— Мы можем поговорить?
— Не вижу смысла, — холодно бросил он.
— А я вижу, — пожала плечами я.
— Не мои проблемы, — раздраженно процедил он. Да что ж он упрямый-то такой, что сил нет, а?! Ну и ладно. Если крепость не удается взять штурмом, ее берут осадой.
Пока он седлал Мемфиса, я вновь оседлала недовольного Торнадо, шепча коняге: «Ну прости, ну очень надо, извини». Вскоре мы отправились к реке, где всё это время Хибари-сан, давно завязавший с нырянием, проводил различные опыты, иногда привлекая к ним Франа, потому как иллюзии нам очень помогали в моделировании ситуаций, которые невозможно было создать в реальности. Мы с Франей как уговорили Хибари-сана принять его помощь, так и стал юный иллюзионист рабом номер два главы всея разведки. Раб номер один — это я у него, ага… Фран даже сам, по собственной инициативе, помог скрыть от Ленки то, что в заводи есть еще камни — иллюзии рулят и бибикают, что ж поделать… Мы с фокусником, кстати, за это время пришли ко взаимопониманию, и он даже сказал, что понял, что не стоило злиться за тот мой поступок, а также заявил, что хочет жить со мной в мире и без обид, после чего его шутки в мой адрес перестали быть жестокими и ядовитыми, замерев на уровне «очень дружеский троллинг». Интересной он был личностью, кстати, и очень глубокой, а в шутках его порой было столько скрытого смысла, что я не переставала поражаться тому, насколько взрослым и мудрым может быть этот человек, ведущий себя, как ребенок…
Дорога к лесу прошла в траурном молчании и раздумьях, я вообще старалась ехать поодаль, чтобы не нарваться на слова: «Катись куда подальше, травоядное», — и, наконец, мы достигли леса. Привязав Торра, я последовала за злющим Хибари-саном к заводи, всё так же держась на расстоянии от него, и, выйдя к берегу, где он уже начал разводить костер (о да, кострище там давно прописалось, а ветки были натасканы чуть ли не на месяц вперед), подошла к раздраженному комитетчику и тихо сказала:
— Давай всё же поговорим?
— Нет, — холодно бросил Хибари-сан.
— Ладно, — пожала плечами я. — Тогда я просто буду разговаривать сама с собой. Погода чудесная — почему бы не пообщаться с ветром?
— Ты… — процедил он и, не найдя слов, чтобы меня охарактеризовать, бросил: — Я не буду слушать.
— И не надо, — фыркнула я, усаживаясь на корточки напротив разводившего костер комитетчика, всё же поддевшего под пиджак свитер. — Я скажу это лишь один раз и не буду унижаться и бегать за тобой по ферме в течении всех оставшихся четырех месяцев, потому что, хоть я и труслива, чувство гордости у меня всё же есть. Равно как и чувство долга, кстати. Мукуро давно предложил мне дружбу, и я приняла ее. А потому то, что я весь вчерашний день его игнорировала, несмотря на то, что он провел расследование, выяснил, кто меня доставал, и вообще всеми силами пытался соответствовать понятию «друг» в его понимании, было подлостью с моей стороны. Я должна была уделять ему больше времени, и он расстроился из-за того, что я словно не заметила всех его попыток показать мне, что на него можно положиться. Он не собирался причинить мне боль ни теми объятиями, ни своими словами, на которые я разозлилась даже в большей степени, нежели на то, что он меня обнял. Я просто не поняла его и усугубила ситуацию, а он, чтобы прогнать из головы хаос, нарвался на драку. Но он не использовал тебя — вам обоим нужна была встряска и выплеск адреналина и эмоций, потому он и спровоцировал тебя. Ради себя, конечно, но он знал, что ему не победить, и это о многом говорит. Знаешь, когда ты его вырубил, я действовала рефлекторно. И мне очень жаль, что я допустила мысль, будто ты можешь ударить человека, находящегося без сознания. Мне тогда было стыдно, как никогда прежде. Потому что я усомнилась в тебе, допустила мысль, которая невозможна даже чисто теоретически. Я знаю, что ты не атакуешь тех, кто не может за себя постоять. Но я испугалась в тот момент. И я приношу за это свои извинения, хотя пойму, если ты меня не простишь. Но это единственное, за что я собираюсь извиниться, потому что каким бы человек ни был, если он нуждается в помощи, я ему ее окажу. И в тот момент, хоть мне и хотелось пойти за тобой и извиниться, я не могла оставить Мукуро. Он был без сознания, ему нужна была помощь. И я ему ее оказала. Дело даже не в том, что он мой товарищ, и не в том, что это я была виновата в сложившейся ситуации. Просто если человек в беде, ему надо помогать — это непреложный закон моей жизни. А теперь тебе решать, оттолкнуть меня или дать второй шанс. Я не предавала тебя, но я допустила недопустимую мысль. Если можешь, прости…
Повисла тишина. Мерное багряное пламя, разгоревшееся между нами, дарило тепло и приковывало к себе взгляды. Хибари-сан неотрывно смотрел на огонь, сидя перед костром на корточках, и о чем-то сосредоточено думал, а затем резко спросил:
— А если не могу?
