— Я экстремально преодолею это испытание и попробую парное молоко!

— И чего они все так боятся? — сокрушенно пробормотала я. — Как будто не понимают, что, по сути, всё молоко, которое они пили когда-то, было добыто именно так!

— Стереотипы, — пожал плечами Хибари-сан, платком вытерев губы. — Люди абстрагируются от образа коровы, покупая пакет молока.

— Ну и зря, — фыркнула я. — Да и вообще, что ужасного в виде того, как корову доят?

— Ничего, — хмыкнул глава разведки, возвращаясь к почесыванию морды Ромашки. — Но некоторым неприятно осознавать, что молоко только что было, по сути, в теле животного.

— Ну и зря, — снова фыркнула я. — Можно подумать, они, когда младенцами были, исключительно из бутылочки молоко тянули! Тоже мне, брезгливые какие!

Хибари-сан ответить не успел: в коровник ворвался боксер с решимостью в глазах и чистой кружкой в руке.

— Погоди, немного осталось, — бросила я. — Только кружку вытри, там в шкафчике, где она лежит обычно, полотенце есть.

— Ага, — кивнул Сасагава и ломанулся к небольшому шкафчику, висевшему между окнами коровника, расположенными в стене напротив стойбища наших буренок.

Вскоре я завершила процесс дойки и перетащила ведро к бидонам, заявив:

— И впрямь Ромашка постаралась! Хибари-сан, я таки, похоже, нажилась на ее кайфующем состоянии!

— Травоядное, ты ерунду-то не говори! — возмутился он, складывая руки на груди и глядя на то, как я наматываю на бидоны марлю, с видом «и вот с этим дитём мне мучиться приходится». Ничего, терпи, казак, атаманом будешь! Хотя он и так атаман — организации CEDEF, бугага!

— Да ладно, иногда можно, если эта ерунда никого не обидит, — усмехнулась я и начала переливать молоко в бидоны. Закончив сие нелегкое дело, я налила молока в кружку и протянула ее Рёхею. Тот тиснул чашечку и воззрился на ее содержимое так, словно ему таракана под нос подсунули.

— Травоядное! — процедил Хибари-сан, обращаясь к боксеру. — Неужели ты даже кружку молока выпить не способен?

Сасагава возмущенно воззрился на Хранителя Облака и, с трудом сдержав голос, возопил:

— Я сделаю это! Сделаю!

А затем он эпично заглотил одним глотком полкружки. Как только молоко провалилось в бездонные недра Рёхеевского желудка, боксер с удивлением воззрился на чашку, затем на бидоны, потом на корову, следом на меня, а затем, сверкая белыми молочными усами, протянул офигевшим голосом:

— Это теплое молоко, но оно… вкусное!

— Еще бы! — рассмеялась я. — Это же тебе не в кастрюльке его подогревать, безуспешно с пеночками борясь!

Хибари-сан фыркнул, глядя на боксера, как на того самого таракана, коим этому самому боксеру минуту назад парное молоко казалось, а тот, засияв решимостью во взгляде заявил:

— Катя-сан, теперь я каждый день буду пить парное молоко!!!

— Да кто ж тебе запрещает? — рассмеялась я вновь и, покачав головой, встала напротив нашего спортсмена. — Допивай и потопали кроликов кормить, горе мое луковое.

— Почему это «горе»? — оскорбился Рёхей, возвращаясь к поглощению молока. Правда, на этот раз совсем не стараясь его заглотить одним махом.

— А потому что, скажи мне честно: стоило, учитывая какая это вкусность, от него шарахаться, как от чумы? — фыркнула я, складывая руки на груди.

— Ну… Наверное, нет, — протянул тот. — Но уж больно непривычно видеть процесс его добычи! — о как сказанул-то… «Добычи»… — Потому я думал, вкус и запах будут неприятные.

— Да у нас коровки всегда чистые! — возмутилась я, упирая руки в боки. — Откуда запаху взяться? А вкус… Что, он потом выветрился бы, после охлаждения, что ли?

— Ну… приятный-то выветривается? — выкрутился боксер.

— Так остывает же, — развела руками я. — Допивай давай быстрее, зайцы заждались!

— Ага, — кивнул Рёхей и, одним глотком допив молоко, поставил пустую кружку на невысокий столбик у окна, подхватил два бидона и помчал к дому.

— Вот неугомонный, — улыбнулась я и подняла два оставшихся бидона.

Однако донести молоко до дома мне не дали. Главный Штирлиц Орловской губернии подрулил ко мне, ни слова не говоря забрал у меня бидоны и пошлепал к дому. Это ж на каком баобабе вырос колокольчик, раз наш господин «Я один и мне на общество чхать, но я его с удовольствием разрежаю» решил помочь ближнему своему не путем изничтожения напавших на него травоядных, а путем простого переноса относительных тяжестей?.. ООС, сгинь! А хотя нет, останься, мне такой Глава Дисциплины хоть шею не свернет, ежели я нарываться не стану… Или всё-таки свернет? Боюсь, второй вариант верен…

Я пошлепала к колонке, прихватив ведро с мусором, кружку и ведро воды, и, избавившись от лишнего и помыв утварь, ломанулась домой — проверять, куда эти деятели молоко запихнули, потому как Рёхеюшка наш экстремальный вечно наводил в холодильнике бедлам, засовывая бидоны так, что половину пакетов с хавчивком сминал. Однако, к счастью, Хибари-сан, пришедший домой после этого экстремала с жаждой деятельности, за ним кавардак убрал, и в холодильнике царил идеальный порядок. Сам же дисциплинарный вождь куда-то смылся, а я, с ухмылкой на полфейса, поскакала к клетке с кроликами — напомнить Рёхею, что он так и не успел покормить коров. Потому как мне этим заняться он всё равно не дал бы.

Конец POV.

Мир Мейфу — это мир вечноцветущей сакуры. Мир полный проблем и забот, точное отражение мира живых, за одним исключением — смертных в нем нет, а шинигами куда меньше, нежели людей. Одиноко стоящий Дом Тысячи Свечей — это вечное пристанище покоя и тишины, поскольку живых или же относительно живых существ в нем обитает всего двое. Гробовая тишина сковывает вечно мрачные стены, озаренные синим пламенем символов жизни смертных, и лишь иногда ее разрывает странный, надрывный, громкий смех. Однако как только звуки мужского голоса замирают, Дом Тысячи Свечей вновь впадает в анабиоз, и тишина, окутывающая его, становится еще более вязкой, давящей, пугающей… Ведь в гробу всегда тихо, не правда ли?..

Граф, прозрачное существо, заметное лишь благодаря белым перчаткам и серебристой половинчатой маске, сидел в кресле за столом своего кабинета и читал книгу, написанную благодаря колдовству, похожему на магию, заставившую начать проявляться строки в Книге Судеб. Графу оставалось лишь придумать главную сюжетную линию, чуть поколдовать, и книга сама начинала себя писать. Именно веселые повороты сюжета порой заставляли Его Сиятельство смеяться, но сейчас ему было не до смеха — книга вновь описала драматичный момент. Размышления шинигами прервал стук в дверь, и на холодное «войдите» дверь ответила тихим скрипом. На пороге возникла высокая фигура, закутанная в черный, широкий, до самого пола плащ с капюшоном, напоминавший средневековый. Капюшон полностью скрывал лицо прибывшего, однако Граф его сразу же узнал и, изменив тон на ехидный и веселый, затараторил, всплеснув руками:

— Кого я вижу! И что же тебя сюда привело, дорогой мой? Неужто наше маленькое дельце? Так Ватсон тебе должен был всё передать, и решение свое я не изменю. Ай-яй-яй, тащился сюда, в мою скромную обитель, за тридевять земель, в тридесятое царство, чтобы услышать всё тот же ответ! Но что же ты? Либо присаживайся и поболтай со мной, либо — до свидания, потому как я не изменю своего решения, ты же знаешь: я дико упрям! И угрозы на меня не действуют, равно как и посулы, а совесть — настолько отдаленное от меня понятие, что с моего берега ее и не разглядеть.

— Я пришел не переубеждать тебя, — едва слышно произнес гость приятным тенором, пройдя к столу и опускаясь в кресло напротив Графа. Черная ткань плаща, с шорохом скользнув, явила миру вечно падающих розовых лепестков затянутые в кожаные перчатки аристократические мужские руки. Хоть существо и говорило едва слышно, в голосе его звенел металл, а аура вокруг него была настолько ужасающей, что любое существо в здравом уме подчинилось бы любому его приказу, но… Либо Граф не был в «здравом уме», либо, что вероятнее, он попросту был бесстрашен, и потому он, рассмеявшись, задал вопрос: