Новое занятие так понравилось крохе, что она могла часами просидеть за пяльцами и только тихо смеялась, когда на материале неожиданно появлялся или цветок лютик, или мордочка мышки, или рисунок с замерзшего стекла.

Дед и бабка Пановы души не чаяли в Шурочке, наперегонки закармливали конфетами и зефиром, а та отвечала им взаимностью, веселила их незатейливыми песенками и стишками, которые заучивала в детском саду. Пановы были счастливы счастьем дочери и внучки, но иногда, по ночам, пугали друг друга возвращением Славки.

–Что будет, что будет?—причитала Татьяна Васильевна и умоляюще смотрела на иконы.

–А ничего не будет!—резко отвечал ей муж, чиркая в потемках спичкой.—Как появится, так и исчезнет. Думаешь, Давид в сторонку отойдет, когда этот уголовник появится? Не-е-т, шалишь!

–Отец, отец,—вздыхала Татьяна Васильевна,—а ну как драка между ними завяжется? У Славки дури на десятерых хватит, а идти в тюрьму ему не впервой. Чиркнет ножом…

–Да кто ему позволит?—раскипятился Роман Петрович.—Да я сам тогда…

–Тише, тише, успокойся. Один раз ты уже навоевался, не знаю, как только живы остались,—вспомнила Татьяна Васильевна страшный день, когда Славка вырвал из рук Романа Петровича ружье и пошел палить. Видать не срок им был помирать, вот и остались целы и невредимы. А то, что изверга на восемь лет законопатили, так это справедливо!

Помолчали.

–Славка вернется—беда, а тут еще Юрик,—снова начала Татьяна Васильевна.

–А что Юрик?

–Жалуются на него в интернате, говорят злой, угрюмый, себе на уме. На каникулы приедет, Шурочку надо сразу забирать к себе, а не то натворит он беды.

–Само собой,—согласился Роман Петрович, с трудом выбираясь из мягкой кровати. Он прошагал к лавке, где стояло ведро с колодезной водой.—Тебе принести?—спросил он у жены.

Жена промолчала, и старик поставил кружку на место. А Татьяна Васильевна вспомнила, как повел себя гадкий мальчишка, когда его привезли домой на каникулы. Шурочке тогда исполнилось восемь месяцев. Никто, конечно, не ожидал, что Юрик полюбит свою сестренку.

–Хорошенькая, правда?—тетешкала на руках Шурочку Таисия.—Скажи, Шурочка «мама», скажи «папа», скажи «Юрик».

Девочка улыбалась, пускала слюни и старательно повторяла вслед за матерью короткие слова. Юрику в то время исполнилось уже восемь с половиной. Он был рослым для своего возраста, жилистый в отца и смуглый. Черные волосы были подстрижены под ноль, а выражение узкого лица при виде счастливой матери стало таким, что Шурочка испугалась, спряталась у Таисии на груди и долго не решалась посмотреть на «б’атика», который хоть не ушел, но сделал вид, что все происходящее его не касается.

А дня через три Таисия застала сына за странным занятием: он откусывал от яблока большие куски и пихал в рот малышки. Девочка безропотно открывала рот, но не жевала и не глотала, а только болезненно морщилась.

–Ешь, ешь, оч-ч-чень вкусное яблоко,—приговаривал Юрик, запихивая очередной кусок в ротик ребенка.—Дед Роман еще принесет.

–Я же попросила тебя приглядеть за Шурочкой!—закричала Таисия, хватая дочку на руки.—А ты что, паразит, делаешь?

–Я и гляжу!—в ответ заорал Юрик.—Вон яблоком угощаю!

–Да я тебе…—начала Таисия, но полуслове запнулась, уловив во взгляде сына нечто ужасное, можно сказать, змеиное.

Юрик бросил огрызок яблока в детскую кроватку, повернулся к матери спиной и, независимо посвистывая, пошел к выходу.

–Нужна мне твоя спиногрызка,—сплюнул он на чистый пол.—Вот погоди, папка вернется!

Женщина хотела кинуться за ним, оттаскать за волосы, но в последний момент осознала, что будет воевать с собственным сыном да к тому же стриженным наголо. За что хватать-то?

Девочка уже освободилась от яблока и теперь жалобно кряхтела, трогая крохотной ручкой пораненный рот. Она обняла Таисию за шею, почмокала губешками и прикрыла заплаканные глазки.

–Юик…бяка,—сказала она отчетливо и уснула.

Таисия долго ходила с Шурочкой на руках по квартире, думала о сложившейся ситуации, о той опасности, что грозит малышке со стороны братца. Вечером, когда Давид вернулся с работы, она честно ему рассказала о том, что произошло. Отец взял девочку на руки, прижал к себе и с болью в голосе проговорил:

–Пусть Шурочка поживет у твоих родителей. А когда Юрик отправится в интернат, мы снова заживет как прежде.

–Как прежде, не получится,—прислонилась Таисия к плечу Давида.—Я ведь исключила из своей жизни и мужа и сына, а они никуда не делись. Вот они! Я сделала вид, что их нет, а они есть. Вот они! А что будет, когда Славка вернется да сын учебу закончит? Ой, боюсь я? Давид! Как я боюсь, родной мой!

Канцлер осторожно опустил ребенка в кроватку, обхватил Таисию за плечи и крепко прижал к себе.

–Не бойся, ничего не бойся! С мужем ты разведешься, это просто, когда он находится в тюрьме. А с мальчиком я поговорю. Не может быть, чтобы у него в душе не было ничего хорошего. Ведь что-то досталось ему от тебя, не все же от Славки.

–Дай Бог,—проговорила Таисия, хотя мало было веры в это. В мальчике, чем дальше, чем резче проступали черты папаши: он был капризен, часто по пустякам взрывался, говорил грязные слова, мог ударить взрослого человека. Звериная злоба проглядывала в его темных глазах, а недостаток интеллекта он компенсировал хитростью и притворством.

На следующий день, из садика Шурочку забрала бабушка Таня, которая, узнав от Таисии, что произошло накануне, пригрозила, что убьет дрянного мальчишку, если он появится близко от их дома.

Хитрый Юрик, оставленный матерью без конфет, лимонада и денег на кино, сообразил, что нельзя было явно выражать свою ненависть к появившейся сестренке. Остальное время каникул он вел себя подчеркнуто вежливо, старался меньше быть дома, пропадал с другими ребятами на реке, вечерами играл в «войнушку» с малышами. На все попытки Давида Михеевича поговорить по душам отмалчивался или убегал на улицу. В конце концов его оставили в покое, а когда пришло время провожать в интернат, накупили новой одежды, школьных принадлежностей, кулек сладостей.

Не успела Таисия вернуться из поездки, как Шурочка опять была дома. Правда первые дни ей не хватало бабушки и дедушки, она просилась к ним, не желала засыпать. Но потом все наладилось и целый год семейство жило спокойно и счастливо. На следующее лето история повторилась, но на этот раз Юрик сестренке яблоко в рот не запихивал, зато, улучив момент, когда мать отвлеклась, развешивая белье на веревках, столкнул маленькую Шурочку с крыльца. Возле крыльца была навалена куча дров, расколотых Давидом, стоял чурбак с воткнутым топором. Девочка боком упала между чурбаком и кучей дров, сильно ударившись головой. Она даже не закричала, не заплакала, а только безмолвно разевала рот и закатывала глазки, когда Таисия бросив белье и схватив дочку на руки, пыталась привести её в чувство.

Слава Богу и на этот раз все обошлось. Но Юрику крепко досталось. Таисия не пожалела ремня и своих сил и так отстегала мальчишку, что то не только сидеть, но и штаны неделю надевать не мог.

Давид не стал кричать или бить ребенка, но предупредил, что щипцами вытащит у того все зубы до единого, если с Шурочкой приключится какая-нибудь неприятность.

Девочка вновь переселилась к бабушке с дедом, постепенно забыла о Юрике, но иногда, во сне, кричала истошно и просила уйти «злого б’атика».

Вновь перед всеми встала черная тень Славки Кукина. Таисия послушала Давида и подала документы на развод. Но формально разведясь с Кукиным, она не перестала думать о том дне, когда закончится срок заключения.

–Не бойся!—в который раз успокаивал Давид.—С этой стороны тебе нечего ждать плохого. Я тебя уверяю.

И он оказался прав. Беда пришла с другой стороны.

ххх

Шурочке исполнилось пять лет. По этому поводу Таисия решила устроить праздничный обед, тем более, что день рождения выпал на воскресенье. Давид не появлялся у них с пятницы, но женщина знала, что пропустить пятилетие дочери он не сможет.