Каждый свободный вечер, каждый выходной, не говоря уже об отпуске или праздничных днях, Канцлер проводил на своем участке, где выращивал огурчики, зелень, кабачки, картошку. У него раньше, чем у других дачников, поспевали под пленкой помидоры и болгарский перец, соседи завидовали его плантации виктории и постоянно просили саженцы особой, очень крупной вишни. Бывало, что за время его отсутствия кто-то оборвет ранние огурцы или еще зеленоватые ягоды. Но Давид никогда не сердился, справедливо полагая, что «всем хватит».

Давид быстро научился консервировать, и как заправский кулинар закручивал сотни банок солений, компотов и варенья. Хозяйки с соседних участков без смущения захаживали к нему, выведывали оригинальные рецепты и пробуя уже готовую продукцию.

–Вот жене повезло!—было общее мнение.

Хранил свои запасы Давид в погребе, хитро устроенном под его «собачьей конурой». Дачные воры, посещая зимой на вид благоустроенные домики, стороной обходили сляпанную кое из чего хибару Канцлера, не предполагая даже, сколько добра хранится под землей. Для Давида были большой радостью поездки на дачу среди зимы или ранней весной. Он спускался в погреб, и при скудном свете свечи любовно оглядывал стеллажи с банками, яму с овощами.

Семейство равнодушно принимало дары земли, бестолково и не экономно вскрывая банки, а у Давида душа болела, когда он видел кружок плесени на маринованных помидорах или компоте.

Если бы не дача и не новогодний стол, для которого понадобились заготовки, Давид, возможно, никогда бы не встретился с Таисией, и у него никогда бы не было той единственной любви, а которой мечтают и женщины, и мужчины.

А в тот первый приход Таисии в поликлинику, Давид Михеевич не только пообещал ей зубы, «каким и артисты позавидуют», но и успел признаться, что никогда не встречал женщины, красивей Таисии.

Этого хватило, чтобы женщина окончательно потеряла голову и позволила практически незнакомому человеку поцеловать себя. С того дня у Таисии и Давида началась новая, счастливая жизнь.

Теперь в своем кабинетике Давид Канцлер проводил лишь необходимое для работы время. Все остальные часы он пребывал в квартире Таисии, которая с его бескорыстной помощью обзавелась новыми фарфоровыми зубами. То ли зубы были тому причиной, то ли жизнь с Давидом, но Таисия расцвела, помолодела и летала что на работе, что по дому на крыльях.

–Ну, как он?—интересовались первое время поварихи. Но потом и спрашивать перестали. А чего спрашивать, когда и так видать, что баба счастлива без меры.

Родители, правда, сначала настороженно восприняли появление у дочери нового сожителя, но, видя, как счастливо смеется их Тайка, как нежно обнимает её Давид, успокоились. Конечно, они задумывались о том, что через несколько лет законный супруг дочери вернется из мест заключения и появится у неё. Но если Тайка на это махала рукой, так им чего зря кручиниться. Радоваться надо!

Через десять месяцев Таисия родила дочь. У девочки были рыжеватые волосики от отца, а все остальное от матери. Родители не могли наглядеться на свое сокровище, а Давид Михеевич нет-нет да всплакнет над кроваткой Шурочки.

–Ты чего плачешь?—бывало, спросит Таисия.

–От счастья и от любви,—отвечал Давид, легонько касаясь губами ножки ребенка.—Только бы успеть вырастить,—говорил он про себя.

Таисия ласково смотрела на Давида, которого давно уже про себя звала мужем. А кто же еще? Неужели муж это тот, с кем она по недоразумению в загсе расписалась? Или тот, кто вместо ласки кулаками её награждал да издевался всячески? Не-е-ет! Муж от слова «мужчина», а Давид Канцлер был настоящим мужчиной. И только с ним Таисия познала радость единения, слияния двух тел, двух сердец. Она умирать будет, но не забудет ту первую ночь, проведенную ею в объятиях Давида.

Мужчина ничего себе не позволил из того, ради чего и затаскивают женщину в постель. Он утопил её в нежности, целуя её безупречно белое тело, мягкими движениями полируя каждый миллиметр атласной кожи женщины.

Для Таисии весь мир перестал существовать, провалился в черную дыру, и только она каким-то чудом плавала во вселенной, чувствуя себя куском арктического льда, который от соприкосновения с руками Давида начал плавиться, растекаться, превращаясь в нечто невесомое, слабо подрагивающее и безмерно блаженное. Так вот что значит неземная любовь, чуть ни вслух проговорила Таисия, а мужчина удовлетворенно выдохнул, в очередной раз найдя на теле женщины чувствительную точку. От женщины пахло хлебом и миндалем, и эти запахи усиливали влечение Давида к своей пациентке и любовнице. Он уже давно мог бы овладеть ею, но чувствовал, что спешить не следует. Перед ним только чуть приоткрылась дверь в неведомые женские глубины, и если он хочет постичь их, вызвать к жизни, то не станет спешить сам и не поддастся уговорам женщины, чьи пересохшие губы шептали: «Хочу тебя, не могу больше». Давид увлажнял её рот поцелуем, а потом снова с энтузиазмом исследователя погружался в удивительный процесс реанимации чувственности женщины, чей первый сексуальный опыт принес ей не просто разочарование, но стойкое отвращение ко всякому прикосновению чужих рук, особенно мужских.

Их первая ночь закончилась долгим поцелуем, завершившим череду любовных игр и мастер-класса возбуждающих ласк. Они одновременно провалились в сон, так и не успев разжать объятий.

Дрова в печи давно прогорели, а через вьюшку, которую накануне вечером забыли закрыть, остатки тепла покинули комнату, где наконец-то осуществились мечты молодой женщины и немолодого мужчины о рае для двоих.

С рождением Шурочки взаимное влечение Давида и Таисии еще больше увеличилось. Они не могли прожить друг без друга лишнего часа. Таисия торопила время на работе, Канцлер все реже бывал дома, а под конец и вовсе появлялся два-три раза в месяц, чтобы пополнить холодильник съестным, оплатить необходимые счета да проконтролировать школьные успехи младших сыновей. Его старшая дочь Лия закончила художественно-графический факультет университета и стала модным декоратором, неплохо зарабатывала, часто пропадала на целые недели, обретаясь в мастерской своего друга фотографа.

Средняя дочь Соня окончила музыкальное училище по классу флейты и подавала большие надежды. Её мечтой была победа на известном конкурсе молодых исполнителей в Праге, поэтому все свое время она работала с преподавателем, который надеялся, что его талантливая ученица принесет славу и ему.

Младшие сыновья Давида Лева и Арсений были далеки от творчества. Лева был погружен в математику, легко выигрывал все олимпиады и готовился к поступлению в Бауманское училище, Арсений видел себя великим изобретателем, а электронику почитал за религию.

Таланты детей Давид Михеевич себе не приписывал, но жалел, что в свое время самым подробным образом не расспросил свою единственную тетку о том, кто и кем были его родители. Не мог он поверить, что дети пошли в родственников жены, единственный талант которых был в умении приспосабливаться и угождать, чтобы не потерять завидных теплых местечек. Своих родителей Давид не помнил, а тетка, когда он начинал её расспрашивать, прикладывала изуродованный полиартритом палец к губам: «Тс-с-с! Придет время—расскажу, но не раньше». Пока дожидались подходящего времени, тетка померла. Так что Давид Михеевич с полным основанием мог предположить, что его родители, пострадавшие в годы репрессий, возможно, были людьми незаурядными, а свои гены передали не ему, единственному сыну, а внукам.

Его предположение стало находить подтверждение вскоре после того, как Шурочка, его внебрачная любимая дочка от Таисии, уже в полтора года демонстрировала удивительные способности. Так она одной линией, угольком из печки могла нарисовать котенка, выгибающего спинку, из старых разрозненных пуговиц, которые мать хранила в жестяной банке, выложить узор, который точно повторял узор на галстуке Давида. В два с половиной года отец принес дочери набор для вышивания. Таисия, конечно, засуетилась, можно ли доверить крохе иголку, ножницы, но Давид успокоил её и сам несколько вечеров подряд учил ребенка вышивать крестом и гладью. Это умение он приобрел еще в подростковом возрасте, помогая тетке вышивать салфетки на продажу.