул от звука собственного имени, и серьга в его левом ухе, представлявшая собой три длинных ромба, прикрепленных к небольшому кольцу, вспыхнула ровным темно-синим пламенем. В руках иллюзиониста появилась нежно-розовая роза, и я, отстранившись от него, улыбнулась. В моей руке тоже появилась чайная роза, и мы молча обменялись иллюзорными цветами, а Граф начал аплодировать и рассмеялся, со словами: «Какое захватывающее представление! Не зря мы всё это затеяли! Было весело, пташки мои!»

— На этом всё, — прошелестел Эмма и плавно опустился на землю перед Мукуро, на расстоянии метров десяти. — Вы все выполнили задания. Гу-Со-Сины, принесите грамоты.

Мир полыхнул белым, а я почувствовала, как у меня отлегло от сердца. Все выполнили задания. Никто не умрет. Даже Такеши! Но вот его рука… Перед нами вдруг появились два шинигами, похожие на птиц, и, отвесив земной поклон Владыке, замерли в воздухе у самой земли между ним и нами, а Граф, приземлившись справа от Короля Ада, умилился:

— Владыка мой дорогой, ты такой грозный, серьезный и жесткий, что я просто таю! Уронили твоего верного последователя с высоты десяти метров, а тебе хоть бы что. Ты же его воспитал, фактически!

— Как и ты — Вадима, — парировал Эмма. — Однако это не мешает тебе даже не задумываться о том, как он, хотя упал он с высоты в двенадцать метров.

— Ох, так моя жестокость всем известна, — хмыкнул Граф. — Равно как и твое милосердие.

— Милосердие? — зло прошипела Маша, сидевшая рядом с Франом и бинтовавшая руку иллюзиониста, который еле держался от того, чтобы не упасть в обморок, но всё же не опирался на мою сестру. — Ты называешь этого садиста милосердным?!