— Ты чё делаешь?.. — простонал «пострадавший», а глава мафиозной разведки, схватив его левую ладонь, нажал на какую-то точку между большим и указательным пальцем мужчины и процедил:
— Принеси извинения. Иначе будет еще больнее.
— Из-извините… — морщась от боли, пробормотал тот.
— Извиняю! Всё нормально! — тут же ответила я и, схватив рукав пиджака Хибари-сана, потянула его в сторону. Лишь бы увести его, лишь бы увести… Если вызовут полицию, он пострадает! А этого нельзя допустить ни в коем случае! Вокруг нас уже столпились любопытствующие граждане, обсуждая «поведение наглой молодежи» и «алкашей, нажирающихся и устраивающих скандалы» — тут уж от позиции того, кто обсуждал, всё зависело. Только бы они охрану не позвали, да в полицию не позвонили…
Комитетчик молча отпустил руку своей жертвы, и мужчина судорожно начал растирать ладонь. Я продолжала тянуть мрачного Штирлица японской наружности за рукав, и он, снова перекинув мою руку через свою, преспокойно пошел дальше, словно ничего не произошло. У меня же гора с плеч упала — теперь главу CEDEF точно в отделение не загребут, слава его временной отходчивости!
— Хибари-сан, — пробормотала я, глядя на пыльный асфальт и лавируя в людском потоке следом за своим проводником, — спасибо, но что, если бы полицию вызвали?
— Не важно, — холодно ответил он.
— Ну как так? — возмутилась я. — А если бы Вас на пятнадцать суток загребли? Вам же нельзя дольше трех…
— Не важно, — повторил он, продолжая тащить меня вперед. — Я не хотел возвращаться в мир живых. И согласился на контракт, только когда этот шинигами сказал, что в противном случае лишит меня возможности умереть в принципе и оставит навечно в этом мире. Меня это не устраивало, потому я вынужден был согласиться. Но если я не выполню контракт, то просто умру, и это меня не волнует — я уже мертв. А позволить какому-то жалкому ничтожному травоядному тебя оскорблять я не могу.
Повисла тишина. Я пыталась переварить услышанное и думала о том, что ошиблась, решив, что до последнего от контракта отказывался один из Варии. Я ведь думала, что Хибари-сан сразу согласился, чтобы вернуться в Намимори и продолжить защищать город, а получилось… Но почему он так поступил? Почему не хотел вернуться? Почему не думал о жителях города?..
— Хибари-сан, а как же Намимори? — тихо спросила я. — Почему Вы не хотели вернуться?
— Потому что у всех есть свой срок, — спокойно и на удивление мирно ответил он. — Меня ничто не держало в жизни — я готов был умереть за свой город, и я это сделал. Теперь время другим его защищать. Но если я вынужден вернуться, то продолжу свою работу. Я люблю свой город, но я никогда не хотел жить вечно, и если умер, значит, пришло мое время, а Намимори должны защищать другие. Всё в мире имеет баланс. Жизнь и смерть тоже. И если умершему вернут жизнь, у кого-то из живущих должны будут ее забрать. Но ведь его время еще не пришло, почему его срок должны отдавать мне? Если бы мне пришлось с кем-то сражаться, учитывая, что к концу подошел бы срок жизни проигравшего, я бы бился до конца и победил. Но как может какой-то полоумный шинигами, которому просто скучно, решать, кому жить, а кому умереть? Я не хочу быть его марионеткой. Это раздражает. И не хочу, чтобы он играл жизнями смертных, не рискуя сам. Ведь он ни за что не сражается — он лишь «вершит судьбы», а кто дал ему на это право, учитывая, что сам он отсиживается в тепле своего особняка и не может даже царапину получить? Я не уважаю тех, кто не сражается за свои идеалы, свою жизнь и то, что им дорого, не уважаю тех, кто не стремится добиться поставленных целей честным путем, прилагая все свои силы. Это лишь жалкие и никчемные травоядные, паразитирующие на других членах общества. Так почему я должен возвращаться в Намимори, лишая жизни кого-то другого, лишь из-за желания такого никчемного существа, которое готово убивать и оживлять, не рискуя собой? Лишь потому, что ему скучно?
