— Так, парень, не знаю, чем вы там думаете, но если ожог не хочешь получить, железки долой, — скомандовал я и в этот момент заползли остатки искателей острых банных ощущений, тоже в полотенцах. Тот, который стеснительный, на лапе кольца, цепочкой соединенные, оставил, а его помощничек — и вовсе дофига перстней, да еще в руках пояс пер! Тоже мне, магнат нефтяной! Убери брюлики, дебил! Пальцы сожжешь!
— Так, ну-ка быстро все поснимали железо! — возмутился я.
— Придется, — поморщился обессигареченный парнишка, поняв, в какой именно температуре им предстоит жариться. Они переглянулись и дружно смылись обратно в предбанник, откуда раздался возмущенный «мявк» и ругань на итальянском вперемешку с японским (кажется, я ж языков не знаю). Я вышел и узрел странную картину: гости наши стояли кучкой и шептались, держа в руках свои железки.
— Да не сопрут ваши сокровища! — возмутился я, поняв, что эти придурки нас и наших рабочих в возможном воровстве заподозрили.
— Простите, — улыбнулся их главнюк, — но это очень важные семейные реликвии. Если они потеряются, будет очень плохо. Мы не обвиняем никого в том, что они могут украсть эти вещи. Просто не хотим, чтобы их случайно уронили или потеряли.
— Ладно уж, — поморщился я, поняв, что парень врет. — Идите, сходите, своим товарищам отдайте.
Как-то они подозрительно на этих моих словах переглянулись, а я заметил, что тот, который истерик, оцарапан. На левом предплечье виднелся свежий след от когтей, причем руки он прятал весь разговор за спиной. Хрен поймешь их, может, и правда они какие паранормальные? Откуда тут кошке взяться?..
— Мы ждем Ямамото, — соизволил одарить меня ответом их босс. — Он должен был зайти нас проведать — вот ему и отдадим.
— Задом светить не хотите, — хмыкнул я понимающе. — Ладно. Давайте знакомиться по нормальному. А то я ваши имена всё никак не запомню — больно уж мудреные, да я и не прислушивался. Сестры-то вас то так, то эдак называют — я уж запутался, кто есть кто.
— Я Савада Тсунаёши, но можно просто Тсуна — это проще, — улыбнулся мальчик-одуванчик, и его верный оруженосец неодобрительно на него покосился. — Это Гокудера Хаято и Сасагава Рёхей…
— Блин, не фамилии, а пытка языка, — поморщился я. — Давайте так. Тсуна, Гоку и Рёхей.
— Что за фамильярность? — возбухнул всё тот же прыщ на моей заднице. — Я не Ваш старый знакомый! И Джудайме по имени называть Вы права не имеете!
— Слышь, мальчик, — нахмурился я. Бесит он меня! — Я в два раза старше тебя. Ты мне в сыновья годишься. Не знаю уж, какие вы там миллионеры, но здесь вы нищие. Не знаю, какие силачи, но здесь не поле боя. Короче, я тебе не хамлю, и ты мне не хами. Мне сорок лет, а я тебе разрешаю себя не «Игорь Михайлович», а просто «Игорь» звать. Вот и ты не выкобенивайся.
Парень аж задохнулся от возмущения, но, по ходу, включил усохшие за секунду от пара в парилке мозги и, поморщившись, сказал:
— Тогда лучше по имени. Хаято.
— Ладно, — пожал плечами я, и тут дверь распахнулась, и с порога раздался вопль: «Ури юзать грешно!» — а я возмутился.
— Какого хрена, Мария?!
О да, на пороге стояла давящая довольную лыбу Манька-зараза и откровенно пялилась на полуголые тушки своих гостей. Тсуна побледнел, а потом так покраснел, что хоть в парилку не ходи. Рёхей слинял в уголок, сложив руки на груди, а Хаято, как верный паж, закрыл от любознательной девицы своей накачанной тушкой худосочную тушку босса.
— А я пришла… проведать, — заявила Маня, ничуть не сконфузившись.
— А если б мы тут голые были? — уперев руки в боки, обозлился я.
— Это вряд ли, — хитро усмехнулась эта беспардонная девица и подмигнула парню, лишенному сигареты.
— Вот, забери, — хмуро скомандовал тот и отдал ей свои побрякушки, включая пояс со странной пряжкой, который всё это время прятал за спиной. Тоже мне, секрет фирмы «Одуванчик»…
Манька тиснула шмотьё курильщика, обездолила трудягу, затем свёклообразного босса и слиняла со словами:
— Мальчики, а фигуры у вас — просто шик! Есть на что полюбоваться! Так бы и затискала! Завидую вашим подружкам, бугага!