Сердце словно раскаленное лезвие пронзило. Я, может, и слишком самоуверенна, но надеялась, что он простит меня, хоть и была готова к тому, что он может меня прогнать. На глаза навернулись слезы, но я через силу улыбнулась и, кивнув, пробормотала:
— Тогда я уйду и больше никогда не буду тебе навязываться. Потому что я не хочу делать тебе еще больнее. Я… — голос дрогнул, но я взяла себя в руки и, глядя на огонь, тихо добавила: — Я знаю, что, вымогая прощение, его не получить. Потому я уйду. Я это заслужила. Так что я уйду, несмотря ни на что. Даже на то, что хочу остаться.
Повисла тишина. Я смотрела на огонь и впервые в жизни хотела разрыдаться навзрыд, по-бабьи, с подвываниями, и сказать, что не могу больше быть одна, но я молчала и не давала себе сорваться, кусая губы. Я сгорала в этом огне и думала: «Да не молчи ты! Не мучай меня больше! Просто уже пошли меня куда подальше и не издевайся! Потому что так — еще больнее! Знать, что надеяться не на что, но продолжать лелеять глупую, несбыточную надежду…» Я вдруг поняла, что мои мысли в автобусе о том, что я не должна в него влюбляться, опоздали. За эти два месяца, что мы почти каждый день проводили вдвоем, ставя эксперименты, за то время, когда он проявлял свою странную и мало кому заметную, ненавязчивую заботу, за те моменты, когда он грустно смотрел на небо и показывал мне ту часть себя, что скрывал ото всех, я влюбилась в него. Влюбилась окончательно и бесповоротно. И сама же всё разрушила. Потому что я просто глупое, трусливое травоядное, которому нет места рядом с хищником… Я встала и, не говоря ни слова, побрела к лесу, оставив все свои надежды в пламени костра. Но внезапно меня схватили за руку, и я замерла. Сердце застыло, а затем бешено забилось, словно пытаясь вырваться из груди. А душу сковала боль — дикая, надрывная и нестерпимая…
— Стой, — раздался тихий, до боли родной голос за спиной, и я вздрогнула. В нем не было ни злости, ни раздражения, только какая-то странная надежда и просьба… — Не уходи.
— Зачем? — пробормотала я. — Ты же не принял моих извинений, я же…
— Принял, — едва слышно ответил Хибари-сан и осторожно сжал мою ладонь, встав у меня за спиной на небольшом расстоянии. — И… прости за молчание.
— Я… я не понимаю, — пробормотала я, чувствуя, что истерика подкрадывается к горлу. — Я не понимаю!
— Я сам себя не понимаю, — устало вздохнул он. — Просто когда ты сказала, что готова уйти, я разозлился еще больше, потому что не хочу, чтобы ты уходила. Но я сам постоянно отталкиваю тебя, потому что не хочу подпускать людей близко. Это моя защита, но ты пробила ее. И… там, в деревне, когда ты закрыла его, мне было больно, но когда ты решила остаться с ним, было в сто раз больнее, хотя я понимал, что это правильное решение. Я эгоист. Но я… не хочу тебя отпускать. И отдавать никому тоже не хочу.
Я вздрогнула и отогнала абсолютно лишнюю и идиотичную мысль о том, что он, возможно, тоже не считает меня просто другом. Я понимала, что это невозможно, и рада была уже тому, что он согласен быть моим товарищем…
— Хибари-сан, — тихо обратилась я к главе CEDEF, глядя на увядшую траву, — можно я останусь?