И вновь повисла тишина, а я, подняв голову, посмотрела на лицо Главы CEDEF, в глазах которого читались тоска, боль и отчаянное нежелание смириться с произошедшим, а еще желание защищать родной город и усталость. Усталость от одиночества. Я вдруг подумала, что наплевать, если он меня оттолкнет и наговорит кучу гадостей по своему обыкновению, потому что несмотря на всё это ему одиноко, и он просто не может признаться в этом, но главное, сам он это осознает, а значит, даже если он мне и нахамит, судя по его поступкам, он уже принял меня, и я могу пропустить его слова мимо ушей, потому что они будут лишь попыткой не подпустить меня еще ближе, чтобы не привязаться сильней, но никак не желанием меня унизить.
Я резко затормозила и, осторожно сжав запястье комитетчика чуть выше его браслета, тихо сказала, глядя на пыльный серый асфальт:
— Спасибо. И что бы Вы мне сейчас ни сказали, Вы мой друг. И я Вас не предам.
Я хотела было двинуться дальше, но Хибари-сан остановил меня, дернув к себе, и я, буквально врезавшись в него, растерянно посмотрела ему в глаза, впервые за долгое время оказавшись настолько близко к этому безумно одинокому человеку, не подпускавшему к себе никого из окружавших его людей. Я думала, он устроит мне выволочку, но вместо этого Хибари-сан положил ладони мне на плечи и, явно переборов самого себя, тихо сказал:
— Я знаю. Потому и делаю всё это. В любом случае, теперь в этом мире тоже есть что-то, что я хочу защищать. Только на этот раз я выбрал это «что-то» сам, и оно не было мне навязано.
Я растерянно смотрела в черные, полные тоски и одиночества глаза, а потом улыбнулась, кивнула и, положив руки на ладони Хибари-сана, который почему-то нахмурился, сказала:
— Вы теперь не один. В смысле, Вы теперь не только с животными.
— Идем уже, — ворчливо ответил он и пошел вперед, потянув меня за собой, ухватившись за мое правое запястье, скрытое пиджаком. Интересно, почему он так ненавидит, когда к нему прикасаются? Из-за тех шрамов?.. Да нет, вряд ли. Здесь другое, но что именно — я даже представить не могу…
Мы прошли в конец пятого ряда, успешно миновав моих сестер и окружавшую их толпу мафиози, бурно обсуждавших теплые шмотки, и, свернув налево, направились к третьему ряду по широкой асфальтовой дорожке, соединявшей все ряды и граничившей справа с черным кованым забором. Видать, пока Хибари-сан вправлял мозги алканафту, Фей успел слинять куда подальше… Добравшись до середины третьего ряда, я наконец увидела Мукуро, сверкавшего бумажником. Не стащили его еще лишь потому, видимо, что герр Ананасэ не светил деньги, а непроверенные кошельки профи воровать не любят. Мы направились к нему, и я прошептала своему провожатому:
— Хибари-сан, только спокойствие! Он сейчас как всегда выпендриваться будет, но ничего ужасного он не делает — просто воров поймать хочет. А так как Машу эти воры наверняка знают, я хочу попросить его их не ловить, чтобы не навлекать беду на мою сестру. Их всё равно отпустят через час из полиции — у них ведь всё куплено, и ход делу не дадут, так что…
— Ты поощряешь беззаконие?! — возмутился этот любитель законов, сам их постоянно нарушавший. Мафиози, десу… Пардон за мой недо-японский.
— Да нет же! — закатила глаза я. — Просто если Мукуро их начнет избивать, арестуют не их, а его, а если сдаст в полицию, их отпустят через час, потому что они платят за то, что хозяйничают на этом рынке!
— Что за кошмарное нарушение дисциплины?! — раздраженно бросил Хибари-сан. — Полиция должна защищать граждан, а не наживаться на их проблемах!
Н-да, у него точно обостренное чувство справедливости… Прям Сейлор Мун, защитник Земли… Так. Стоп, истерика! Главное, чтобы он не начал и здесь устраивать то же, что у себя устраивал, потому как тогда его точно загребут в ментовку, то бишь в полицию, а этого допускать нельзя…
Мы подошли к Мукуро, разглядывавшему с безучастным видом свитера на прилавке одного из правосторонних контейнеров, и я, хлопнув Фея по спине свободной левой лапкой, с зажатыми в ней кошельком и мобильным, заявила:
