— Лен, перестань, Хибари-сан правда с животными ладит: он только что Гина гладил, я сама видела, — вмешалась я. — Ну, мало ли, Принц позволил?
— Много ли! — фыркнула готесса. — Ему страшно было!
— Не было, — холодно бросил Хибари-сан и полез в холодильник за хавчиком. От такой наглости Ленка впала в ступор, а затем на губах ее заиграла не предвещавшая ничего хорошего улыбочка а-ля «я вас сейчас превращу в мокрое место парой слов, и вы от пережитого позора никогда не оправитесь». Предчувствуя бурю в стакане, я схватила ее за руку и подтащила к плите.
— Лен, хорош уже! — пробормотала я. — Что за священная месть? Ему же помогли! Вот и ты мне помоги — последи за омлетом.
— Ага… — протянула сестренция, и я осторожно спросила облачного монстра зеленки и черных котов:
— Хибари-сан, а зачем Вы сменили повязку? Вчера ведь Лена рану обработала и…
— Повязки не было, — бросил Глава Дисциплинарного Комитета, лишенный оного. — Слетела.
О как. Тогда ясно.
— Видишь? — назидательно сказала я резко нахмурившейся Ленке. — Не всё черное — обязательно мазут.
— Но и не нефть тоже, — парировала она, и я закатила глаза, вырубая газ под сковородкой.
— Лен, ну Принцу же помогли, чего ты расстраиваешься? Лучше зеленка, чем заражение, рана же была серьезная, я видела вчера.
— Ну… — проигрывать Лена не умела, признавать поражение — тем более, а приносить извинения не имела привычки вовсе. А потому она уселась за стол и бросила: — Хозяину говорить надо, а не самодеятельностью заниматься. А вдруг аллергия?
— На зеленку? — хмыкнула я, раскидывая омлет по четырем тарелкам. Кстати, Хибари-сан успел отрезать себе кусок ветчины и сейчас сидел на месте Ямамото (о, блин, уже прям бронь какая-то на этот стул) и безразлично его жевал. Рис настоялся, и я, разложив его по тарелкам рядом с омлетом, раздала завтрак страждущим. Часы на стене за спиной Хибари-доно (и снова меня тянет на изврат суффиксов) пробили восемь, но он даже не вздрогнул, хотя бой у них о-го-го какой громкий и резкий — практически ничто его не предвещает, а потому чужие люди обычно в транс впадают и оглядываются. А ему хоть бы хны. Вот уж правда стальные нервы…
— Приятного аппетита, — объявил Игорь, и я ответила тем же, а вот два оставшихся участника убиения утренней голодухи промолчали. Лена — как обычно, Хибари-сан… Да кто ж его знает, что для него «обычно»? Но, полагаю, что и он тоже…
Вскоре к нам, как ни странно, присоединилась остальная Вонгола, кроме ходячего ананасового безумия, и Дино, после чего я, радостно поздоровавшись со всеми, раскидала им паёк. Народ с утра был вялый и неразговорчивый, вернее, все, кроме Рёхея: этот заяц-энерджайзер, оказывается, успел совершить пробежку, сделать зарядку, принять холодный душ и был бодр, аки Малахов в юбилейных передачах, а потому без умолку трещал о том, что видел во время своего марафонского забега на спринтерской скорости. Ему наша ферма, к счастью, понравилась, и он заявил, что на ограде левад (она у нас сделана из металлических труб) очень удобно делать растяжку: верхняя из двух труб находится довольно высоко, и если зашвырнуть на нее нижнюю конечность, можно отлично потренироваться. Н-да, так заборы левад еще никто не использовал… Обычно там лошади бегают, прогулочная зона, а тут их ограда стала спортинвентарем. Я вяло кивала и мечтала о том, чтобы сегодня лечь спать пораньше, Ленка утекла превращаться из обезьяны в человека, то бишь трудиться, Игорь отправился инспектировать деятельность других работников, прежде чем приступать к труду и обороне самолично, а Хибари-сан швырнул тарелку в раковину и куда-то умотал. Ну, слава пятому элементу, он не пришиб мою сестру… И вдруг над моим ухом раздался противный шипящий смех. Почему противный? Потому что вчера я его вдоволь наслушалась и насмотрелась на стилет, так что радости мне сие приветствие не принесло.
— И Вам доброе утро, — пробормотала я.
— Врооой! Завтрак где, мусор? — раздалось у меня за спиной, и я аж на стуле подпрыгнула от неожиданности. Вялость и сонливость как рукой сняло, и я ошалело воззрилась на Суперби.