Пока это чудо бугагайского королевства улепетывало от несущихся ей вслед воплей красного, как вареный рак, Хаято, Тсуна краснел, бледнел и снова краснел, закрывая моську ладонями, а Рёхей откровенно ржал, тоже заливаясь смущенным румянцем и почесывая седовласую репку, я фыркнул и, глотнув водички (спасибо Катьке, графин притаранившей), пошел в парную. Венички успели распариться в кипяточке, и я, с довольной ухмылкой, предвкушал момент, когда курильщик водрузит на полати свою тощую тушку, которую я смогу хорошенько пропарить и отстегать за неуважение к старшим. Нет, я не мстительный — просто не люблю выпендрежников.
Следом за мной вошли трое красных, как раки вареные, иностранцев. Можно подумать, они из парной вышли, а не в нее же зашли, право слово! Что ж так смущаться из-за нашей хамоватой хозяйки, а? Вроде, свои девственные задницы перед ней не засветили… Ну да ничего, сейчас мы их по этим самым задницам-то так полупим, что о смущении забудут! Хе-хе.
— Железа точно нет больше? — с ухмылкой спросил я, наблюдая за тем, как они гуськом проперлись к лавке напротив двери и уселись в рядочек, причем Тсуна оказался в центре. Да, лавка эта у нас длинная, позволяет втроем взгромоздиться…
— Больше нет, — пробормотал этот самый Тсуна.
— Ну, лады, — снова ухмыльнулся я, встал, подошел к полатям, взвесил веничек в руке и поинтересовался:
— Ну что, парни, кто из вас самый смелый?
Повисла тишина. Смелых было много, но они стеснялись признаться, хе-хе. Разве что подозрительно косились на веничек в моих руках.
— Да не боись, иностранщина! — рассмеялся я, почему-то прекращая злобствовать. Да нормальные они — вон, не выпендриваются даже… — Это ж только кажется ужасным! А на деле мышцы до кости прогревает, разминает, хвори все вышибает!
— Ключевое слово «вышибает», — поморщился курильщик.
— Ути, какие мы нежные! — фыркнул я. — Зато после одной парки с профессиональным банщиком мышцы так разомнутся-распарятся, что круче любого массажа!
— Я экстремально хочу попробовать! — возопил молчавший до этого момента Рёхей и подскочил.
— Так, парень, ты поаккуратней, — нахмурился я. — По бане лучше не бегать. Экстрим экстримом, а тепловой удар тебя не оздоровит.
— Ладно, — смущенно улыбнулся парень, лишившийся своего вечного пластыря на носу, и, подойдя к деревянным «нарам», воззрился на них, как баран на новые ворота.
— Что смотришь? — хмыкнул я. — Полотенце долой, кости на полати!
— Ладно, — почесав нос, кивнул он, повернулся к друзьям, тут же отвернувшимся, задом и, стянув полотенце, кинул его на лавку. Я снял тазик с лежанки, поставил на пол, выудил из него венички, встряхнул их и, когда парень улегся на полати пузом вниз, скомандовал:
— Расслабься и получай удовольствие. Я банщик со стажем — разомну так, что завтра себя другим человеком почувствуешь!
— Ага, — как-то подозрительно напряженно ответил Рёхей, а я встряхнул венички и скомандовал:
— Понеслась, нелегкая!
Начав осторожно похлопывать трудягу по ногам, я подумал, что он и впрямь слишком зажатый. Он что думал, я его начну хлестать, как барин крепостного плетью, что ли? Да прям! Это ж целая наука, тут нахрапом брать нельзя! Пока я осторожно распаривал тушку Рёхея, его друзья о чем-то шушукались, но я прислушиваться не стал. Наконец, парень расслабился, а я начал активно его парить. Рёхей потел, балдел и чуть ли не урчал от удовольствия — по крайней мере, лыбу давил знатную. Когда я начал нагнетать воздух погорячее, этот балбес возопил:
— Это экстремально здорово! А пожарче можно?
— Пока нельзя, — ухмыльнулся я, подумав: «О, наш человек!» — Терпения наберись.
— Ладно, — покладисто согласился трудяга, и я продолжил свое благое начинание охаживания его веничками по спине.
Решив сделать ему «зеленый компресс», распарил я, значится, один веник у себя над головой, а затем положил парню на поясницу: кажись, у него там мышцы напряженнее всего были. Накрыв горячий веник сверху вторым, попрохладнее, я был одарен благодарными прибалдевшими словами:
