Однако я отвлеклась на размышления, а события на месте не стояли: мафиози ознакомились с бизнес-планом нашего пронырливого разведчика, изучившего положение дел на ферме еще по прибытии сюда путем взлома Машиного компа, а с тех пор, как мы с ним начали вместе исследовать реку, через меня выяснявшего об изменениях, и пустились в обсуждения. Мы же с Ямамото (как-то я прям его от мафии отделила, как мне не стыдно?) приготовили ужин, и я, накрыв на стол, попросила парней убрать бумаги. Савада сложил документы в папку, а ее положил себе на колени, и мы приступили к трапезе, обсуждая, что нужно будет сделать в первую очередь — это, конечно же, была установка современной охранной системы и контракты с теми, кто был в списках Хибари-сана и Бьякурана, кстати, все люди, с которыми вел переговоры Джессо, в списке комитетчика присутствовали. Не обошлось, конечно, без дополнений к плану комитетчика, потому как одна голова хорошо, а тринадцать лучше, учитывая, что добрая половина из них гении, и, когда ужин завершился, каждый из нас стал обладателем четких инструкций по дальнейшим действиям. Мы уже решили было разойтись, как вдруг в холле послышалась возня и мужской крик: «Э, живые есть?» Мы с Ленкой переглянулись, и я кинулась в прихожую, но в коридоре была поймана Ямамото и Савадой, которые знаком велели мне не лезть вперед батьки в пекло, и помчали туда сами. Но я на месте, конечно же, оставаться не собиралась и тоже припустила к выходу.

Картина, открывшаяся моему взору в холле, вызвала лавину недоумения, а затем и негодования. В центре комнаты стоял высокий мужчина лет сорока с короткими русыми волосами, серыми хитрющими глазами, тонкими губами и носом картошкой. На его левой щеке красовался застарелый шрам от пореза, шедший от уха до подбородка, а одет он был в черные брюки и серый свитер крупной вязки. Справа от него, сложив руки на груди, находился крашеный блондин лет двадцати двух с длинными волосами, стянутыми на затылке в хвост, вздернутым острым носом, пухлыми губами, сложенными в ехидную усмешку, и карими глазами, полными язвительности и наглости, обутый в гриндерсы и одетый в рваные джинсы и толстовку с изображением группы «Алиса». Ну а у правой стены, рядом с комодом и картиной Врубеля, стоял его сверстник с короткими черными волосами, серыми выразительными глазами, носом-пуговкой и тонкими губами, в целом довольно симпатичный, если бы не выражение лица «я так зол, что готов порвать на куски любого, кто приблизится на метр». Одет он был в черные джинсы с кучей цепочек, армейские берцы и черную толстовку, принта на которой я разглядеть не смогла. Спросите, почему? Да даже если и не спросите, я поясню, потому как именно то, что скрывало картину на пузе нашего визитера, и вызвало волну негодования во мне, вытрепавшей себе все нервы за этот день. Брюнет держал на руках пьяную в дребодан Маню, обнимавшую его за шею и заплетавшимся языком несшую какую-то чушь.

— Какого фига? — прошипела я тоном «я б вас всех убила, жаль, морально-этические принципы не позволяют».

— А ты, типа, ее сеструха? Я Валет, где ее комната? — обратился ко мне брюнет и пошлепал к нам с мафиози, застывшими перед лестницей в глобальном афиге. Бедные трезвенники, пьяную женщину первый раз увидели. Да уж, Киоко бы так не нализалась. Хотя…

— Где она так набралась? — процедила я.

— А те не пофиг? — усмехнулся крашеный блонд, подруливая ко мне вместе с носителем моей нетрезвой сестры, тут же заверещавшей:

— О, Катюююша! А я так скучала, я, блин, так скучала, что ващееее… Катюююша! — и она сделала попытку запеть: — Расцветали яблони… ик… и груши! Чёто-то там моя Катюшаааа!

— Я провожу, — нахмурилась я и пошла вверх по лестнице в сопровождении Вонгольцев.

— Сразу б так, а то выкобенивалась, — усмехнулся блонди.

— Закрой варежку, — зашипел на него «Валет» (хорошо не Король, а то мне в этом дурдоме Принца с лихвой хватает). — Она Муркина сестра, чё ты зарываешься?

— Эти… — скроем цензурой то, как нас обозвал длинноволосый парень, топая по лестнице, аки мамонт по ледникам, — у нас Мурку забрали, а я должен им пятки лизать? А не жирно?

— Хохма, захлопнись! — рявкнул брюнет. — Это не их вина! Маэстро сказал — все подчинились. Сколько ты ныть еще будешь?

— Сам захлопнись! — надулся, как мышь на крупу, блондин и наконец-то прекратил пытаться меня оскорбить.

Мы поднялись на второй этаж, я открыла дверь Машиной комнаты, Валет занес эту алкашку подзаборную (ну, или около-Валетную в данном случае) внутрь и, положив на койку бренную тушку моей сестры, лепетавшую какую-то околесицу, сказал:

— Короче, мы ее привезли, пусть с ней кто побудет. Она раньше если и бухала, то напивалась в хлам редко. А тут пришла на катран и сказала Дуняше, что среди ваших — крыса. И они нажрались с горя в дупель. Короче, она нас очень просила ее отвезти домой, сказала, типа ты будешь очень за нее волноваться, и мы ее привезли, хоть и не хотели. Она наша подруга, но вернулась к вам, потому что ее заставили. Но мы вам ее не отдадим — она всегда будет нашей Муркой и всегда может на нас положиться. Среди нас крыс нет, а про свою ферму вы такого уже сказать не можете. Короче, посиди с ней, пока она не заснет, раз уж ты за нее так волнуешься, а мы пошли — нам еще работать. Покеда.

Мне не дали и слова вставить — оба парня склонились над Маней и, потрепав ее по голове, пожелали ей «хорошего отходняка от пьянки и качественного аспирина», после чего чуть ли не бегом ломанулись вниз, а блондин заорал на весь дом:

— Север, мы закончили, валим!

— Ну офигеть! — возмущенно пробормотала я и обратилась к Тсуне: — Савада-сан, можешь Ленку позвать? Мне надо эту балду переодеть, а одна я не справлюсь.

Маня всё это время пыталась встать, но тут же падала обратно на койку и верещала без умолку, то требуя сказать, какого фига жизнь такое дерьмо, простите за выражение, то спрашивая непонятно у кого: «Ты меня уважаешь?» — то вопя строки из блатных песен. Оставлять ее одну и впрямь было нельзя, а переодеть буйную алкоголичку местного розлива я сама просто не сумела бы, потому и попросила позвать Ленусика. Если честно, я была в ярости: на моей памяти Маня еще ни разу не напивалась до такого состояния, и я уже планировала планы «священной мсти», призванной отучить эту дубинушку стоеросовую от распития спиртных напитков с целью залить горе в таких количествах.

— Хорошо, — кивнул Тсуна и свалил, а Ямамото удивленно спросил у меня, отходя подальше от пытавшейся поймать его за руку Маши:

— И часто с ней такое?

— Впервые, — поморщилась я, пытаясь уложить сестру и прижать к кровати. — Как бы тяжело ни приходилось, она всегда борется до конца и только с этими тремя, судя по кличкам, и с Дуняшей иногда пропускает по стаканчику или по бутылке пива — «чтобы снять стресс», как она выражается. Но я ни разу не видела ее пьяной, хотя на ночь она на катране оставалась крайне редко и всегда перед сном оттуда нам звонила — спрашивала, как дела, так что в эти дни напиться тоже не могла. Видимо, это всё из-за того, о чем тот парень сказал. Она же ненавидит предателей, а к вам привязалась и допустить, что один из нас — предатель, для нее как кирпичом по затылку. Видимо, из-за этого она и напилась, но я ей завтра мозги-то вправлю! — последнюю фразу я протянула, мстительно глядя на сестру, пытавшуюся меня обнять и нарывавшуюся на отпор в виде попытки уложить ее обратно на кровать.

— Ясно, — улыбнулся Такеши. — Знаешь, я ее понимаю, но не думаю, что один из нас мог стать предателем. Просто завтра надо всё ей объяснить. Ты не обижайся, она ведь не со зла.

— Мозгами думать надо! — возмутилась я, отпихивая поющую «Таганку» Маню. — Она совсем не подумала о том, как мы будем волноваться…

— Неправда, — перебил меня Ямамото, — иначе она бы не просила отвезти ее домой.

Я закатила глаза и вернулась к борьбе с пьяной родственницей, а в дверях появилась Ленка, вмиг оценившая ситуацию и обратившаяся к мечнику:

— Можешь ее вырубить? Она не даст нам себя переодеть. Если она будет без сознания, сделать это будет проще.