— До инфаркта доведете! — возмутилась я, подумав, что его хорошо использовать в качестве будильника людям со стальными нервами.
— Откачают, — парировал мечник, усаживаясь на свое «законное» со вчерашнего вечера место.
— Ну да, ну да, — скептически пробормотала я и раздала завтрак. Поймав пренебрежительное выражение царской морды, я пожала плечами, заявив:
— Другого нет, или готовьте сами.
— А Принцесса и правда языкастая, — протянул гений, не пойми как и не пойми откуда выудив стилет. Куртки на нем не было, и ножиков не наблюдалось, однако откуда-то он его извлек, как фокусник из шляпы — кролика. Я решила пропустить его слова мимо ушей и, воззрившись на нож, вопросила:
— Ваше Высочество, а где Вы стилеты храните? Их же у Вас аки пчел в улье, а не заметно.
Принц рассмеялся и ножичек спрятал. Странно. Его что, игнор угроз не раздражает? Ответа не последовало, и Принц таки соизволил вкусить плебейской пищи, а я, бросив: «Посуду в раковину закиньте, перед обедом помою», — утекла на трудовые подвиги.
К слову сказать, я у нас не только за ветеринара, но и за объездчика, ибо такова моя планида, бугага. Объезжать на нашей ферме принято двухлеток, хотя тут уж всё зависит исключительно от того, сформировалась живность или нет. Потому сейчас у меня всего два жеребчика не до конца объезженных в конюшне маялись: один еще совсем дикий — брыкался-лягался, а второй уже более-менее привык к седоку, но тренировки прекращать было рановато. Посему я пошлепала к конюшне, найдя там Игоря, надела защиту и повела Буцефала (гордое имя, о да), то бишь мою нервную животину, вот уже три дня как норовящую меня на землю сбросить, на заклание. В смысле, на тренировку. Коник «велся» неохотно, прекрасно зная, как над ним будут изгаляться, а потому фырчал и недовольно на меня глазел. Не на того нарвался, дорогуша! Мне твои пламенные взоры не страшны… Особенно после взгляда любителя ёжиков и канареек!
Мы с Игорем загнали коника в загон, и я не спеша его оседлала, благо, это он позволял сделать совершенно спокойно и лишь мученически на меня взирал. Нет, я не садюга, но мне его не жаль, ибо, в конце концов, ничего в этом страшного нет: ему ж не больно, а привыкнет — так и вообще будет только «за». Наверное… Игорь вышел из загона и закрыл калитку, а я забралась в седло и тут же почувствовала, что меня мечтают повалять на землице сырой: Буцефал нервно всхрапывал, иногда пытался встать на дыбы, но я сидела в седле крепко и старалась успокоить животинку. Он, конечно, у нас не особо нервный, но всё же с норовом и потому всячески пытался от меня отбрыкаться. Ага, «щаз»! Размечтался! Не для того я в седле чуть ли не с пеленок, чтоб ты меня на землю-матушку уронил… Помучившись и еще больше помучив Буцефала, которому, кстати, было два года и два месяца от роду, положенное время, я спрыгнула с коняги и протянула ему морковку, потрепав по загривку. Буцефал тиснул угощение и хитро на меня глянул. Ах ты ж редиска такая! Явно намекает, что еще не всё между нами кончено, и он попытается снова познакомить меня с землей. Ага, разбежался…
И тут я услышала от ограды смех, который ни с чем не перепутаешь. Я нахмурилась и, стараясь не раздражаться понапрасну, дабы конягу не травмировать, тихо сказала:
— Ваше Высочество, молодые лошади посторонних не любят. Не могли бы Вы его не нервировать?
Буцефал всхрапывал и бил копытом землю, так что я наплевала на церемониал и на молчание Принца и выдала:
— Вы Принц? Вот и проявите благородство — детей не пугайте!
— А почему «детей» во множественном числе? — нагло вопросил Принц, облокотившись об ограду. К нему подошел Игорь, но я коротко бросила:
— Дядь Игорь, это бесполезно. Он не уйдет. Сворачиваем тренировку.
— Как так? — возмутился друг семьи. — Они гости, но кто им право давал мешать работе на ферме?!
— А этим давать не надо — они сами отбирают, — пожала плечами я. — Потому как им на всех, кроме себя, плевать. Только вот как они с таким отношением собираются делать то, что должны, не ясно. Но это уже на их совести.
